Карьера

Сборник большие маленькие и чарушин. Е

Серия «Новая проза»

* * *

Тварец

О недавнем весеннем хаосе – днём жара, под вечер снег – напоминают лишь лоскуты подсохшей грязи вдоль бордюров. Июнь наконец развернул свой зелёный балаган. «Лето, лето! Лета кому?!», – воробьи-зазывалы орут-разрываются, лезут вон из перьев. А ведь праздник наверняка будет скомкан: лето небывало позднее. Вот-вот грянет жара, оглушит и придушит, окунёт город в асфальтовый чад. Впрочем, что ж – сегодня славно. Ластится ветерок, облака кружавятся. Стальной сосок отключенного фонтана ослепительно брызжет солнцем. Кленовая ладонь, зачерпывая и выплёскивая свет, превращает изумруд в янтарь, янтарь в изумруд – и так далее. И тени каштанов. Каштаны раскинули дырчатые, как дуршлаги, тени.

Вследствие погоды в сквере многолюдно. Скамейки усеяны самой разнообразной публикой – от кислых стариков, тенистой прохладой врачующих душное своё уныние, до истомных парочек, которым негде уединиться. Парочки тискаются исподтишка, старики осуждающе подглядывают.

На одной из скамеек, утопив подбородок в ладонь, устроился тусклый офисный гражданин с неожиданно колючим взглядом, который, собственно, и думает о погоде, о стариках и парочках, о плавающих у его ног тенях – теми самыми, кружевными книжными словами. Гражданин считает себя писателем. Давно и мучительно. А минувшей весной, столь изматывающе-взбалмошной – решил, что пора, наконец пора.

Хватит с него потной толчеи в колонне, выступающей сизифовым маршрутом от зарплаты к зарплате.

– Задачи ясны? Всем спасибо. Все по рабочим местам! – Пусть другие выстаивают ежеутренние летучки; он напишет о них сагу.

Осмелиться. Стать. Преодолеть.

Собственно, пока речь идёт всего лишь об отпуске, который он от первого до последнего дня посвятит наконец творчеству (каждый раз, произнося мысленно это слово, он смущается). Все с чего-то начинали, у всех случались сомнения, испуг перед началом. Так он пытается приободрить себя. А приободрить нужно: испуг имеет место быть.

Сейчас у Кудинова обеденный перерыв. Шестьдесят минут свободы. Можно не только покинуть помещение банка, но, во-первых, покинуть в произвольном направлении, а во-вторых – не думать о банковской рутине. Совсем. Забыть. Вышвырнуть вон и захлопнуться, как подлодка. Правда, во что-нибудь неотложное можно вляпаться и во время перерыва. Позвонят: «Ты где? Здесь срочно нужно». Но это не часто.

Мысли его невольно поползли к кабинету Башкирцева. Кудинов ещё раз подумал о том, как пойдёт говорить с ним про отпуск. Нужно будет с ходу, не рассусоливая – и таким нерабочим, слегка шутливым даже, отпускным тоном, будто одной ногой уже там: «Вы обещали в начале лета, Дмитрий Семёнович. Вот заявление». О вероятности неблагоприятного исхода дела запретил себе думать.

Тени каштанов чрезвычайно его занимали – дырчатые как дуршлаги.

Он повертел ими так и эдак, вдруг вылепил вычурный анапест: дуршлаговые тени каштанов, – отбросил и снова поморщился. Дуршлаг не давался, как ни крути.

Кудинов принялся поглаживать через ткань брюк лежащий в кармане мобильник: отключить? Вдруг всё-таки позвонят: «Ты где? Здесь срочно нужно».

Он долго держался. Считай, со школы, где Валентина Ивановна однажды объяснила ему, что в нём заметны творческая жилка и литературные наклонности. Он блистал на школьных олимпиадах, стенгазету в одиночку выпускал. Завуч говорила: «Наш луч света в тёмном царстве». Среднюю школу Женя Кудинов покинул с твёрдой, несколько снобистской уверенностью, что жизнь – главный писательский университет, а уж складывать слова он как-нибудь научится. Вначале собирался перекантоваться годик – и в армию, но перед самым выпускным случайно попавшаяся формулировка: «журналистика описывает изменения окружающей действительности», – прямо-таки загипнотизировала его своей математической элегантностью, и для ознакомления с жизнью Кудинов выбрал журфак.

