Специальный корреспондент НТВ, автор цикла программ об онкологических заболеваниях Екатерина Гордеева написала в своем блоге на «Эхо Москвы » о болезненной смерти от поздно диагностированного рака поджелудочной железы 32-летнего новосибирца Юрия Паршуткина. Из-за метастазов у него отказали практически все внутренние органы, врачи признали его «не курабильным». Однако получить квалифицированную помощь в больнице или хосписе Юрий так и не смог. Тайга.инфо перепечатывает текст Екатерины Гордеевой «Умирать не страшно» .

В моем телефоне остались четыре неотвеченные смски: «Катя, а есть ли возможность найти какую-то сиделку? Я быстро слабею и сегодня уже совсем не могу подняться сам», «Мне очень больно, никто ничего не делает, я совсем уже никакой, всем пофиг», «Помогите, пожалуйста, больно ». И «Юрий скончался сегодня ночью в реанимации. Простите, я не успела», - уже с другого номера.

Юрию Паршуткину было 32 года. Я не была с ним знакома. Я никогда даже его не видела. Он появился в моей жизни двумя фотографиями десять дней тому назад. Их, я думаю, многие видели в интернете. На первой - молодой парень весело смотрит в камеру, все хорошо, все, скажем так, - обычно. На второй - Юра худой, желтый и страшный.

Потом по электронной почте пришли выписки из чрезвычайно короткой истории Юриной болезни. В финале этой истории было написано: рак головки поджелудочной железы.

Я не врач. У меня нет медицинского образования. И мы не будем сейчас обсуждать, отчего история его болезни казалась такой стремительной и страшной.

На обследовании выяснится, что это не просто перелом, а метастазы. Юриному раку уже много дней и месяцев. Около трех лет

Можно также не обсуждать, отчего так силен страх людей перед медициной и неверие в нее, удивительным образом разбавленные фантастической безграмотностью и неуважением к собственному здоровью. Первым симптомом Юриного рака стал перелом позвоночника. На обследовании выяснится, что это не просто перелом, а метастазы. Юриному раку уже много дней и месяцев. Около трех лет. А Юре, напомню, всего 32.

В выписке, подводящей под Юриной жизнью черту, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой общей хирургии Новосибирского Государственного Медицинского Университета Сергей Григорьевич Штофин пишет: «Больной не курабилен. Показано симптоматическое лечение на дому или в хосписе».

Знает ли при этом профессор Штофин, что в Новосибирске, городе с населением около полутора миллиона человек, нет ни одного муниципального хосписа, ни одного хосписа с лицензией на хранение наркотических обезболивающих средств? Думаю, знает. Юра - не знал. Я - не знала.

Знал ли профессор, что Юрина мама не может ухаживать за сыном по состоянию собственного здоровья? Думаю, ему было все равно.

Понимал ли профессор Штофин, что выводя «не курабилен, рекомендовано симптоматическое лечение на дому или в хосписе», он обрекает Юру на муки?

Понимал ли профессор, что выводя «не курабилен, рекомендовано симптоматическое лечение на дому или в хосписе», он обрекает Юру на муки? Трудно сказать. Профессор ведь не Дон Кихот, он - часть системы, он работает по законам, принятым в этой системе. Согласно этим законам, профессор не может лечить инкурабельного больного. Он должен его выписать, даже зная, как тяжело пациенту будет реализовать свое право на безболезненную и достойную смерть.

Вот цитата из закрытого врачебного форума. Неравнодушные доктора обсуждают вопросы с обезболиванием в нашей стране.

«Сам работаю в поликлинике и перевод онкологического пациента на наркотический анальгетик - это нечто непередаваемое. Если для онколога это только лишь написание бумажки с указанием, что такому-то пациенту показаны наркотические анальгетики, то для меня весь процесс оформления этих препаратов ритуал почище чайной церемонии.

Сначала я почерком едва различимым под лупой должен заполнить рецепт размером с спичечных коробка, где при этом необходимо оч. аккуратно вписать тонны информации, затем заполнить кучу бумаг, потом ответственный работник поликлиники идет в специальное помещение находящееся под сигнализацией и, исполнив там ритуальный танец на входе, этот работник заполняет несколько журналов опять же с ритуальными танцами возвращается ко мне назад с этим рецептом, после чего родственник пациента должен в ограниченный период времени обратиться в указанную мною аптеку и получить там лекарство.

В результате отнимается непонятно зачем около ЧАСА моего рабочего времени, родственники теряют и того больше и так с достаточной регулярностью и это наименее болезненный вариант если препарат таблетированный. Если же инъекционный, то, как говорят, просто „тушите свет“».

Юрин случай был «тушите свет». Но Юра был активным пользователем социальных сетей. И у него оказалось много друзей по всей стране

Понятно, что Юрин случай был «тушите свет». Но Юра был активным пользователем социальных сетей. И у него оказалось много друзей по всей стране. Много друзей в Москве. И да, очень важно, в четверг 29 ноября Юре еще не было больно. А многие, беспокоящиеся о нем люди, все еще надеялись: он выкарабкается. В соцсетях и на работе, через звонки, письма и странички в фейсбуке и лайвджорнале собирались деньги на возможное спасение. Никто не знал, как спасать, но все были готовы помочь.

Ценой нечеловеческих усилий и личного авторитета доктору Елене Малышевой в пятницу 30-гоноября удается положить Юру Паршуткина в 12-ю муниципальную клиническую больницу, в хирургическое отделение. Это - все, что можно сделать. Остальные медицинские учреждения города наотрез отказываются иметь в выходные дело с инкурабильным онкологическим больным.

В пятницу вечером у Юры сломался компьютер. А в субботу - кончились силы. Ему стало больно.

Тогда я впервые заговорила с ним о хосписе. Какое-то время он колебался. Потом - быстро согласился. Боль становилась сильнее страха.

В интернете отыскиваются сразу несколько хосписов. Первый Новосибирский Хоспис выглядит внушительно. Даже заповеди хосписа, придуманные основателем и первым главным врачом Первого Московского Хосписа Верой Миллионщиковой есть на главной странице. Правда, из них куда-то улетучился пункт о том, что помощь в хосписе должна быть бесплатной. «Потому что за смерть, как и за роды, нельзя брать денег», - поясняла всегда Вера Васильевна. Но в Новосибирске многое иначе. Ок. Мы найдем деньги, было бы обезболивание. У Новосибирского Хосписа три телефона. Всю субботу, всю ночь субботы и все воскресенье все три телефона молчат.

«Девушка, я простая медсестра и мне все равно », - отвечает медсестра Дома Милосердия и с размахом кладет трубку

Я отыскиваю муниципальное учреждение Дом Милосердия. Всю субботу, всю ночь субботы, утро воскресенья телефоны молчат. Ближе к вечеру трубку берет охранник. С трудом уговариваю его позвать дежурную сестру (врачей нет). «Чего вы сюда звоните вообще? Сейчас выходной. Звоните в понедельник после обеда, когда начальство будет» - «Понимаете, человек, о котором я хочу с вами поговорить, очень плохо себя чувствует. И я совершенно не уверена на счет понедельника, хотелось бы понять, у вас есть возможность обезболивания больных?» - «А я тут причем?» - «Вы же медсестра?» - «Девушка, я простая медсестра и мне все равно», - отвечает медсестра Дома Милосердия и с размахом кладет трубку.

Позже выяснится, что Дом Милосердия относится и вовсе к соцзащите. Что там нет ни обезболивания, ни свободных мест. Мне потом много чего еще расскажут про этот Дом милосердия. Но писать об этом нельзя: своими глазами я не видела.

С Юриного телефона сильно реже, но еще идут смски. Ему больно. Страшно. Рядом с ним никого из близких. Вроде бы в больницу выехала мама, но понять что-то трудно. Непонятно, где его друзья, почему никто не может починить и привезти ему компьютер, посидеть рядом. Им так страшно, что он смертельно болен? Ему так страшно кого-то позвать?

Я звоню знакомым, знакомым знакомых, знакомым тех, кто может иметь знакомых, чтобы просто удостовериться в том, что в полуторамиллионом городе действительно нет хосписа.

