В марте 2016 года «Левада-Центр» совместно с фондом «Подари жизнь», 10 лет назад основанным актрисами Диной Корзун и Чулпан Хаматовой, провел социологическое исследование. Были опрошены 1434 жертвователя фонда и 1600 человек, не вовлеченных в благотворительную деятельность. Выяснилось, что те, кто хоть раз жертвовал деньги, сильно отличаются от среднестатистических россиян: 84% из них считают, что помощь нуждающимся — обязанность сколько государства, столько и общества (в контрольной группе таких лишь 47%, а 40% уверены, что заботиться о тех, кому нужна помощь, обязано лишь государство). Каково это — заниматься благотворительностью в России и где черпают силы те, кто работает в фонде? Об этом мы поговорили с Чулпан Хаматовой и директором фонда «Подари жизнь» Екатериной Чистяковой.

Чулпан Хаматова

— Чулпан, не так давно на благотворительном аукционе фонда Владимира Смирнова, где собирали деньги для Центра лечебной педагогики и вы представляли один из лотов — билеты в театр, я обратила внимание, что в зале были и дети бизнесменов. Это редкие инициативы родителей или фонды тоже прикладывают усилия, чтобы взращивать людей с правильным отношением к благотворительности?

— То, о чем вы говорите, — это обыденность для западных стран. Там дети еще с детского сада знают, что такое фонды, зачем они нужны и почему важно помогать. Именно поэтому в том обществе благотворительность — это не что-то особенное, а норма повседневной жизни, то, к чему все привыкли с детства.

Мы в фонде прекрасно понимаем, что именно так и должно быть. И тоже стараемся общаться со школами и вузами. Я с бесконечной радостью могу рассказать не один десяток примеров, как в пользу нашего фонда дети и подростки придумывают и организовывают самые разные благотворительные акции — ярмарки, аукционы, концерты, собирают деньги или вещи для больниц. Например, наши давние друзья — ребята из московского лицея №1535. Они всей школой настолько вдохновлены идеей помощи другим, что на последней ярмарке, которую организовали в нашу пользу уже в третий раз, представьте себе, им удалось собрать более 1 млн рублей! А еще дети сами выбирают для своих школьных докладов тему благотворительности. Звонят нам: я делаю доклад для одноклассников, мне нужна информация о фонде. Бывает, что наши сотрудники сами ходят в школы, где простым языком, без всякой трагедии рассказывают о том, как приятно, просто и весело можно помогать другим и какие невероятные чувства и эмоции вызывает результат, который ты видишь.

— Гастроли, глубокая проработка ролей, спектакли, поездки в больницы, общение с чиновниками — как вы вписываете все в свой график? Есть ли какие-то ноу-хау, как при всей загрузке быть мамой, вникающей в дела дочек?

— Никаких ноу-хау у меня нет. Я просто занимаюсь тем, что мне нравится и что мне по-настоящему интересно. Семья, театр, кино, фонд — это все моя жизнь. Может быть, не всегда удается держать баланс, но я стараюсь не зацикливаться на этом. Когда я отпустила ситуацию и перестала нервничать по поводу нехватки времени, пытаться распределить его, стало намного легче. Конечно, я пытаюсь максимально все свободное время провести с семьей, мы вместе отдыхаем, когда получается, я беру детей с собой на гастроли. Но и близкие всегда с пониманием относятся к моей работе в фонде, к специфике моей профессии, за что я им очень благодарна.

— Вы знаете, большинство ситуаций моей жизни, из-за которых, казалось бы, я могла расстроиться или обидеться, — это на самом деле всего лишь какие-то временные, бытовые сложности. Я уверена в этом, потому что вижу и знаю, с чем сталкиваются больные дети, их семьи и другие люди, которые находятся по-настоящему в серьезной беде.

— Вашему фонду уже 10 лет. Можно ли дать совет создателям благотворительных проектов, у которых еще нет такой репутации и мощи?