Обретённый на журфаке опыт был весьма неожиданным. Одновременно с Кудиновым научиться описывать изменения окружающей действительности вознамерились самые яркие, самые темпераментные девушки города. Пожилые преподаватели, оглушённые разразившейся гласностью, учебным процессом интересовались слабо, так что занять себя всерьёз книгами и лекциями не представлялось возможным. К тому же к третьему курсу Кудинов оказался единственным парнем в группе. Остальные разбежались кто куда. Стечение обстоятельств, вписанное в его судьбу под грифом «непреодолимая сила». Окончив журфак избалованным ловеласом, Евгений Кудинов на будущее своё смотрел как на девушку, к которой он не спешит подкатывать, поскольку недавно порвал с предыдущей и выдерживает положенный карантин – но ведь куда она, милая, денется. Вот окончит универ – и тогда уж…

Будущее оказалось отнюдь не девушкой, а совсем даже наоборот – боровообразным мужиком с модной стриженой бородкой. Устроившись пресс-секретарём к Башкирцеву, Кудинов моментально испустил кураж и, призвав себя быть реалистом – как-никак приличный оклад плюс премиальные по итогам года, – отложил мечту о писательстве на потом, ещё на немного.

Потом умерла мать. Времена были ельцинские, козлы ели людей. Сожрали и Зинаиду Романовну. Работала маляром: потолки, обои. Деньги на книжку – сыну в наследство. А тут обменная реформа. Как услышала, что вклады сгорели, слегла. Вроде бы не болела никогда, и вдруг – одно за другим: желудок, почки, щитовидка. И года не проболела. Была, и нету. Отца не стало давно: рак горла, курил много.

Словом, на плодотворное иждивенство – до первой книжки, разумеется, – рассчитывать не приходилось.

Время от времени, будто спохватываясь о чём-то важном – пора ведь, – бросался в свои уютные катакомбы, в которых подпалины, оставленные чужими шедеврами, подсвечены угольками собственных замыслов, в которых торжественно и страшно от предвкушения чего-то огромного, радостного (примерно так он собирался рассказать об этом в своей большой дебютной вещи, сделанной на автобиографическом материале). Уединялся над блокнотом, урча от страсти – будто теперь уж точно навсегда; но снова и снова оказывалось – ненадолго. Только приладится творить – вламывается беспардонная реальность, суёт в руки дурацкое своё кайло:

– Кудинов, хватит бездельничать. На вот, займись.

Кайло, даром что аллегорическое, довлело над ним с вполне натуралистической грубостью. Пресс-секретарь при Башкирцеве – должность широкопрофильная, выходящая далеко за рамки профессии. Башкирцев, видимо, догадывался о бесполезности пресс-службы в своём филиале: готовые макеты рекламы присылает Москва, общение с прессой случается редко. И потому каждый норовил найти, чем занять скучающего пресс-сека. То документы отвези, то мебель подвигай.

«Всё равно ведь временно», – внушал себе Кудинов, и перед мысленным его взором привычно вздымалась другая – бурливая, полнокровная жизнь мастера: герои нашего времени, проклятые вопросы, фейерверки вдохновения и серафимы на перепутье – жёсткие, но благоволящие.

В тридцать один, когда на темечке проклюнулась плешка, Кудинов, ужаснувшись хроническому своему бездействию, засел за повесть о поваре-пиромане, который томится желанием завершить свою кулинарную карьеру грандиозным праздничным пожаром. Кудинов составил план, написал полглавы – и вдруг женился. На Наде Полищук из параллельной группы, с которой аккурат перед самой дипломной у них обнаружилась взаимная симпатия с перспективами. До перспектив тогда не дошло – Кудинов отвлёкся на Марину Алтуфьеву. Но, вот, спустя девять монотонных лет, скрашенных двумя (всего лишь двумя) вялыми романами с банковскими операционистками, затурканными поболе Кудинова, он, встретив на улице Надю – разведённую, но без детей, – вцепился в неё без колебаний. Будто щёлкнуло: обретая прежнюю свою журфаковскую искристость, Евгений прямо там, в шумном потоке прохожих, рванул в атаку: «Надюх, неужели мы так и не попробуем?» И мину трогательную скроил – как он умел, представ перед Надеждой не проходным кобелём среднего возраста, а обаятельным адептом незамутнённой лёгкости бытия, проводником в счастье земное. Сработало. Надя, смеясь, предложила попробовать безотлагательно. Вечером они были в постели, через два месяца в ЗАГСе.

«Дуршлаговые тени, – думал Кудинов. – Тени как дуршлаги».

Тут он вспомнил, как Надя говорит «отбросить через дуршлаг» – и в кухонной этой фразе увяз окончательно. Как ни пыхтел, всё без толку: через дуршлаг ветвей ни тени, ни солнце отбросить никак не удавалось.

Ветви каштанов… дырчатые как дуршлаги…

Сбился! Утоп в дуршлагах.

– Да потому что неграмотно! – вслух разозлился Кудинов, насторожив шествовавших мимо голубей; продолжил про себя угрюмо: «Отбросить на дуршлаг, НА! Процедить – через !»

Телефон заверещал как раз в тот момент, когда он, стараясь отвлечься от дуршлагов, принялся лепить фразу из «безвкусного провинциального бетона, щедро политого солнцем».

– Чёрт вас всех побери!