«Я вообще не понимаю, зачем вы так стараетесь продлить его жизнь? Это же одни сплошные страдания »

В отчаянии я даже позвонила в отделение, где лежал Юра. Я спросила дежурную: «Чем вы его обезболиваете?» - «Что есть » - «Этого достаточно? » - «Откуда я знаю? Мы делаем то, что можем. Мы больше ничего не можем и это не к нам вопросы». А потом она помолчала и сказала: «Я вообще не понимаю, зачем вы так стараетесь продлить его жизнь? Это же одни сплошные страдания». Я как-то пробормотала: «Извините ». Сил спорить - не было. Тем более, что в каком-то смысле она была права. Если жизнь такая, как сейчас Юрина, то умирать - не страшно.

В середине дня в воскресенье я звоню уже вообще всем. Что-то ведь можно сделать, чтобы ему было полегче? Через знакомых знакомых Татьяны Лазаревой находим в Новосибирске женщину по имени Алла. У нее выездная коммерческая служба помощи паллиативным больным. По телефону нельзя многое обсуждать, но Алла вызывается помочь, на рассвете в понедельник она приедет к Юре, привезет сиделку, попробует, чем сможет, помочь.

Я говорю с другими врачами других больниц Новосибирска. Они все повторяют одно и то же: «Как ужасно, что сейчас выходные ». И молчат. Я понимаю, о чем они: обезболивающие расписаны, врач уходит домой. Средний и младший медперсонал не может принять решение об обезболивании. Сейф с морфием, если он есть в отделении, закрыт. Дать команду открыть может только завотделением или главный врач. А у них выходной. Они же - тоже люди.

За использованием наркотических обезболивающих пуще всех следит Госнаркоконтроль. В отличие от врачей, его представители не слышат как кричат от боли больные (и не только онкологические) люди. И никогда не бывали в шкуре медсестер, которые все видят, но ничего сделать не могут.

За использованием наркотических обезболивающих пуще всех следит Госнаркоконтроль. Его представители не слышат, как кричат от боли больные

Одна доктор из Новосибирска рассказывала, как работая в реанимации (а реанимация имеет больше полномочий использовать наркотические обезболивающие, по сравнению с обыкновенными отделениями), она шла на преступление, узнав, что в отделении кто-то мучается от боли. Обезболивающее выписывали на какого-то из пациентов реанимации, шприц передавали доктору обыкновенного отделения под честное слово, потом пустой шприц - возвращали в реанимацию. «Вообще-то », - добавляет доктор, - «Каждый из нас мог потом сесть. За что?»

В ночь на понедельник от Юры перестали приходить сообщения. Приехавшая в 7 утра в больницу Алла написала, что несколько часов назад в отделении реанимации 12-й больницы Юра ушел. Я не хочу даже пытаться себе представить, как это было. И никак не могу перестать пытаться себе это представить. И мне больно.

На днях, отмечая свой первый год в эфире, телеканал 24DOC устроил предпремьерный показ фильма «Я дышу» о последних месяцах и днях жизни молодого парня по имени Нил Платт. Нил молод, ему около тридцати. У него есть жена и маленький сын. А еще у него есть БАС (боковой амиотрофический склероз) - тяжелая генетическая болезнь, физически убивающая пациента в довольно сжатые сроки. Болезнь Нила на сегодняшний день не имеет никакого лечения. Жизнь пациента может быть на какое-то время продлена с помощью аппарата искусственной вентиляции легких, правильного ухода и любви близких.

В жизни Нила было всё: любящая и заботливая жена, ребенок, настоящие бесстрашные друзья, ночующие с ним на приставной раскладушке, распивающие, как прежде, пиво

Все это в жизни Нила есть: любящая и заботливая жена, ребенок, почти до последних минут жизни сидящий у неподвижного папы на коленях, настоящие бесстрашные друзья, не просто навещающие Нила, ночующие с ним на приставной раскладушке, распивающие, как прежде, пиво (только теперь Нил пьет через соломинку), болтающие о новостях. В финале фильма Нил умер. Так логично устроена жизнь. Так нелогично и отвратительно устроена любая смертельная болезнь, уносящая жизни молодых.

Смерть Нила была светлой. В кругу самых дорогих людей, рядом с держащей за руку женой. Без боли, грязи и унижения.

Зал кинотеатра «Художественный » плакал. Смерть - это всегда больно. Плакали и Вера Кричевская, и Вера Оболонкина, создатели телеканала 24DOC. Они очень отважные женщины, решившиеся показать фильм о смерти в день рождения канала. Об этом многие, кстати, говорили: тяжелый фильм, как же они решились вот так отважно показать его благополучным людям российской столицы. Я слышала даже, многие побаивались идти на этот показ: там ведь про смерть... А потом плакали.

А я злилась. Хотя, если честно, мне тоже хотелось плакать. Но не о Ниле, чья смерть была, безусловно, нелогичной и неправильной, но спокойной и светлой. А о Юре, про чью смерть я все это время пытаюсь не думать, не представлять, но не получается. Юрина смерть была страшной: он был один, он ни на что не надеялся, ему было больно.

Я журналист, писатель, кинодокументалист. А еще я – мама четверых детей. И, когда благотворительный фонд «Измени одну жизнь» предложил мне снять фильмы о приемном родительстве, я была счастлива. Потому что, с одной стороны, это была возможность работать по профессии – редкая в наше время. А с другой - мне очень давно хотелось поговорить об усыновлении таким образом, чтобы это отличалось от интонации, принятой на ТВ и в публичных разговорах. До сих пор все разговоры про усыновление велись в очень розовом ключе. Я имею в виду, не внутри сообщества приемных родителей, а в СМИ. СМИ все время всех призывали усыновлять: «Посмотрите – Вася. Посмотрите – Петя. Давайте мы его срочно заберем. Подарите ребёнку детство, счастье». И тональность была такая заигрывающая, заискивающая, призывающая немедленно, по велению сердца, еще не утерев слезы умиления, совершить некоторые действия, которые навсегда изменят жизнь. Я считаю, что это очень вредная практика. Нужно разговаривать очень серьезно и ни в коем случае не агитировать. Это черта, которую нельзя перешагивать.
В этом году мы выпустили три серии, три истории – «Плюс один» про семью Ольги и Петра Свешниковых, «Сказочки про семью» про Гора и Фатиму Медведеву и «Несколько дней в октябре» про волонтера Арину Бородину, ее подопечного Никиту и Елену Калинину, которая стала Никите мамой http://changeonelife.ru/changeonelife_films/
В этих фильмах я хотела ответить на вопросы: как на самом деле живет приемная семья? в чем ее отличия от обычной? когда приходит любовь к ребенку и что делать, если это чувство не возникает мгновенно (а так бывает, это нормально)? готов ли ты сам стать приемным родителем? и каждому ли дано это?

Мне было интересно снимать. Разумеется, я эмоционально вовлекалась в каждую из историй. Иногда плакала вместе с героями на съемках. Иногда – после, сама уже. Какие-то вещи я до сих пор прокручиваю в голове, пытаюсь додумать. Я знаю, что случилось со всеми героями фильмов после того, как съемки были окончены. Как мальчик, который говорил два слова в минуту, теперь говорит сорок пять слов, как другой мальчик, который боялся закрыть глаза, потому что не мог оставаться один, теперь перестал бояться. Я хочу все это доснять и показать. Мы с фондом «Измени одну жизнь» планируем не останавливаться на этих трех сериях: будут еще три, а потом большой полнометражный фильм.

Фильмы, которые мы показали сейчас - частично учебные. Задача их в том, чтобы люди, которые хотя бы раз в жизни задумывались об усыновлении, узнали об этом больше. Чтобы они посмотрели и поняли и почувствовали, как это, на самом деле, выглядит изнутри: что приемная семья - это нормальная обычная семья с одним нюансом – у ребенка уже была какая-то жизнь до встречи с вами. Когда вы рождаете ребенка, то представляете себе весь путь: в месяц он будет мучаться коликами, в полгода начнут резаться зубы, в год он пойдет, будет падать, у него будут сбиты коленки, он будет проситься на руки. В 2-3 года малыш на все ваши просьбы будет говорить: «Не хочу!», в 6 лет у него начнут выпадать молочные зубы. И он впервые хлопнет дверью. И так далее, вплоть до подросткового возраста, первой любви и того момента, когда вы с мужем станете бабушкой и дедушкой.