— У нас тоже 10 лет назад не было никакой мощи и репутации, но мы определили для себя два основополагающих условия работы: во что бы то ни стало быть максимально прозрачными для любого человека и отчитываться за каждый потраченный рубль, за каждый сделанный шаг. Второе — это придумать удобные, простые и приятные для людей способы помощи. И стали ежедневно, скрупулезно работать в этом направлении. Пока человек будет искать в банках ваши платежки, заполнять их, он уже потеряет всякое желание перевести деньги. Люди хотят помогать, главное — дать им удобный механизм, благодаря которому их неравнодушие выльется в какой-то результат. Я думаю, именно эти принципы работы и помогли нам добиться той колоссальной поддержки со стороны тысяч людей, того бесценного доверия, которыми мы очень дорожим.

Ну и конечно, мы сразу заявили, что будем идти за врачами и опираться во всем на их экспертное, профессиональное мнение. Именно врачи у нас в фонде рассматривают просьбы и принимают решения. Это позволяет помогать эффективно, а не просто собирать деньги и переводить их на какие--то нужды.

— Как вам кажется, меняется ли отношение к благотворительности в нашем обществе? У власти? Чаще ли удается сотрудничество в решении каких-то насущных задач?

— Конечно, меняется. Ведь мы работаем. Мы — это не только фонд «Подари жизнь», но и множество других честных, профессиональных фондов. Я помню, как мы начинали. 10 лет назад редакторы мне запрещали в интервью говорить о больных детях. Была непробиваемая стена в сознании многих людей: они, даже не выслушав тебя, сразу говорили, что благотворительность — это откаты. Это был след из 1990-х, когда доверие к фондам полностью подорвали мошенники. Сейчас все абсолютно по-другому. Нам уже не нужно начинать встречи с долгого рассказа о том, что детский рак лечится, что ни в одном государстве лечение этой болезни не обходится без помощи благотворителей. Наши отчеты, статистика, результаты работы говорят сами за себя. Конечно, все пока не так, как хотелось бы. Я не могу сказать, что у нас большинство людей относятся к помощи другим как к чему-то совершенно обыденному и нормальному. Но это наша задача, задача фондов — работать и делать все, чтобы идти к этому.

А без отношений с властными структурами нашу работу вообще нельзя представить.

Я могу сказать, что сейчас во многих ситуациях нам удается добиться обратной связи от государства. За это время мы научились говорить с чиновниками, а они увидели, что в фондах есть экспертное мнение, что к нам можно и нужно прислушиваться. Но и тут еще много работы. В некоторых регионах продолжают закрывать глаза на проблемы наших детей и нам никак не удается наладить контакт с местными чиновниками. Я говорю о ситуациях, когда не выдают лекарства или не обеспечивают жильем, хотя оно положено по медицинским показаниям детям после трансплантации костного мозга.

— Катя, «Подари жизнь» и его учредителей все знают, а можете рассказать подробнее, как устроен сам фонд, кто в нем работает?

— Мы начинали как сборище добрых людей, сплотившихся вокруг врачей, детей. На начальных этапах все делали всё. В фонде тогда работали Галина Чаликова, наш первый директор, я и бухгалтер на аутсорсинге. Потом нас стало пять человек, потом пятнадцать. Когда нас стало сорок, поняли, что надо создавать какую-то структуру. Сейчас у нас в штате 95 человек. Но есть еще люди, которые считаются в кадровом учете, но я не считала бы их постоянными сотрудниками фонда, например няни, которых мы нанимаем сидеть с больными детьми.

Команда делится на тех, кто собирает деньги, и тех, кто их тратит. У отдела фандрайзинга своя структура: кто-то работает с массовыми жертвователями, кто-то с индивидуальными, кто-то с компаниями.

— У вас, насколько я знаю, один из самых устойчивых фондов с точки зрения диверсификации источников финансирования.

— Мы себя ни с кем не сравниваем. Нам важно создать систему детской онкологической помощи. Поэтому мы часто беремся за вещи, на которые, в отличие от помощи конкретному ребенку, благотворители редко жертвуют. Например, оплата питания родителей, пока они находятся в больнице с детьми, постельное белье для них. Не говоря уже о расходных материалах, анализах, каких-то прозаических медицинских вещах. Есть еще служба социальной помощи, которая занимается одеждой, памперсами и всем тем, без чего быт невозможен. Мы снимаем квартиры для детей, находящихся на амбулаторном лечении. Есть волонтерский проект, есть очень важный для нас донорский — сколько бы лекарств мы ни закупили, без донорской крови лечить онкозаболевания нельзя.