Звонила Надя, конечно. При всей сбивчивости её редакторского распорядка звонит она ему только в обед. Кофе пьёт исключительно из старой надколотой кружки. Стрижётся все эти годы неизменно под каре. Любое однообразие для неё – фундамент комфорта. Вероятно, как и сам Кудинов.

– Женёк, ты помнишь, что я завтра номер верстаю? Что у нас на субботу перенеслось?

Запнулась. Немного растерянно:

– И поэтому ты весь день с Димкой.

– Просто напомнила. Суббота ведь завтра. А то в прошлый раз тебя куда-то вызвали. Встречать кого-то. Или провожать. Димона на этот раз некуда сбагрить: мои ж на даче.

И участливо:

– У тебя что-нибудь случилось, Жень?

Эта её усугубляющая участливость…

– Надя, ничего у меня не случилось.

Помолчала немного. Тишина какая-то шаткая – будто во время паузы в разговоре она успевает что-то сделать: помахать кому-то рукой, переложить что-то на столе, перейти с места на место.

– Ладно, Жень, обнимаю.

Кудинов нажал на «отбой».

Быть с нею лёгким он сумел совсем недолго. Спёкся сразу после свадьбы. Но Надя, казалось, этого до сих пор не заметила. Как в самом начале она говорит «Женёк», «обнимаю», и шёлковые колокольчики в голосе… Чёрт! Сам он переживает с Надей необъяснимую тревогу – сродни агорафобии. Она так невозмутима, её всегда так много, так много, так непреодолимо много. Нет, быть с нею лёгким невозможно.

– Такие вот дуршлаги, – пробубнил Кудинов. Ещё раз всмотрелся в тени у себя под ногами, примериваясь к неуступчивой метафоре. – Ну и хрен с вами.

Пятница, как водится, дожимает – напоследок командует: «Ап! Ну-ка, в стоечку, в стоечку. Держим-держим-держим». Но сегодня Кудинов вне игры. Дел пятничных не осталось, понедельничные затевать глупо. В окна переходной галереи, выходящие внутрь банка, ему видны кусок холла и оперзал. По залу стелется бубнёж рекламных роликов, транслируемых на огромную «плазму», над галереей гудит вентиляция. В отделе вкладов несколько смурых дёрганых клиентов. Верзила с мотоциклетным шлемом самый непоседливый. Боится не успеть до закрытия. То кинется к кассе, то – обратно в кресло. Шлем его – распухший бедный Ёрик – бултыхается, насаженный на крюк согнутой руки. То в одном, то в другом коридоре за спиной Кудинова цокотят каблуки – то начальственно-вальяжные, то служиво-рысистые. Из подземелья кассы, открытой для проветривания, долетает обрывистый писк и бульки смеха – всё, что осталось от голосов кассирш по пути на поверхность.

Жалюзи нашинковали солнце на тонкие полоски.

Вспомнив тени-дуршлаги, Кудинов раздражённо морщится: пристанет же!

Вот именно эти минуты – не честные последние минуты рабочего дня, а лживые, двуличные минуты перед теми, по-настоящему последними – стабильно вгоняли Кудинова в тоску. Старался проскочить их, подбирая самое бессмысленное занятие – вроде подготовки отчёта о запросах газетчиков, на которые всё равно никто никогда не отвечал. Кудинов давно заметил, что именно бессмысленный труд лучше всего скрепляет этот ежедневный разрыв временного континуума: тоску сменяет сладкая истома обречённости – демон скуки милостиво принимает жертву… Ко всему прочему Башкирцев имел привычку эдак в полшестого наведываться в кабинеты. В какой сунется, угадать невозможно. Правило про снаряд и воронку не работает: может в один и тот же отдел и два, и три раза подряд шарахнуть. Все должны быть на местах, желательно в трудовом загибе. Иначе можно отхватить сюрприз под дых:

– Мне это нужно к двенадцати в понедельник, потрудитесь не задерживать.

Возможно, вернуться к себе, чтобы изобразить финишный рывок, не помешало бы. Идти к Башкирцеву с отпускным заявлением Кудинова отговорила секретарша Олечка:

– Кажется, его Москва сегодня отымела. Я, правда, не уверена. Но звуки из кабинета были, знаешь… характерные… Дударев ему звонил. Смотри, конечно… Я бы не рискнула.

Он тоже – не рискнул. Но, что называется, по случаю, вполне мог бы про отпуск свой ввернуть. Вкатывается к нему Башкирцев – а он, отрывая от монитора сосредоточенное своё лицо, говорит: «Можно к вам зайти, Дмитрий Семёнович?» А подтекст такой – дескать, как удачно вы нас навестили, а то секунды свободной нет к вам выбраться. Башкирцев, не решаясь отмахнуться от взмыленного героя: «По какому вопросу?». А он, устало, но сдержанно пожимая плечами: «Вы отпуск обещали. В июне. Июнь скоро кончится…» – «Заявление готово? Давайте подпишу».