Вы к этому готовы, готовы ко всем сложностям? Точно так же вы должны будете быть готовы ко всем этим сложностям и с приемным ребенком, но при этом, имея в виду то, что у него до вас была жизнь, которая была очень тяжелой: его оставляли и предавали, ему было страшно и одиноко. И вы для него в этом смысле не спаситель и не свет в окошке. Вы (сперва) – еще один человек, который встретился на его пути, после того, как его какое-то количество раз сильно подводили другие люди. И это все предстоит пережить вам вместе с ним.
И это всегда надо иметь в виду. Это нормально. Вот вы, когда впервые встречаете, к примеру, будущего мужа – вы же понимаете, что у него до вас была какая-то своя жизнь? И когда вы начинаете с ним жить, вы учитываете эту жизнь.
Так вот, когда приемный ребенок пришел к вам, все, что было «до вас» тоже надо учитывать. В этом и отличие этого ребенка от того, которого вы родили: с рожденным у вас полностью общее прошлое, а с приемным – есть что-то, что происходило без вас, до вас. Нельзя сказать: вот мы тебя забрали и теперь начнем жить с чистого листа. Это неправда.

Когда ребенок оказывается в приемной семье, то возникают трудности, к которым мало кто оказывается готов. Адаптация – это долго и очень непросто. Если взрослому хватает мужества, терпения и сил пройти этот путь, то он сумеет вытащить ребенка. Иногда семьи стесняются попросить о помощи, пытаются справиться сами. Это ошибка.

Я очень хочу снять серию, которая бы рассказывала о том, что бывают отказы. Это чудовищная трагедия, которой только отчасти можно избежать с помощью школы приемного родительства и подготовки. Другая часть – судьба, «не справился». И тут очень важно это признать и сказать: «Я не справился». Это тоже требует большого мужества. Фильмы «Измени одну жизнь» сориентированы для проекта фонда - «Передышка», благодаря которому приемным родителям дают возможность отдохнуть, прийти в себя, отдышаться. Потому что приемные родители никакие не герои, а такие же, как и все. Они устают больше, потому что этого ребенка не вынашивали, не ожидали, не пеленали и не учили ходить. И им надо наверстать все эти «не» за довольно короткое время. И начинать не постепенно – а сразу, с места в карьер, полноценно включаться в процесс. И они устают. Иногда всего-то и требуется просто побыть в тишине. Проект «Передышка» связан с профессиональными бебиситтерами, которые могут посидеть с ребенком.

Очень часто приемные семьи в сложных ситуациях можно спасти, залатать, склеить, но нужны профессиональные ресурсы. Они есть, но стоят дорого. Ни у кого на них денег нет, потому что как бы всем опять же кажется, что «главное - детей пристроить». А как там они будут жить в приемной семье – разберутся, стерпится – слюбится. Мы делаем фильмы проекта «Измени одну жизнь» как раз для того, чтобы люди понимали, как все это непросто.

Что касается меня, то могу сказать, что мне работать легче, чем воспитывать детей. Проще снять два фильма, чем вырастить одного ребенка. Не знаю, получается ли мне каким-то образом сохранить баланс. Но мы с мужем очень стараемся. Коля – потрясающий муж, отец и друг. Он невероятно помогает мне. Не думаю, что без него я бы справилась. Самой старшей нашей дочке – семь лет, самой маленькой – год с небольшим. Так что, конечно, никакой, кроме работы, жизни за пределами семьи сейчас у нас нет. Была смешная история, к нам приехали друзья – родители, у которых один ребенок шести лет. И отец этого шестилетки спросил меня: «А как вы проводите досуг?». Я говорю: «Какой досуг?» «Ну, куда вы ходите?» - уточняет он. А я отвечаю: «Садик, виолончель, пианино, английский язык». Для нас с мужем досуг – это наша работа.

С другой стороны, я всегда себя останавливаю и говорю, что мы очень счастливые. Тьфу-тьфу-тьфу, все здоровы. Мы потом все это время будем вспоминать, потому что оно не повторится. И однажды дети вырастут и уедут, а я буду мечтать, чтобы время, когда они росли, вернулось. Потому что только когда дети маленькие, ты можешь бесконечно болтать с ними и рассказывать им о себе, а им – интересно. Когда они подрастают, все эти рассказы уже, в общем-то, не нужны. Часто поэтому пожилые люди обижаются на то, что взрослые дети их не слушают: раньше надо было начинать разговаривать.

Я всегда себя этим подогреваю. И в этом нахожу силы. А так мы с мужем друг друга отпускаем по работе. У нас такая передышка.

Самое главное - это любовь. Мир есть любовь. Дети есть любовь. Муж есть любовь. Семья есть любовь. Бог есть любовь. Нет ничего, важнее любви.

Самое сложное – научиться прощать. Но этому нужно учиться.

Еще одно из самых сложных умений – умение чувствовать чужую боль. Этому тоже нужно учиться. Я бы переформулировала известную истину: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой». В моем варианте было бы так: «Ты можешь поступать так, как хочешь, а нужно научиться чувствовать чужую боль. Тогда ты не сделаешь больно другому».

Еще нужно очень беречь себя. Потому что нет никого, кто мог бы позаботиться о наших детях лучше, чем мы сами. Беречь себя нужно, чтобы быть ресурсными. Меня этому слову научил проект с фильмами «Измени одну жизнь». Нужно эту ресурсность в себе сохранять. Если понимаете, что все, хана, вы падаете, то нужно встать и уехать. Или уйти. На час, на сутки, на трое, чтобы потом вернуться к своим детям в трезвом уме и в твердой памяти. И иметь силы на любовь.

Катерина Гордеева

КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА, ушедшая с НТВ после «Анатомии протеста», о том, почему она иногда жалеет о своем поступке. И почему нам всем необходим телевизор

Флешка и два кресла в поселке Ящур

В верхнем ящике стола главного редактора службы информации одного из федеральных каналов лежит флешка. Никто, кроме корреспондента, снявшего это видео, и главного редактора, его посмотревшего, точно не знает, что именно на этой флешке. Но все боятся. Поэтому бытует мнение: попади это видео в эфир - случится грандиозный скандал, который, возможно, положит конец беспределу в московском детском доме № 46.

Об истории с побоями в детском доме № 46 написано в интернете и газетах. Кажется, об этом говорили по радио. В одном из сетевых постов есть даже видео, снятое в детском доме пострадавшими подростками. Казалось бы, достаточно для того, чтобы против директора и воспитателей было возбуждено уголовное дело. Но оно не возбуждено. Потому что для этого нет оснований: мало шума. Потому-то и руководство детдома, и глава опеки, в чьем ведении он находится, и даже уполномоченный по правам ребенка в Москве Евгений Бунимович боятся именно этой флешки в верхнем ящике стола главного редактора одного из федеральных каналов. Почему? Да потому что - телевидение.

Те, кому это важно и интересно, заметку об избиениях в детском доме уже сто раз прочли, обсудили и осудили в герметичном мире приличных людей. В лучшем случае у кого-то из «приличных» есть знакомый в системе образования города Москвы. Может быть, он ему позвонит. Потом будет еще какое-то количество постов, перепостов и лайков. Но скорее всего это закончится ничем. А вот попади флешка в эфир - в историю окажутся вовлечены миллионы людей, до того момента ничего не знающие и не желающие знать о ситуации в детском доме № 46. Просто где-то между ужином и глажкой белья они включат телевизор и окажутся вовлеченными в ситуацию, от которой просто так уже не отделаться, а значит, они будут о ней думать и говорить. Как резюмировалось в одном из древних фильмов ужасов: «Газонокосилка теперь в твоей голове».

Покрытие федерального канала в России - примерно сто миллионов человек, уткнувшихся в голубой экран. Это огромная и невероятная сила. Местами грубоватая, но немыслимая. Оружие массового оповещения. И это, пожалуй, самая главная, захватывающая особенность нашего телевидения.