— Сразу поняли, что и этим надо заниматься?

— По мере погружения. Чем больше у нас появлялось возможностей, тем мы становились известнее, обращений было все больше, и стало понятно, что нужен системный подход. Поэтому в 2011 году мы себе сформулировали «миссию», или «видение», если говорить корпоративным языком, который я не люблю: мы вместе с самой передовой клиникой — Центром детской гематологии им. Димы Рогачева — развиваем онкологическую детскую службу в стране.

В этом направлении мы и действуем. Сейчас любой ребенок может переслать гистологические материалы в Центр Димы Рогачева, чтобы был поставлен правильный диагноз. Мы направляем врачей центра в регионы, чтобы они проводили семинары для медиков по сложным вопросам лечения, передовым технологиям. Мы общаемся с четырьмя десятками фондов из регионов, которые помогают детям, больным раком, — передаем им свой опыт, как собирать деньги. Часто оказывается, что им важнее обмениваться друг с другом своими наработками — в регионах фандрайзинг строится по-другому.

— Менеджеров благотворительных фондов нигде не готовят. Правильно я понимаю, что это сильно отличается от управления компанией? Кого вы берете на работу?

— Группового портрета сотрудника нарисовать не смогу. Есть люди, которые пришли из крупного бизнеса, а кто-то здесь со студенческой скамьи. В какой-то момент я искала человека на топовую позицию и советовалась с хедхантерами. Они честно говорят, что в благотворительном секторе готового специалиста найти сложнее, чем в любой отрасли. Допустим, есть профессиональный пиарщик. Но специфика работы у нас другая — у него нет бюджета, нет возможности делать что-то на платной основе. Буклеты мы, конечно, печатаем, но часть работы типография делает нам бесплатно, что называется, pro bono. Каждому сотруднику приходится пройти период адаптации. У нас есть специально обученный HR-менеджер, который занимается в том числе и поиском, организацией обучающих тренингов и семинаров для сотрудников.

— И все равно постоянно возникает потребность в новых компетенциях. Взять хотя бы ваш новый проект — строительство пансионата «Измалково».

— Это действительно для нас совсем новое. Мы получили от города в безвозмездное пользование 9,5 га в районе Переделкино. Найти этот бывший легочный санаторий помог Центр капитализации наследия, который занимается усадьбами. Мы с Гришей (Григорий Мазманянц — исполнительный директор фонда. — ForbesWoman ) ездили по всему Подмосковью осматривать руины.

Чем приходится заниматься? Например, короед теперь тоже наша головная боль — нам сообщили, какие деревья на наших гектарах мы должны обработать. Вместе с руинами нам досталась котельная, которая давала тепло еще для двух пятиэтажек и пары частных домов. И мы оказались в ситуации, когда надо обеспечивать теплом жителей соседних домов. Благотворительный фонд с котельной — уже интересно, а с тарифами на тепло — вообще странно. Мы бросились изучать вопрос. Сейчас получили право передать котельную в «Соцэнерго» — это компания, которая занимается обслуживанием социальных объектов.

Естественно, сами составить эту схему мы бы не могли. Спасает то, что с самого начала с нами были наши благотворители — четыре адвоката из бюро «Бартолиус», которые раньше просто жертвовали деньги, а сейчас нас консультируют.

— Что представляет собой «Измалково»?

— Там есть деревянный сруб XVIII века, который когда-то штукатурили и покрывали желтенькой краской. Только никакой красочки уже нет, сруб стоит без окон и дверей. К счастью, под крышей. Его надо реставрировать, надо построить и новые коттеджи, где будут жить мамы с детьми. Если все пойдет очень хорошо, а обычно так не бывает, к осени проект будет готов и сможем уже выйти на площадку. К 2019 году должны закончить. И конечно, нам помогают благотворители — ГК «МИЦ», профессиональные девелоперы. С нуля создать у себя новое направление нереально, аутсорсинг безумно дорог.

— Город дал только землю, на стройку вам придется собирать деньги?