Может. Вполне. Под настроение.

И вот оно, вот – устроиться на лоджии, включить ноутбук… правой кнопкой «мыши»: создать новый… и слово за слово – то хитрым выплетая узором, то сваями вбивая во временно безжизненную пустошь… ну, здравствуй, новый мир, я твой создатель…

Конечно, с большим удовольствием Кудинов положит на стол Башкирцеву заявление об увольнении – но это потом, потом. Аккуратно нужно с мечтой. Мало ли. Как водолазу – с давлением после подъёма с глубины: рванёшь слишком резко наверх, и всё, кессонная болезнь. Рвота, трясучка, обморок. Грубая палубная проза, боль и антисанитария – а всё из-за банальной нетерпеливости. В общем, приближение счастья – не повод для идиотизма.

Он поворачивается к другому ряду окон, выходящих наружу, и видит Башкирцева. Его затылок: две тугие розовые складки, подёрнутые прозрачным пушком. Управляющий идёт к машине. Складки пружинят в такт его шагам. Приостановившись на секунду-другую, Башкирцев поворачивает голову: что-то привлекло его внимание. Складки скручиваются в продолговатый мясной крендель. Башкирцев улыбается, и, проследив за его взглядом, Кудинов видит молодую узконосую дворнягу, азартно гоняющую белоснежный мосол по банковской парковке. Кудинов отворачивается: проявления простецки-человеческого в господине Башкирцеве – вроде способности улыбнуться дворняге – ему неприятны.

Ничего, в понедельник никакая Олечка не встанет между ним и управляющим: обещал отпуск – подписывай.

Голуби, словно выздоравливающие больные, ковыляют мимо фонтана. Кудинов представляет себе, как они переговариваются по дороге: у кого где ноет, как прошла операция, сколько улетело на лекарства.

К истории о поваре-пиромане он давно остыл. Это будет повесть о выжившей Джульетте. Современность. Антураж и детали изменены, только суть. Просыпается и обнаруживает возле себя труп Ромео. Пытается покончить с собой, но это оказывается не под силу хрупкой поэтичной девушке – так, лёгкое ранение. Её находят родственники. Женщины в шоке, Джульетта в депрессии. Организатор похоронного трюка, чудаковатый профессор по фамилии Монах, идёт под суд за непредумышленное убийство Ромео – и тянет за собой Джульетту. Дескать, она инициировала, а он, Монах, сдуру поддался уговорам, которые в известном смысле являлись не чем иным, как шантажом – учитывая влиятельное положение Джульеттиных родителей…

Кудинов вдруг замечает, что на остановку подошла его маршрутка, и бросается к открытой двери, из которой торчит плотная гроздь задов вперемешку с локтями и сумками. Немного усилий, и Кудинов – ещё одна ягодка в маршруточной грозди.

Сидя на стуле и покачивая ногой, на которой повисла наполовину снятая кроссовка, Дима повторяет:

– Пап, хочешь, я тебе покажу, что я сегодня нарисовал? А, хочешь?

Кудинов столкнулся с Надей и Димкой у подъезда. Так глубоко погрузился в Джульеттину историю, что не сразу их признал. Остановилась перед ним женщина, плечо оттянуто рюкзаком, держит за руку мальчика, говорит: «Привет», – целует в щёку. Оказывается, это его жена, ведёт сына из школы.

– Пап, показать?

Надя уже хлопочет на кухне: греет ужин.

Кудинова манит диван. Но отцом нельзя быть во вторую очередь – напоминает он себе. Соглашается:

– Конечно, хочу.

Дима выстреливает кроссовкой под диван.

– Ой! Ну, я потом достану.

Быстрым плещущим движением, как будто умывается, он отбрасывает с глаз отросшую чёлку:

– Пора тебя подстричь, – говорит Кудинов, ероша сыну волосы.

Дима отстраняется, заново прибирает чёлку.

– Идём, пап.

В руках у сына блескучая пластиковая папка – видимо, выужена из рюкзака. Серебристо-сиренево-жёлтая. Переливается.

Они устраиваются на диване. Дима вручает папку с рисунками отцу и вытягивается во весь свой семилетний рост на широкой диванной спинке. Не успевает Кудинов открыть папку, сын скатывается вниз, выхватывает её.

– Здесь на резинках, – Дима срывает резинки с уголков папки и, скомандовав: – Смотри! – возвращается на своё любимое лежбище.

На тонком мелованном картоне – карандашные рисунки. Обычные предметы и персонажи, которыми взрослые традиционно заселяют мир детей: так рисуется зайчик, так белочка, так яблочко, а вот так – во-о-от так – груша.

– О, отлично. Заяц особенно получился. Ушастый такой…

– Да не, это так… вот, здесь.

Алексей кладёт на колени отцу следующую картонку.