Однажды я снимала репортаж в поселке Ящур. Это 400 километров от Перми. История трогательная: местный житель Володя поехал в город продавать свинину и обнаружил на помойке центрального рынка красивый альбом с изображениями скульптур, фресок и живописных полотен Микеланджело. Скульптуры тронули Володю больше всего остального. Вернувшись домой, он попытался исполнить все, что было в альбоме Микеланджело, но в дереве. Многое выходило похожим, хотя соседи и осуждали наготу, например, Христа. Не говоря уже о Давиде, который, если честно, получился не очень.

В какой момент журналист перестает работать по профессии, а начинает служить по вызову?

Остановиться в Ящуре было негде. И герой сюжета предложил нам переночевать у своего бедного родственника. Родственник был такой бедный, что из скотины в его доме был только облезлый кот. Из утвари - две алюминиевые миски, гнутый нож и пластиковая бутылка. Из мебели - раскладной диван, на котором мы спали с оператором. Но главным элементом интерьера были два сильно пострадавших от времени кресла, аккуратно придвинутых друг к другу. Все остальное бедный родственник пропил. За постой он тоже взял с нас бутылкой и тут же куда-то ушмыгнул, попросив только «вернуться к себе завтра в четверть первого». Мы с оператором удивленно кивнули и остались ночевать.

Утром снимали рассвет, потом героя, потом его почитателей, потом недоброжелателей. За вещами в дом к бедному родственнику пришли минут в двадцать первого. Вошли, и я остолбенела: на протертых креслах, выпрямив спины и взявшись за руки, сидели бедный родственник и его сожительница. Можно сказать, что они были празднично умыты и причесаны. Подбородки и руки у обоих немного тряслись, но это не умаляло торжественности момента. Бедный родственник с сожительницей вцепились взглядом в телевизор: они смотрели шоу Евгения Петросяна. И в положенных местах скалились. Не было никаких сомнений, что вот эти люди с прямой спиной и тремором и есть основная аудитория всех федеральных российских телеканалов.

С ней мы разговариваем, ради нее приперлись в этот Ящур, а потом поедем еще куда-то. Ради нее. Ну и, разумеется, ради себя. Оскорбляло ли это? Нет. Единственное, чего было жаль, - что в Ящуре только один телеканал. А значит, моего, например, репортажа бедный родственник с сожительницей никогда не увидят, хотя кое о чем мне бы очень хотелось им рассказать.

За последние лет пять я несколько сотен раз более-менее подробно отвечала на вопрос более-менее знакомых людей: «Как ты можешь все еще там работать?» Отвечала и продолжала работать. Могу сказать, что ни за что, сделанное мною за десять лет на НТВ, мне не стыдно, а кое-чем я очень горжусь.

Чуть меньше года назад мне пришлось уйти из телекомпании НТВ. В нынешнем мире это почти автоматически означает - с федерального телевидения. И в моей жизни появились новые, очень приличные знакомые, с энтузиазмом жмущие мне руку, потому что я ТАМ больше не работаю. Уверена, большинство из них никогда не видели ничего из того, что я делала. До сих пор некоторые очень уважаемые, в основном сетевые СМИ предлагают мне «рассказать всю правду про ТВ», а также разоблачить продажность (трусость, подлость, лицемерие) тех, кто в телике еще остался. Я отказываюсь. Люди делают вывод, что я «боюсь, потому что рассчитываю вернуться».

Откровенно говоря, я не знаю ни одного профессионального тележурналиста, лишившегося в последнее десятилетие работы на федеральном канале, который не хотел бы вернуться. Я бы тоже хотела. Потому что, когда у человека есть профессия, которую он любит и которой владеет, неправильно зарабатывать на жизнь иначе.

Когда все сломалось?

Лет восемь назад мы снимали оленеводов в двухстах километрах от «полюса холода», поселка Оймякон. Оленеводы - странные ребята, ездящие на снегоходах Yamaha и Polaris , носящие часы Rado и очки Ray Ban . В каждой юрте - непрерывно работающий огромный плазменный телевизор непременно топовой марки. Если приезжаешь к оленеводам впервые, это немного шокирует. Мы с оператором ввалились в юрту с мороза, неся перед собой ледяное дыхание, как сахарную вату на палочке. Главный оленевод приветливо помахал и изрек: «Здравствуйте, товарищи телевизоры, что приехали снимать?» Оказалось, он прекрасно знает меня (почти полный список репортажей) и оператора (почти полный список снятых сюжетов).

Так вот, много лет подряд, сидя над трудным текстом фильма или ночью на монтаже, я представляла себе то оленевода, то парочку с тремором из Ящура. Хотя, конечно, мне было важно и то, чтобы меня слышали, видели и понимали люди, с которыми меня связывают более близкие отношения. Но эти люди давно не смотрят телевизор. Как так вышло, я не до конца понимаю. Когда-то телевизор смотрели все. Взахлеб. И умные, и глупые, и хорошие, и не очень.

Я не могу точно назвать момент, когда все сломалось. И не могу назвать какую-то одну причину. Я перестала смотреть «взахлеб» после «Норд-Оста». Уже тогда с ограничением того, что можно было выдавать в эфир, было все в порядке. Уже тогда у многих время от времени сдавали нервы и опускались руки. Но наш умный учитель и коллега Михаил Осокин, пытаясь угомонить особенно сильно волнующихся, говорил: «До тех пор, пока можно будет говорить хоть что-то, сообщать хоть какую-то крупицу правды, уходить из эфира нельзя, надо оставаться». Тогда казалось - Осокин перегибает палку. Потом так казаться перестало.

В какой момент журналист перестает работать по профессии, а начинает служить по вызову, я, честно говоря, тоже не знаю. Помню только, что когда в России из-за фильма Мамонтова «Белые одежды» (2003, РТР) о так и не доказанном деле трансплантологов 20-й московской больницы была парализована трансплантация, а врачи, видевшие чудовищные очереди из детей и взрослых, могущих умереть в ожидании нужного органа, все равно отказывались от телеинтервью, я впервые всерьез поняла, что раньше мы были все вместе. А теперь будем друг против друга.

Показательно, что, несмотря на уходы и/или исчезновения великих и знаковых фигур телевидения 1990-2000-х, костяк, по крайней мере, информационного вещания оставался прежним. Ведь Аркадий Мамонтов был и во времена Киселева, Сорокиной и даже Парфенова. И был он неплохим военным журналистом. Не лучшим, но неплохим. А Андрей Черкасов, штампующий ныне, мягко говоря, неточные по фактуре сюжеты про массовые убийства российских сирот в США, когда-то был одним из первых корреспондентов НТВ, получивших «ТЭФИ».

Я, кстати, переубедила врачей и после Мамонтова, в 2005-м, сняла свой фильм о трансплантации. Врачи говорят, что фильм помог принятию Думой закона.

За последние несколько лет Андрей Лошак снимал про фашистов и детей-инвалидов, Вадим Такменев - про поиск пропавших без вести людей, Паша Лобков - про синдром боли, Лиза Листова - про погребенные под водой поселки, Паша Селин - первым - про Магнитского, Коля Ковальков - про жестокое дело Насти Дорониной, Родион Чепель - про профессора Рябова, Марат Кримчеев - про Алексея Козлова, я - про хосписы...

Мы ходили к нашему шефу Николаю Картозии, придумывали планы узких троп между Сциллой Ивановной и Харибдой Абрамовной - как это у нас называлось. Мы продолжали работать телевизионными репортерами. Насколько это было возможно. Вопреки историям о жесткой конкурентной борьбе, мы отдавали другим каналам «непроходных» у себя героев, чтобы это хоть где-нибудь вышло.

Чуть меньше года назад на телеканале НТВ вышел первый фильм из серии «Анатомия протеста». И, я убеждена, первый из богатейшей коллекции дирекции правового вещания НТВ, который посмотрели «приличные» люди. В день, когда «Анатомия протеста» дебютировала, мы записывали программу «НТВшники» о Ходорковском, в которой мы уговорили участвовать и Светлану Бахмину, и сына Ходорковского Павла, и многих других с опаской относящихся к ТВ людей.