— Мы не просили денег у города. Только площадку, на что ушло три года. Это не «придется», это очень правильное дело, на которое не жалко потратить деньги. Мы все равно снимаем квартиры, и в них не помещаются все дети, которых нужно разместить в столице. Количество детей, которые не попадают на лечение из-за того, что не освобождаются койки, потому что амбулаторных пациентов некуда девать, огромно. Больницы смогут лечить больше детей. У нас есть пожертвования именно на стройку.

— Как кризис отразился на сборе средств?

— Средний размер массового пожертвования снизился значительно: в 2014 году — 2024 рубля, в 2015-м — 1255 рублей. В сегменте от 100 000 рублей он остался прежним. Но количество людей, которые присоединяются к благотворительной деятельности, растет.

Это не только наши усилия. Создается все больше фондов, все больше людей узнают о том, какие возможности помощи есть. И мы в какой-то степени являемся бенефициарами этого процесса. Люди приходят постоянно — и волонтерами хотят стать, и кровь сдавать. Это помогает компенсировать кризисные явления.

— Обратила внимание, что стало больше инфраструктурных организаций, связанных с благотворительностью. И Philin Рубена Варданяна , который консультирует фонды, и «Друзья» Яна Яновского, который помогает нанимать профессиональных менеджеров.

— При их поддержке одна наша сотрудница сейчас учится.

— Это показатель культуры благотворительности?

— Да. У людей появляется понимание, что благотворительность — это не просто добрые люди, которые в ящик собирают, а большой сектор, который требует профессионалов.

— В рамках исследования с Левада-Центром оценивали, какие факторы вызывают доверие к вашему фонду? Насколько важна для жертвователей личность Чулпан и ее участие?

— Такой вопрос был задан: сколько благотворителей перестанут помогать, если вдруг Чулпан покинет фонд. Всего 4% ответили, что перестанут, 17% затруднились с ответом, 79% будут продолжать. Понятно, что личности учредителей привлекают внимание к фонду, делают его более известным. И многие волонтеры признаются, что поверили и захотели участвовать, увидев интервью Чулпан. Но удерживает людей уже репутация фонда, прозрачность и эмоциональная отдача.

— Чулпан активно участвует в работе фонда?

— Мало не кажется. Она периодически что-то придумывает, иногда мы даже сопротивляемся, но она нас убеждает. Это касается в основном имиджевых и презентационных вещей — у нее как у актрисы большой опыт в том, как продемонстрировать, сделать понятным и убедительным рассказ о фонде. Чулпан очень вовлечена. Например, в 2012 году мы вместе ездили в американскую клинику Святого Иуды для детей, больных раком, которая существует только на благотворительные пожертвования. Фонд при ней собирает больше $1 млрд в год. Мы ездили изучать этот опыт и в том числе смотрели пансионаты для амбулаторных больных. Много фотографировали, чтобы сделать не хуже.

— Вы в кризис разрабатываете какие-то новые механизмы привлечения средств? Как придумываете новые акции?

— Мы постоянно разрабатываем что-то новое. Например, в 2014 году организовали волонтерский фандрайзинг: люди в пользу фонда проводят мероприятия, акции, например день рождения, благотворительный обед, забег. За прошлый год собрали 7,7 млн рублей. Я лично зимой в день по стиху писала, и люди жертвовали в мою поддержку. Создан специальный сайт друзей фонда, где все мероприятия видны.

Как придумываем? На самом деле нового в благотворительности мало. Тот же IceBacket Challenge существовал и до кампании борьбы с БАС (боковой амиотрофический склероз. — Forbes Woman ). Наш волонтерский фандрайзинг — творческое переосмысление английской платформы justgiving.com, где люди могут заявить: бегу 5 км в пользу фонда такого-то, поддержите меня, и все желающие скидываются. «Безумное чаепитие», которое каждый год проходит 26 ноября, в день рождения фонда, — это адаптированная акция Coffee Morning фонда Macmillan Cancer Support, который предоставляет услуги сиделок для больных раком. Все желающие организуют друзей, коллег, соседей — собираются, пьют кофе и кладут деньги в вазочку. Не на лечение, а на заботу, социальную поддержку.

— Расскажите подробнее про взаимодействие с государством.