Мрачноватое задумчивое существо. Глаза, синий и жёлтый, смотрят несколько вбок. Крупный кочан головы, лицо вполне человеческое, но рот чем-то напоминает кошачью пасть. На шее цепочка с бутоном красной розы. Ноги, как тумбы, и три мощных бугристых руки.

Дима в предвкушении похвал переводит взгляд с папы на рисунок. «Тварец», – читает Кудинов на обороте. Столь беглое знакомство отца с рисунком не удовлетворяет Димку. Сползает по спинке дивана, усаживается поближе. Переворачивает картон обратно, рисунком вверх:

– А? Как? Этот у меня лучше всех получился. Рисовалка сказала: «Теперь рисуйте, что хотите». И я нарисовал.

– Кто? Рисовалка?

– Да. Учительница по рисованию.

– Вы её так называете?

– Ну… да. – Дима неохотно отвлекается на второстепенное.

– Так нехорошо учительницу называть.

– Понятно… Пап. – С заметным нетерпением он возвращается к главному: – Ну как тебе?

– Да отлично. Тип такой… ногастый, трёхрукий.

– Это чтобы больше успевать.

– Рот у него такой… хищный какой-то, – сменив интонацию, Кудинов переходит к критике.

– На самом деле он ветром питается, – спешит пресечь критику Димка. – Роза у него, видел? Это, знаешь, что значит? Знаешь?

– Чем, говоришь, питается?

– Ветром. Если долго ветра нет, он голодает. И отправляется искать, где ветер. А роза – это с его родины. Это чтобы надолго дом не покидать. Как только роза высохла совсем, листья стали опадать – пора, значит, домой. Только у него на родине ветра не бывает почти, он там долго тоже не может. Раньше там был ветер, а теперь нет. Понял?

Рассказывая, Дима непроизвольно вдавился грудью отцу в плечо – чтобы быть ближе и понятней.

– Это Тварец. Видел, сзади там написано?

Кудинов слегка отстраняется от Димы, осуждающе качает головой:

– Э-эх! Грамотей! «Творец» через «о» пишется. А ты как написал? – переворачивает рисунок, постукивает ногтем по незаконному «а». – Слышишь?! – зовёт он Надю. – Как сын твой «творца» написал? Через «а»! Чему только их в школе этой учат?

– Почему через «о»? – тихо удивляется Дима, вновь притискиваясь к отцу.

– Да ладно, Жень! – откликается Надя. – Научится ещё, успеет.

Кудинов чувствует новую волну раздражения в адрес Нади: всё ей мелочи, всё у неё «успеется». Беспечная.

Чувствуя, что перегибает, он всё-таки пытается себя одёрнуть: «Главное, молчи». Если перемолчать, раздражение рассеется. Уйдёт. Потом сам же будет радоваться, что не ляпнул ерунды, Надю не обидел.

– Почему «о»? – снова приступает Димка. – Мы вот с мамой «Маугли» читали. Там было: «Ты из дикого леса, дикая тварь?». Через «а».

– Правильно, – соглашается Кудинов с некоторой неохотой: теперь не осталось ничего иного как пуститься в дальнейшие разъяснения. – Если «тварь» – то через «а». А «творец»… тот, кто эту тварь сотворил… ну, бог, всевышний и так далее – «творец» уже через «о».

Задумавшись, Дима молча забирает рисунок, смотрит. Переворачивает, смотрит.

– Понятно, нет? – миролюбиво заключает Кудинов и трёт лицо, подавляя зевоту.

Кажется, отпустил нервный спазм.

– «Тварь» через «а», «творец» через «о», – на последнем «о» Кудинов всё-таки срывается в долгий глубокий зевок.

Пересев на ручку дивана, Дима думает.

– Нет, не понятно, – наконец сознаётся он. – Почему там через «а», а здесь через «о».

– Потому что так правильно. Творец, понимаешь? Тво-рец.

Некоторое время Дима молчит, всматриваясь в существо с синим и жёлтым глазами.

– Ну, ладно! – выносит вердикт. – А у меня «Тварец». Это другое. Он не бог. Он как бы тоже – из дикого леса, но… – Дима сбивается, но скоро подхватывает: – только может сам разных существ делать. Живых.

Повернувшись к сыну, Кудинов чувствует, что приступ немотивированной досады, который казался преодолённым, вовсе не преодолён. Чудище лишь притаилось, и теперь встаёт во весь рост. Жаль. Жаль, он не в силах с ним совладать… Впрочем, почему это – немотивированного? В школе не учат, так отца послушай. Набирайся знаний хотя бы дома, благо есть у кого.

Удивительный мир зверей и птиц раскрывается перед маленьким читателем на страницах книг замечательного художника и писателя Евгения Чарушина. Его рассказы и рисунки наполнены искренней любовью к природе и животному миру, тонким юмором, сердечной теплотой. Доброта и бережное отношение к хрупкому миру живой природы - мудрые уроки этих чудесных книг.