Оставшиеся - остались за бабло, по сговору, из страха или это эфирная игла?

Через три дня была назначена премьера моего проекта «Победить рак». Все эти дни у меня и у моих друзей и коллег разрывались телефоны от самых разных сообщений. От «держись, ты же не они» до «теперь-то ты точно не можешь там работать». И вместо того, чтобы рассказывать о первом в истории ТВ подробном и научном фильме о раке, я оправдывалась, объясняя, что «Анатомию протеста» сняла не я, не наша команда, не наша дирекция. Что в нашей дирекции готовят к эфиру блестящий выпуск программы «Центральное телевидение» и «Профессия: репортер». Но все тонуло в сонме вопросов про приличия и «не стыдно ли тебе». А моя любимая радиостанция и вовсе отказала в возможности приехать на эфир и рассказать о фильме «Победить рак», потому, что он выйдет на том же телеканале, что и «Анатомия протеста». В те же дни шеф-редактору «ЦТ» Саше Уржанову пришлось вывешивать на своей странице в Фейсбуке дисклеймер: да, действительно, обстоятельства складываются довольно мерзко, но мы делаем и будем делать свою работу. Так наши внутренние противоречия стали публичными. И сохранить хоть какой-то хрупкий баланс было уже невозможно. В общем, мы ушли. Почти все.

На том месте, где мы сейчас могли бы рассказать историю о побоях в детском доме № 46, совершенно другие передачи. Закон физики: пустота заполняется. А флешка так и лежит в верхнем ящике стола. Другие телеканалы этой историей тоже не интересуются. И не заинтересуются. Хотя еще недавно, «протащив» в эфир сюжет о деле Макарова на одном канале, можно было быть уверенным в том, что его «дадут» и на другом. «Втиснув» историю о Насте Дорониной на «Россию-24», можно было твердо рассчитывать на возможность сделать то же в РЕН ТВ и НТВ. «Пропихнув» репортаж об обвиняемом по жуткой статье преподавателе Рябове, скажем, на НТВ, можно было ожидать, что эта история с той же интонацией всплывет где-то на Первом. И «газонокосилка» массового оповещения заработает.

После очередного исхода журналистов из телевизора приводить в действие этот механизм все труднее. И трагедия флешки с материалами о детском доме № 46 в том, что ее снял боязливый молодой корреспондент и запер в стол главред «из новеньких». Они не собираются с помощью ТВ менять мир. Они просто каждый день ходят на работу.

Кто сколотил зомбоящик?

Принято считать, что снижение градуса контента в телевизоре напрямую связано с погоней за рейтингом. Мне это объяснение кажется удобным, но несостоятельным. Телезрители смотрят то, что им показывают. Высочайшие рейтинги были у «Взгляда», «Итогов», «Намедни» и у последней программы в этом жанре - «Центрального телевидения». Стали бы смотреть мои друзья из Ящура «Намедни»? Думаю, стали бы. Думаю, они даже смотрели. Думаю, кое-какие сюжеты их даже волновали. Деградация контента ведет за собой деградацию его потребителя. Причинно-следственная связь именно такова. В этом я убеждена.

Но в обществе «приличных» людей ящик уже давно и окончательно считается развлечением для слишком простого народа. И многие стараются от любой причастности к телевидению публично отмежеваться. Приличные люди начала XX века свой разрыв с народом тяжело переживали; приличные люди начала века XXI этим разрывом напоказ гордятся.

Недавно один из моих новых знакомых спросил меня: «Слушай, мы вроде приятные друг другу люди одного круга, почему мы не встретились раньше?» Я ответила, что работала. Он пожал плечами: «Прямо так много?» Я ответила: «Как в шахте». В телике по-другому почти не получается: командировки, монтажные ночи, после которых опять командировки, интервью, расшифровки, «протаскивание в эфир» и опять монтажные ночи. «Странно, - сказал мой новый знакомый, - я ничего об этом не знал».

Профессиональный уровень российского телевидения по-прежнему один из самых высоких в мире. Правда, навыки прямого эфира тают, а острого политического ток-шоу - почти растаяли. Но все это было не так давно, и не думаю, что восстановление заняло бы много времени. Были бы желание и готовность всем вместе туда вернуться и построить то телевидение, которое не оскорбляло бы нас и наши принципы.

Но, кажется, телевизор в мире приличных людей заранее и надолго проклят. И единственное, что теперь обсуждают: оставшиеся - остались за бабло, по сговору, из страха или это «звездная болезнь», эфирная игла? Как должно быть трудно ребятам, которые остались. Кроме тех, кто работает в кадре, кого знают в лицо, еще ведь есть продюсеры и редакторы, монтажеры, режиссеры и их ассистенты.

Но слава Богу, что кто-то остался. И все еще протаскивает и пропихивает в эфир хотя бы что-то, о чем нельзя промолчать. Вертится, конечно, сосиской на гриле, но кое-что удается. А когда «протащить и пропихнуть» не выходит, а ситуация действительно важная, пытается менять ситуацию даже без надежды на эфир. Просто нагло звонит по телефону и говорит: «Здравствуйте, я корреспондент такого-то канала, высылаем съемочную группу». Очень часто это работает. Меняет ситуацию. Потому что телевидение - сила.

Мне очень бы хотелось назвать имена этих моих коллег, оставшихся в профессии и на федеральных телеканалах (что, поверьте, крайне сложно), назвать и поблагодарить. Но я не буду. В нынешней ситуации такие благодарности не слишком помогут. И наоборот - навредят.

Иногда я думаю, что уходить не надо было. И что привычка разговаривать с аудиторией в несколько десятков миллионов человек - это важный навык. И что от этой возможности человек действительно становится зависим. Но еще я думаю, что старательное и последовательное вытеснение тех, кто все еще может на этом поле заниматься профессиональной журналистикой, ни к чему хорошему не приведет. Уже не привело. А чудовищный разрыв между приличными людьми, людьми в телевизоре и людьми перед телевизором и в будущем не сулит ничего хорошего.

Ведь если мы действительно хотим перемен, этого должны хотеть миллионы. Те самые 100 миллионов зрителей, в числе которых и ящурцы, и оленеводы, и писатели, и читатели этого текста. Потому что «мы» от «них» ничем таким особенным не отличаемся. Ну, разве только немного лучше говорим по-русски. Но этому можно научить. А вот научиться жить друг без друга в одном, пусть и таком большом, пространстве - не получится.

Папа – Николай Солодников, журналист

Мама – Катерина Гордеева, журналист, автор документальных фильмов

Дети:

Саша – 5,5 лет

Гоша – 4,5 года

Яша – 9 месяцев

«Первый ребенок – это счастье»

– Катерина, вы думали, что станете многодетной мамой? Какой будущая семья представлялась в детстве?

– Представления всё время менялись. Вначале я почему-то мечтала о 12-ти детях. И очень четко знала, что у меня будет старший сын Вася. Вот не знаю почему, но какая-то уверенность такая была. Потом количество планируемых детей уменьшилось вдвое.

А потом я вообще стала мечтать о том, как проживу всю жизнь прекрасно и одиноко… В гостиницах!

И, надо сказать, такой образ мне казался идеальным довольно долгое время. Отчасти именно он воплотился в жизнь: до 33 лет я много работала – тележурналистом, репортером. И вся моя жизнь состояла из перелетов, гостиниц, съемок и снова перелетов… Мне это очень нравилось. Я не была замужем и не собиралась. И даже как-то не думала в эту сторону. Сейчас мне 38. Я совершенно счастливо (страшно сказать, идеально!) замужем, у меня трое детей. Это как раз из серии «посмешить Бога».

– Какие представления из прошлого кажутся сейчас смешными?

– Я недавно сокрушалась как раз о том, что больше всего на свете люблю и ценю одиночество. До появления детей я всегда отдыхала одна: не с подругами, не с кавалерами, ни с кем. Одна. И была совершенно счастлива. А сейчас у нас дома в душ и туалет очередь: так много народу развелось…

– Что вы в свою семью взяли из семьи родителей, а что не хотели бы повторить?