Читать онлайн книгу Чарушина "Большие и маленькие"

Утка с утятами

Кря, кря, утятки!
Кря, кря, маленькие!
Вы, как лодочки, плавайте!
Ногами, как вёслами, воду загребайте! Ныряйте и до самого дна доставайте!
А на дне, в озерке, подводная трава, вкусная тина и жирные червяки.
Ешьте побольше! Растите побыстрее!

Дятлы с птенцами

Вы лазайте, вы ползайте, когтями цепляйтесь, хвостом упирайтесь!
Видите в пеньке круглую дырку? Эту дырку жучок-короед проел.
Слышите, он там в пеньке скрипит, дерево грызёт!
У нас, дятлов, язык тонкий, как иголка, острый, как шило.
Вы язычок в дырку суньте и тащите жука себе на обед.
Вам сытно, а лесу польза.

Рябчата с рябчихой

Вы, цыплятки, маленькие: кто вас увидит, тот и обидит. Сорока налетит - заклюёт, лиса найдёт - утащит.
Вы меня послушайте. Как я крикну: «Пи-и-ть! Пи-и-ть!» - так разом и прячьтесь!
Кто в яму, кто под листок, кто под грибок, кто за шишку, кто за ветку.
Вы пёстрые, полосатенькие, никто вас сразу и не заметит. А я больной притворюсь.
Крылья распущу, перья растопорщу, стану прихрамывать, чуть-чуть взлетать.
Зверь кинется за мной. Я от вас его и отведу, а сама убегу. На крылья поднимусь и к вам вернусь!

Зайчата

Сидите в траве, зайчатки, не шевелитесь!
Глазом не моргните, ухом не поведите! Никто вас, сереньких, здесь и не увидит.
А бегать вам пока нельзя.
Кто на месте сидит, у того и следу нет. А следу нет - кто вас найдёт?

Белка с бельчатами

На сосенку заберись, качнись, как пружина, распрямись и прыгай.
С ёлки на сосну скакни, с сосенки на осину перелети, с осины - на берёзу, с берёзы - на куст, с куста - на землю.
По земле к дереву перебеги, с ветки на ветку, с ветки на ветку и опять на самую вершинку заберись!
Шишку пошелуши, семечек поешь и снова с дерева на дерево перескакивай.
У вас, бельчат, зубы острые, лапки цепкие, хвост, как руль, - куда повернёшь, туда и полетишь.
Вот вы какие - ловкачи!

Олениха с оленёнком

Смотри на меня! Скачи, как я!
Где кусты и густая трава, там выше скачи - ногами не зацепись!
Где ровное место над землёй, - ровно беги, как птица лети!
Ты всех быстрее должен бегать, чтоб никто тебя не догнал.
Устал, олешек? Ложись под куст.
Тут солнышко светит сквозь ветки. Светлыми пятнышками в траве играет.
У тебя шкура рябенькая, тоже в пятнышках.
Тут тебя и не заметно.

Лиса с лисятами

Копай нору - подземный дом - глубокую- глубокую, хитрую-прехитрую, с ходами-выходами; один выход под кустом, другой - под корнем, третий - за камнем, четвёртый - в густой траве, пятый - в частом ельничке.
Станут собаки тебя догонять - ты скорей в нору!
Они лаять, они копать! А пока собаки лают, ты потихоньку выползи из дальнего выхода - ив лес...
Только тебя и видели!..

Лосиха с лосёнком

Шагай, лосёнок, перешагивай!
Через пень перешагни, через валежник переступи!
В яму не провались, у корней не оступись, в густой чаще не запутайся!
Тут, в густых лесах, тебе жить, горькую кору жевать, сладкие листья рвать.

Рысь и рысёнок

Ходи неслышно, ступай мягко - у тебя лапы с подушечками. Ты зверь лесной - должен таиться, в засадах лежать, добычу добывать.
Жёлтые глаза - ночью видят.
Чёрные уши - далеко слышат.
Длинные ноги - осторожно ступают.

Медведица и медвежата

А ну-ка, лезь на пенёк, сорви ягодки! Не свались, не ушибись!
Хоть мы, медведи, косолапы, а ловкачи. Мы так бегать умеем - лошадь догоним!
На деревья лазим, в воду ныряем.
Тяжёлые пни выворачиваем, жирных жуков ищем.
Мы мёд и траву едим, корешки и ягоды.
А дичинка попадёт - и ей рады.

Бобры и бобрята

Мы, бобры, деревья грызём, на землю валим, на обрубки делим.
Обрубки в землю вкопаем да ветками переплетём. Потом илом и землёй промажем и хвостом пришлёпнем.
Бежит лесной ручеёк, а поперёк плотина сделана, крепкая,длинная.
Разольётся ручеёк по всему лесу - и будет пруд.
В самой середине мы дом построим с толстыми стенами, с подводным крыльцом.
Никто к нашему дому через пруд не проберётся, никто нашу крышу не разломает, подводного крыльца не найдёт.
Учитесь, бобрята, деревья грызть, плотину из них строить.

Утка с утятами
Кря, кря, утятки!
Кря, кря, маленькие!
Вы, как лодочки, плавайте!
Ногами, как вёслами, воду загребайте! Ныряйте и до самого дна доставайте!
А на дне, в озерке, подводная трава, вкусная тина и жирные червяки.
Ешьте побольше! Растите побыстрее!

Дятлы с птенцами
Вы лазайте, вы ползайте, когтями цепляйтесь, хвостом упирайтесь!
Видите в пеньке круглую дырку? Эту дырку жучок-короед проел.
Слышите, он там в пеньке скрипит, дерево грызёт!
У нас, дятлов, язык тонкий, как иголка, острый, как шило.
Вы язычок в дырку суньте и тащите жука себе на обед.
Вам сытно, а лесу польза.

Рябчата с рябчихой
Вы, цыплятки, маленькие: кто вас увидит, тот и обидит. Сорока налетит - заклюёт, лиса найдёт - утащит.
Вы меня послушайте. Как я крикну: «Пи-и-ть! Пи-и-ть!» - так разом и прячьтесь!
Кто в яму, кто под листок, кто под грибок, кто за шишку, кто за ветку.
Вы пёстрые, полосатенькие, никто вас сразу и не заметит. А я больной притворюсь.
Крылья распущу, перья растопорщу, стану прихрамывать, чуть-чуть взлетать.
Зверь кинется за мной. Я от вас его и отведу, а сама убегу. На крылья поднимусь и к вам вернусь!

Зайчата
Сидите в траве, зайчатки, не шевелитесь!
Глазом не моргните, ухом не поведите! Никто вас, сереньких, здесь и не увидит.
А бегать вам пока нельзя.
Кто на месте сидит, у того и следу нет. А следу нет - кто вас найдёт?

Белка с бельчатами
На сосенку заберись, качнись, как пружина, распрямись и прыгай.
С ёлки на сосну скакни, с сосенки на осину перелети, с осины - на берёзу, с берёзы - на куст, с куста - на землю.
По земле к дереву перебеги, с ветки на ветку, с ветки на ветку и опять на самую вершинку заберись!
Шишку пошелуши, семечек поешь и снова с дерева на дерево перескакивай.
У вас, бельчат, зубы острые, лапки цепкие, хвост, как руль, - куда повернёшь, туда и полетишь.
Вот вы какие - ловкачи!

Олениха с оленёнком
Смотри на меня! Скачи, как я!
Где кусты и густая трава, там выше скачи - ногами не зацепись!
Где ровное место над землёй, - ровно беги, как птица лети!
Ты всех быстрее должен бегать, чтоб никто тебя не догнал.
Устал, олешек? Ложись под куст.
Тут солнышко светит сквозь ветки. Светлыми пятнышками в траве играет.
У тебя шкура рябенькая, тоже в пятнышках.
Тут тебя и не заметно.

Лиса с лисятами
Копай нору - подземный дом - глубокую- глубокую, хитрую-прехитрую, с ходами-выходами; один выход под кустом, другой - под корнем, третий - за камнем, четвёртый - в густой траве, пятый - в частом ельничке.
Станут собаки тебя догонять - ты скорей в нору!
Они лаять, они копать! А пока собаки лают, ты потихоньку выползи из дальнего выхода - ив лес…
Только тебя и видели!..

Лосиха с лосёнком
Шагай, лосёнок, перешагивай!
Через пень перешагни, через валежник переступи!
В яму не провались, у корней не оступись, в густой чаще не запутайся!
Тут, в густых лесах, тебе жить, горькую кору жевать, сладкие листья рвать.

Рысь и рысёнок
Ходи неслышно, ступай мягко - у тебя лапы с подушечками. Ты зверь лесной - должен таиться, в засадах лежать, добычу добывать.
Жёлтые глаза - ночью видят.
Чёрные уши - далеко слышат.
Длинные ноги - осторожно ступают.

Медведица и медвежата
А ну-ка, лезь на пенёк, сорви ягодки! Не свались, не ушибись!
Хоть мы, медведи, косолапы, а ловкачи. Мы так бегать умеем - лошадь догоним!
На деревья лазим, в воду ныряем.
Тяжёлые пни выворачиваем, жирных жуков ищем.
Мы мёд и траву едим, корешки и ягоды.
А дичинка попадёт - и ей рады.

Бобры и бобрята
Мы, бобры, деревья грызём, на землю валим, на обрубки делим.
Обрубки в землю вкопаем да ветками переплетём. Потом илом и землёй промажем и хвостом пришлёпнем.
Бежит лесной ручеёк, а поперёк плотина сделана, крепкая,длинная.
Разольётся ручеёк по всему лесу - и будет пруд.
В самой середине мы дом построим с толстыми стенами, с подводным крыльцом.
Никто к нашему дому через пруд не проберётся, никто нашу крышу не разломает, подводного крыльца не найдёт.
Учитесь, бобрята, деревья грызть, плотину из них строить.