– Это очень трудный вопрос, на который мне не хотелось бы отвечать. Я очень люблю папу и маму, они очень любят меня, у нас крайне непростые отношения, а мое детство – это очень большая травма, которую я, если честно, не пережила до сих пор.

– Как вы познакомились с мужем?

– Мы познакомились с Колей 19 июля 2013 года. С тех пор всегда отмечаем дома все 19-е числа. Хотя я всегда дрожу утром 19-го, а вдруг он забудет? Но он всегда помнит и умудряется каждый раз дарить мне цветы новым удивительным способом.

Всё началось за пару месяцев до личного знакомства. Мне позвонил молодой человек из Петербурга. Представился организатором «Открытой библиотеки » и предложил на фестивале этой самой «Открытой библиотеки» представить свою (тогда только что вышедшую) книгу «Победить рак» и встретиться с читателями. И я согласилась.

Был довольно забавным путь в Питер в тот день (я летела из Болгарии через Ригу и митинг в поддержку Навального), но то петербургское утро было совершенно феноменальным: почти тосканские пуховые облака, яркое солнце, звенящий воздух над Фонтанкой, вдоль которой я шла, что-то напевая про себя и совершенно не представляя, что, когда дойду, встречу свою судьбу, и что не пройдет и года, как мы будем вместе ходить вдоль этой самой Фонтанки и держаться за руки. Но ровно так и получилось.

– Как изменило вашу жизнь появление в ней первого ребенка?

– Первый ребенок – это счастье. Это понимание абсолютного счастья того, что тебя любят безо всякой видимой причины.

Тебе улыбаются, потому что ты есть. Ты – свет, ты – тепло. Ты – безусловная мама. И этот вот комок – он твой.

Надо сказать, я была отчаянной мамой с Сашей: я ее закаляла, таскала в гости, на концерты и на огромные сельские итальянские праздники (первые три месяца Сашиной жизни прошли в Италии). И это было невероятно круто: мы не расставались ни на минуту. Потом стало сложнее: чем больше детей, тем на большее количество частичек ты разрываешься.

– Считается, что с первым ребенком сложнее …

– По-моему, как раз совсем наоборот. Я с каждым ребенком становлюсь всё более боязливой, осторожной, мнительной…

Для меня было невероятно вначале думать, что вот есть Саша, а теперь родится кто-то еще. И как в моем сердце хватит места? И все Гошины роды я проплакала над Сашиными фотографиями. Когда появлялся на свет Яша, я всё думала, как же я расскажу Саше и Гоше, что вот есть еще кто-то, кого я могу любить. Да и как полюблю? Ведь у меня уже есть Саша и Гоша. А теперь они все в моем сердце. И оно – огромное.

И это какая-то фантастическая эластичность, которую Бог дает родительским душам и сердцам: вмещать в себя всех, успевать обо всех побеспокоиться, поплакать, посмеяться.

«Я – классическая еврейская мамаша»

– Что приносил с собой каждый следующий ребенок?

– Новый опыт, новые знания, новое понимание того, на что ты способен…

Я – классическая еврейская мамаша: со всеми вытекающими страхами, переживаниями, наседочностью и так далее. Мне кажется, что мне послали так много детей как раз потому, что одного я бы точно задушила своей любовью. А так – внимание рассредоточено. И я просто не успеваю умучить их насмерть.

Саша – самая старшая. Она принцесса, королевишна, настоящая блондинка, любительница историй про головокружительную любовь, которую она очень по-своему понимает: «Мама, а он в нее вженился?», балерина, певица и горячая поклонница Жанны Агузаровой. Требует покрасить волосы в розовый цвет. Думаю, скоро покрасим.

Саша – самая нежная девочка на свете. Саша – лучшая помощница, друг, няня для Яши (в ее пять лет ее можно оставить с Яшкой в комнате или попросить что-то с ним сделать и последить, я считаю, что это круто и часто этим пользуюсь). Саша имеет дома прозвище Саша-Сахарок за невероятную нежность и умение найти правильные сладчайшие слова, когда кому-то грустно или одиноко.

Гоша – боевой философ. Это человек, который собирается последовательно стать футболистом, врачом, диктором и офицером, умеет задавать до 30 вопросов в минуту, обладает феноменальной памятью. Вся семья обращается к Гоше за подсказкой, когда надо что-то или кого-то вспомнить, а «Денискины рассказы» или рассказы Носова, или, с недавнего времени, истории про Тома Сойера Гоша цитирует дословно, целыми страницами.

Гошаня рассуждает на самые разные темы от «почему злые люди распяли Христа, и как у Него получилось их спасти» до «как дышит подводная лодка», «кто живет на Луне», «где ночует Мора» и так далее.

Яшке год. Это удивительный человек-улыбка. Иногда он даже улыбается, когда плачет, чтобы люди не расстраивались. По-моему, он уже умеет говорить «мама» и «папа», лаять собакой и цокать лошадью, но делает это не по просьбе, а исключительно по собственному желанию.

«Не верьте байкам психологов»

– Как справляетесь с ревностью среди детей?

– Нам повезло. У нас – уникальные дети, которые обожают друг друга и стоят друг за друга горой. Гоша может предложить наказать себя вместо Саши, потому что «я же мужчина». Саша была первой, кому я рассказала, что будет еще один человек – Гоша. Гоша и Саша узнали о том, что будет третий ребенок – Яша – одновременно с папой Колей. Они разговаривали с Яшей. Они готовились к его появлению.

Я страшно переживала в роддоме: как же там мои дети, как они примут Яшку, простят мое отсутствие и так далее. Когда я вышла из роддома, то Яшу позади меня нес наш дедушка. Я бросилась к детям. Они посмотрели на меня в недоумении: «Мам, привет, а Яшка где?» И с тех пор Саша – лучшая няня и помощница, Гоша – напарник по играм и «развлекалочка».

Я страшно благодарна детям за то поразительно бережное отношение друг к другу, которое они каким-то образом в себе воспитали и нам демонстрируют. Я под огромным впечатлением всё это время.

– Как дети вписывались в ваш рабочий ритм?

– Это всё крайне сложно. Не верьте психологам, которые, агитируя за многодетность, станут рассказывать вам байки о том, что вы сможете сохранить привычный ритм и продуктивность работы. Нет.

Не верьте психологам, которые, ратуя за грудное вскармливание, рассказывают байки о том, что лактация не снижает активность мозга. Снижает. И когда тебе надо кормить, думать не получается ни о чем другом.

Программа материнства – это не та программа, которая настраивает на рабочий лад и позволяет снимать сюжеты, писать книги, монтировать фильмы. Всё это приходится делать усилием воли и включением каких-то крайне непростых для всей семьи эгоистических рычагов: мне надо работать, я должна дописать (доснять, домонтировать), я не собиралась работать мамой и никому этого не обещала. Со скрипом, но это действует.

– Как родители реагировали на очередную беременность?

– Тяжело, но в итоге все рады.

– Беременность – это гормональные изменения, нервозность. Как справлялись с детьми, с бесчисленными рабочими обязанностями?

– Нормально. Единственное, что было очень тяжело – это то, что в какой-то момент приходится переставать таскать старших на руках. Я очень чувствительна к тактильным ощущениям и считаю их страшно важной частью общей жизни и даже воспитания. Невозможность взять плачущего ребенка и нести на руках – убийственна для меня. Или схватить двоих и кружить… С гормональной точки зрения во время беременности тяжко писать «деньгособирательные» заметки.

Надо сказать, что я и в обычной жизни иногда плачу и когда беру интервью, и когда пишу… А тут всё обостряется.

– У старших совсем маленькая разница в возрасте – какие здесь были сложности?

– Все, которые возможны. Когда родился Гоша, Сашка впала в младенчество. До того крайне спокойный и беспроблемный ребенок, она стала плакать по ночам, едва начав ходить, как будто бы разучилась… Это был такой локальный ад, если честно. И мы, как цыгане, спали все вместе, возвращали Сашке ее младенчество. Ну а потом всё прошло. И начались обыкновенные проблемы с погодками, когда один – ползет, а другой – бежит.

– Когда дети болеют, а вы не рядом – как справляетесь с ситуацией? Руководите дистанционно?

– Да. Но удивительным образом, тьфу-тьфу-тьфу, всё самое серьезное случается, пока я рядом. О том, как всё это могло бы быть, мне страшно даже думать.

«Все мои беременности – это страшный страх»

– Родительство делает человека уязвимее – открывает некую болевую точку. В какой момент вы почувствовали это?

– Когда не смогла слушать об абортах. В целом я всё понимаю. И полагаю, что это право женщины решать. И никогда ни за что не осужу ни одну женщину, решившую сделать аборт. Но я глубоко убеждена: относиться к аборту как к медицинской операции может только женщина, никогда не имевшая детей. Для любой другой это невероятная драма.

– Вы, в силу профессии, видите много детей, которым плохо, которым порой не удается помочь. Эти знания порождают страх уже за собственных детей?

– Мой муж как-то сказал, что ввиду специфики моей профессии и круга, в котором я общаюсь, для нас рождение здоровых детей – это скорее исключение, чем правило. Все мои беременности – это страшный страх.

Все мои дети, их младенчество – это бесконечное пересчитывание пальчиков, перещупывание головы, заглядывание в глаза.

При этом от ребенка к ребенку я становлюсь не смелее, а наоборот – заполошнее. И ничего не могу с собой поделать.

– От чего устаете? Когда кажется, что вот – уже никак, и руки опускаются?

– От всего устаю. От домашней работы, от «мамства», от бессонных ночей. Но это нормально, нет? Я честно говорю об этом. Потому что зачем врать.

Недавно было смешное. Мои дети ответили в садике на вопрос: кем работает ваша мама – без запинок – доктором! Я дома провела ликбез. Мол, нет, мама снимает кино, пишет книги, пишет репортажи, берет интервью, мама писатель и журналист. На следующий день у Гоши загноился палец. Мы проводили ему целую операцию на этом пальце: распарить, обработать, вскрыть… Гоша: «Мама, ну вот видишь, ты полечила мне палец, значит, ты всё же доктор!»

Еще через день я, сварив с утра борщ, пожарив котлеты и параллельно соорудив завтрак, жалуюсь: вот, мама много училась, много работала, строила планы, а в итоге остаток жизни проведет у плиты… Гоша: «Мама, то есть ты не просто доктор, ты еще и повар, какое счастье». Ну как тут опустятся руки? Нет, они не опускаются.

«Мы говорим друг другу: «Я тебя люблю»

– Откуда берете силы и вдохновение?

– Всё оттуда же: мы все. Мы иногда хохочем за ужином, изображая друг друга. Мы иногда валяемся, дурачимся, пижамно-наплевательски проводим утра, обнимаемся, валяемся по полу и много чего еще.

И это счастье: все любят и любимы, все хохочут, все – мои. И муж, и дети. Все вместе и каждый в отдельности. По сравнению с этим всё остальное не больше наперстка. Неважное всё. А это – это моя вселенная.

– Работа требует много сил и внимания, дети – каждый – требуют много сил и внимания. Как делаете, чтобы хватило на всех и на всё?

– Я легко переключаюсь. И дети – это отдых от работы, а работа – отдых от детей. Другой вопрос, что одновременно услышать и всё исполнить, что просят – нереально. Приходится устанавливать очередность. Но это дело такое… все всё у нас понимают: Яша – маленький, Саша – девочка, Гоша – необычный ребенок.

– Есть у вас в семье какие-то ритуалы, традиции?

– Вечером Яшка целует старших, прежде чем удалиться спать. Потом папа старшим читает: Твена, Носова или Драгунского, или стихи. За ужином мы дурачимся на разные голоса. По тысяче раз в день (если выходной) и значительно меньше (если будни, потому что садик) – мы целуемся, обнимаемся, тискаемся.

Мы говорим друг другу «я тебя люблю», и это важно. Иногда на ночь мы придумываем и рассказываем друг другу СТРАШНЫЕ истории по очереди, чтобы выпустить страхи. Мы с мужем рассказываем детям идиотские анекдоты и истории своего детства и еще часто играем в «а когда я был маленький». Очень смешно. Ну и еще: у нас нет разделения на детское и «ты еще маленький». Про жизнь и смерть, про любовь и разлуку, про добро и зло и даже недавно про революцию – мы говорим с детьми.

«Моя задача – открыть им все двери»

– Расскажите о ваших секретах воспитания.

– Нет никаких секретов. Самое важное, что все теории – зло. Отдельно я не переношу лживые теории про «объяснительных» мам («Петя, не трогай розетку, потому что еще Эдисон говорил…»), проживающих рабочую жизнь с детьми на грудном вскармливании под мышкой на совещании, или во время съемок репортажа из зоны боевых действий, и убеждающих всех, что это «окей», и они умеют одной рукой кормить, а другой – брать интервью и одно другому не мешает. Мешает. Не надо морочить голову.

Еще ужасно раздражаюсь, читая такие вещи: «Если ваш ребенок не хочет убирать игрушки, встаньте на четвереньки и спросите, Машенька, а под какую песню мы будем это делать?» Или: «Если ваш ребенок не хочет садиться в детское кресло в машине, предложите ему представить, что это носорог, а он индеец»… Или: «Если ваш ребенок не хочет идти к стоматологу, побеседуйте с ним о том, как будет хорошо, когда всё закончится, и постарайтесь привести здравые аргументы».

Хотелось бы поинтересоваться у авторов всех этих прекрасных теорий, они когда-нибудь пытались провернуть всё это с ребенком в кризисе четырех-пяти лет?

Или с ребенком в семье, где больше одного ребенка? Или вообще с живыми детьми? То же касается всех этих свободных теорий про вред режима. Я могу сказать со всей марксистской прямотой: маленький ребенок без режима и сам сходит с ума, и сводит с ума родителей.

– Строите планы: «Когда каждый ребенок вырастет, хочу, чтобы он стал…»?

– Что вы. Я не знаю, кем станут наши дети. Это их дело. Их право. Моя задача – открыть все двери, чтобы они смогли войти. Гоша пока выбрал футбол, Саша – бальные танцы. В садике они занимаются английским. Еще мечтают заниматься музыкой, плаванием и ходить в театральный кружок. Но пока мы не умеем объять необъятное. Возможно, что-то прибавится, что-то уйдет. Но будущее – совершенно определенно в их собственных руках. А я буду стоять на пороге и утирать материнские слезы платочком.

– Насколько помогает поддержка мужа, в чем она проявляется?

– Мой муж Коля – совершенно идеальный муж и идеальный отец. Я в своей жизни представить не могла, что так бывает. По-хорошему, это интервью должен был бы давать он, потому что в реальности именно он занимается процессом воспитания. Я, так сказать, теоретик и идеализатор. Коля – практик. Я – мимими, пожалеть и обнять. Коля – это про воспитание и образование. И без Коли ничего вообще не было бы возможно.

Даже когда я звоню из командировок, дети со мной не особо разговаривают.

Я говорю, как дела, то-се, а они: «Мам, люблю тебя, а папа где?» И это совершенная и прекрасная реальность, которая делает меня абсолютно счастливой.

– Есть семьи, на которые оглядываетесь и думаете: «Как у них всё хорошо, может быть, что-то пригодится нам из их опыта?»

– Нет… Ну разве только Анжелина Джоли… но знаете, я хочу сказать, что Толстой не вполне прав. Все счастливые семьи счастливы совершенно по-разному. Поверьте.

В 1995 году окончила годовые курсы для иностранцев при Сорбонне (Франция). В 1999-м – факультет журналистики МГУ. В 2005 году получила диплом специалиста истории искусств школы Леонардо да Винчи (Италия). Работала практически на всех крупных отечественных телеканалах.

Лауреат премий «Благое дело», «Профессия – журналист». Автор многочисленных проектов, в том числе «Русские не сдаются!», «

Екатерина Александровна Гордеева. Родилась 28 мая 1971 года в Москве. Советская и российская фигуристка, выступавшая в парном катании с Сергеем Гриньковым. Двукратная чемпионка Олимпиады (1988 и 1994), четырёхкратная чемпионка мира, трёхкратная чемпионка Европы и трёхкратная чемпионка мира среди профессионалов. Заслуженный мастер спорта СССР (1988). Заслуженный мастер спорта России (1994).