Зебра
В африканских степях бегают табунками быстрые лошадки. Это зебры. От простой лошади они отличаются. Зебры полосатые, гривки у них короткие и нету челки.

Они дикие. Взрослую зебру приручить не всякий сможет. А молодые доверчивы.
Нередко можно встретить в Африке почтальонов, которые развозят почту не на лошадях, а на зебрах.

Слон
Не в наших лесах, не по нашим полям гуляет слон. Он в африканских степях и по индийским джунглям ходит. Хоботом, как рукой, раздвигает и срывает бамбук. Придет к воде, наберет в хобот воду и обливается - смывает с себя грязь и пыль.
Нет у него врагов. Все боятся слона-великана.
Если слона приручить, он будет хороший помощник человеку.
В тяжелой работе поможет и даже ребят сумеет нянчить.

Тигр
Дерзкий и страшный зверь - тигр. Он прячется в джунглях, в зарослях, таится около тропы, по которой идут к водопою антилопы и зебры, пробираются буйвол и кабан. Тигр терпеливо ждет добычу.
Звери боятся тигра. Опасен он и безоружному человеку.
***
Посмотрел картинки? Прочел эту книжку? Узнал, как звери и птицы своих зверят учат еду добывать, себя спасать?
Ты - человек, хозяин всей природы. Тебе все знать нужно.
Расти поскорее, учись лучше!
Когда вырастешь, много поработаешь.
Леса и дубравы насадишь, в них птиц и зверей разведешь таких, каких тебе надо.

УРОК 26

ТЕМА: «РАССКАЗЫ Е. ЧАРУШИНА “БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ”»

Цели:

Систематизировать знания детей о познавательных рассказах, работать над выразительным чтением произведений, прививать любовь к природе и животным.

Оборудование:

Книги Е.И. Чарушина

ХОД УРОКА

Слово учителя (с элементами беседы)

Сегодня на уроке мы продолжим знакомство с творчеством писателя Е.И. Чарушина. Знаком ли вам этот писатель? Какие книги Чарушина вы уже читали? О ком пишет автор в своих рассказах?

Ответы детей.

Учитель

Евгений Иванович Чарушин был писателем, в рассказах которого «чувствуется такой напряженный слух и такой пристальный взгляд художника» (С.Я. Маршак).

Еще в детстве Чарушин полюбил природу, наблюдал за животными, пытался их рисовать, писал стихи. Свои рассказы он печатал в журналах, а в 1931 г. вышла первая книга Е.И. Чарушина «Волчишко» и другие рассказы.

В дальнейшем Чарушин совмещал обе профессии — писателя и художника. Ему принадлежат превосходные рисунки к книгам В. Бианки, М. Пришвина, Д. Мамина-Сибиряка, К. Ушинского, С. Маршака, Г. Снегирева.

Желание передать маленькому читателю красоту окружающего мира роднит Чарушина с М. Пришвиным, неустанно проповедовавшим идею единения человека и природы, необходимость «родственного внимания» человека к окружающему миру.

«Все мои рассказы, — говорил Чарушин, — так или иначе связаны с моим детством и юношескими годами. И пишу я о живых существах и об охоте. Больше всего я люблю изображать молодых животных, трогательных в своей беспомощности и интересных потому, что в них угадывается зверь».

Чарушину необычайно удавались портреты маленьких, милых, наивных, озорных зверят.

Рядом с малышами в произведениях Чарушина часто появляются взрослые. Одна из книг так и называется «Большие и маленькие».

Чтение учащимися отдельных рассказов о животных. 1) «Утка с утятами». 2) «Дятлы с птенцами». 3) «Зайчата». 4) «Белка с бельчатами». 5) «Олениха с олененком». 6) «Лиса с лисятами». 7) «Рысь с рысенком». 8) «Медведица и медвежата». 9) «Бобры и бобрята».

Учитель

О каких животных рассказывается в книге Е. Чарушина? Как

называют мамы своих деток? Чему учат мамы своих малышей?

Как звери еду добывают? От каких врагов мамы предостерегают своих детей?

Ответы детей.

Чтение учителем вслух заключительной части из книги Е.И. Чарушина «Большие и маленькие».

«Посмотрел картинки? Прочел эту книгу? Узнал, как звери и птицы своих ребят учат еду добывать, себя спасать?

Ты человек — хозяин своей природы. Тебе все знать нужно. Расти поскорее — учись лучше!

Когда вырастешь, много поработаешь. Леса и дубравы насадишь, в них птиц и зверей разведешь таких, каких тебе надо».

Ответы детей.

Итоги урока

Учитель