Отец - Александр Алексеевич Гордеев, танцор в ансамбле Моисеева.

Мать - Елена Львовна, журналист, работник ТАСС.

Имеет младшую сестру Марию (разница в возрасте 4 года).

Семья жила в Москве на Калининском проспекте.

С 3-х лет стала заниматься фигурным катанием в ДЮСШ ЦСКА. Начинала как одиночница, но ее прыжки были недостаточно сильными и в 1982 году ее поставили в пару с Сергеем Гриньковым. Ей тогда было одиннадцать, а ему - пятнадцать. Их тренером стал Владимир Захаров.

С осени 1983 года с парой стали работать тренер Надежда Шеваловская (Горшкова) и хореограф Марина Зуева. На чемпионате мира среди юниоров в декабре 1983 пара стала шестой, а в 1984 - первой.

На турнире Скейт Канада 1985 года Шеваловская включила в программу рекордный для пар того времени прыжок тройной сальхов, однако Гордеева упала.

С осени 1985 года пару взялся тренировать Станислав Жук. Под руководством этого тренера Гордеева и Гриньков выиграли в январе 1986 года серебро на чемпионатах СССР и Европы, а 19-го марта - золото на чемпионате мира в Женеве. Екатерина стала самой юной чемпионкой мира в истории.

В 1986 году была развёрнута кампания по дискредитации Станислава Жука. В ЦК КПСС поступило письмо, подписанное Анной Кондрашовой и Мариной Зуевой, а также рядом фигуристов (в т.ч. Гордеевой и Гриньковым) в котором прославленный тренер был обвинен в «аморальном поведении». Никаких доказательств подписанты предоставить не смогли, однако Жука, в конечном счёте, всё же отстранили от тренерской работы.

И в июле 1986 года пара перешла тренироваться к Станиславу Леоновичу, а хореографом вновь стала Марина Зуева. На чемпионате Европы в Сараево у Сергея оторвалась штрипка, и судья Б. Райт (США) дал свисток и остановил музыку. Пара завершила программу без музыки, но оценки выставлены не были. От предложения повторно откатать программу в конце соревнований спортсмены отказались, получив дисквалификацию. На чемпионате мира в Цинциннати они снова были первыми. На обоих чемпионатах исполнили подкрутку в четыре оборота.

В ноябре 1987 года Екатерина получила на тренировке травму - сотрясение головного мозга. Пара пропустила чемпионат СССР.

Далее они выиграли чемпионат Европы, а 16 февраля 1988 года стали олимпийскими чемпионами: обе программы были доведены до совершенства. Произвольная (на музыку Мендельсона, Шопена и Моцарта) считается шедевром в истории фигурного катания. Были идеально исполнены все элементы, в том числе каскад двойной аксель - двойной тулуп, оба выброса и три поддержки, все на одной руке. В одной из них, впервые в истории, было выполнено вращение в обычную сторону, затем последовал спуск партнерши, вновь подъем и вращение в другую сторону. Пораженные судьи поставили 14 оценок 5,9 и 4 - 5,8.

На чемпионате мира 1989 года за абсолютно чистые короткую и произвольную программы пара получила у судей все 9 первых мест.

Однако на чемпионате мира 1990-го победа им досталась с трудом. В короткой программе ряд судей посчитали спирали не соответствующими требованиям и снизили оценку на 0,2 балла. В произвольной Екатерина оступилась на тройном тулупе, а в комбинации прыжков двойной аксель - риттбергер - ойлер - двойной сальхов исполнила лишь одинарный аксель - риттбергер (Сергей сделал все прыжки). В итоге обыграть соперников удалось с преимуществом лишь в один судейский голос.

В 1990 году фигуристы ушли из любительского спорта к Татьяне Тарасовой в театр на льду «Все звёзды».

В 1991-92 годах пара успешно выступала на профессиональных чемпионатах мира.

В 1993 году Международный союз конькобежцев и Международный олимпийский комитет разрешили фигуристам-профессионалам вернуть любительский статус и принять участие в Олимпийских Играх.

Воспользовавшись новыми правилами, Гордеева и Гриньков перешли в любительский спорт и выиграли чемпионат России, Европы и Олимпийские игры в Лиллехаммере.

Гордеева и Гриньков - "Лунная соната" (Олимпиада-1994)

Затем они вернулись в профессиональный спорт. 20 ноября 1995 года во время тренировки в Лейк-Плесиде Сергей Гриньков получил обширный инфаркт и скончался в больнице.

В феврале 1996 года Екатерина вернулась на лёд. В том же году она выпустила книгу «Мой Сергей», подготовленную с помощью профессионального автора, в память о Сергее Гринькове. В 1998 году канал CBS снял по ней документальный фильм, затем была издана вторая книга «Письмо Дарье».

В 1998 году Гордеева заняла второе место на профессиональном чемпионате мира.

В 2000 году она закончила участие в соревнованиях, но продолжила выступления в ледовых шоу. Во многих шоу исполняла парные элементы с такими партнёрами, как Артур Дмитриев, Антон Сихарулидзе, Дэвид Пеллетье и Джон Циммерман.

В сезоне 1998-99 годах выступала в «Звёздах на льду» в квартете с Ильёй Куликом, Еленой Бечке и Денисом Петровым, а в 1999-2000 году - в паре с Ильёй Куликом.

В 2008 году участвовала в шоу Первого канала «Ледниковый период-2» в паре с актёром Егором Бероевым, с которым одержала победу.

Принимала участие и в гастрольном туре по городам России и ближнего зарубежья, организованном Ильёй Авербухом.

Рост Екатерины Гордеевой: 157 сантиметров.

Личная жизнь Екатерины Гордеевой:

Первый муж - партнер по выступлениям . Они поженились 20 апреля 1991 года, а 28-го апреля - обвенчались. 11 сентября 1992 года в Морристоуне (штат Нью-Джерси, США) у них родилась дочь Дарья.

Это случилось на одной из обычных тренировок при подготовке к туру по 50 городам США в Лейк-Плесиде Сергею вдруг стало плохо. Катя подумала, что это из-за боли в спине, которая беспокоила его в последнее время. Его отвезли в госпиталь, и пока Катю расспрашивали о том, были ли у Сергея раньше проблемы с сердцем, к Кате подошла женщина-доктор и сказала, что они сделали все возможное, но не смогли спасти Сергея. Артерия, по которой текла кровь к сердцу, была заблокирована. Оказывается, в генах Сергея была заложена предрасположенность к сердечной болезни.

Екатерина Гордеева. Любовь на всю жизнь

Второй муж - Илья Кулик, российский фигурист, заслуженный мастер спорта России, Олимпийский чемпион. Поженились 10 июня 2001 года. 15 июня 2002 года в Лос-Анджелесе у них родилась дочь Елизавета.

В 2008 году ходили слухи о романе Екатерины с актером во время их участия в шоу «Ледниковый период-2». Пара не только слишком фривольно вела себя на льду, но их регулярно видели вместе в отелях и ресторанах. Эти отношения развивались на фоне слухов о разладе в семьях Екатерины и Егора.

В то же время выдвигались версии, что это был пиар-роман с целью привлечь внимание публики к проекту «Ледниковый период».

Достижения Екатерины Гордеевой (в паре с Сергеем Гриньковым):

Олимпийские игры: золото (1988, 1994);
Чемпионаты мира: золото (1986, 1987, 1989, 1990), серебро (1988);
Чемпионаты Европы: золото (1988, 1990, 1994), серебро (1986);
Чемпионаты России:
Чемпионаты СССР: золото (1987), серебро (1986);
Skate Canada International: золото (1986, 1994), серебро (1987);
NHK Trophy: золото (1990);
Профессиональные чемпионаты мира: золото (1991, 1992, 1994), серебро (1990).

Имеет государственные награды: Орден Дружбы Народов (1988); Орден «За личное мужество» (1994 год) - за высокие спортивные достижения на XVII зимних Олимпийских играх 1994 года.