— Начав заниматься донорством, мы поняли, что служба крови практически мертвая, пункты плохо оборудованы. Считалось, что донорам надо платить больше и тогда будет больше желающих сдавать кровь. А мы, начитавшись европейских журналов, доказывали, что донорство должно быть добровольное и безвозмездное. Эта идея в конце концов запала Минздраву в голову, и в 2008 году была создана соответствующая программа, переписан закон о донорстве. Станции переливания крови переоснастили, и теперь безвозмездное донорство на флаге. Что правильно, потому что повышать цены можно бесконечно, себестоимость крови увеличивалась, а доноров больше не становилось. Лучше потратиться на рекрутинг и хорошие условия для доноров.

Есть задачи, которые можно решить за деньги, и мы за деньги их решаем — например, оснащать клиники, обучать врачей. Но есть вещи, которые даже за деньги не сделаешь. Например, невозможно было купить незарегистрированные в России лекарства — не было механизма ввоза. Пришлось внести свои пять копеек в ФЗ-61 об обращении лекарственных средств и в Налоговый кодекс, потому что, заплатив из благотворительных денег €20 000 за само лекарство, еще 30% надо было отдать в виде пошлины и налога, что казалось совсем уж несправедливо.

— Как это взаимодействие строится?

— Сначала я просто консультировалась с юристами, которые помогали составлять письма и обращения. Не всегда все получалось, но какие-то внятные процедуры появились. Например, с 2011 года мы занимаемся проблемой доступности наркотического обезболивания, эта задача далеко не решена. Сейчас я вхожу в довольно эффективно действующий совет по вопросам попечительства в социальной сфере при Ольге Юрьевне Голодец. Разработана совместно с фондом «Вера» и врачами дорожная карта, планируем, что Минздрав скоро внесет документ в правительство. Очень важно было скоординировать усилия разных ведомств, потому что это касается и Минпромторга, который будет производить лекарства, и Минфина, который должен посмотреть юридический механизм финансирования обезболивания, и ФСКН, и МВД, и Министерства образования — модули по обезболиванию должны войти в программы подготовки медицинских работников. Сейчас недостаток знаний — одна из основных проблем, доходило до того, что люди никогда в жизни не видели пластырей и таблеток, только уколы трамадола.

— Диалога с государством требует и проблема со статусом иностранного агента — вы получаете и зарубежные пожертвования. (Уже после сдачи номера в печать стало известно, что депутаты одобрили поправку , выводящую благотворителей из-под действия закона — Forbes Woman)

Как только в 2012 году был принят закон об иностранных агентах в нынешней версии, мы обратились в Минюст с вопросом, агенты ли мы. Нам ответили, что нет. Сейчас закон меняется, и те основания, по которым Минюст мог не считать нас агентом, перестанут существовать. В этой логике, если законопроект примут, мы будем считаться иностранным агентом. Не вижу причин нарушать закон. Но пока борьба продолжается. Я разослала письма в Совет Федерации, Госдуму, Администрацию президента. Писем «что вы, что вы, ваш фонд агентом не считается» пока никто не прислал.

— Фонд «Династия» Дмитрия Зимина, который делал очень нужное и большое дело, после включения в реестр НКО — иностранных агентов закрылся. Есть ли у вас какой-то предел терпения?

— Если статус иностранного агента не помешает нам собирать деньги на российских детей, мы продолжим работать. Конечно, чисто психологически это неприятно: работал-работал — и вот тебе клеймо в награду, статус врага народа. Но не за звание же работаем. Если получится по-прежнему достигать результатов — пациенты будут выздоравливать, создавать семьи, медицина будет развиваться, региональные клиники удастся поднять, будем все это делать со статусом иностранного агента. Потому что мы здесь за этим.

— Что помогает вам не опускать руки, не выгорать? Ведь даже с мамами больных детей бывает тяжело общаться.

— С людьми в стрессовой ситуации всегда сложно общаться — им надо выплеснуть накопившуюся боль на чью-то голову, и вот моя голова попалась. Это нормально. Когда ты понимаешь, зачем ты здесь, что ты делаешь и ради чего, можно что-то и пережить. Тем более что периодически приходят радостные новости, и мы по внутренней рассылке сразу делимся ими друг с другом: такая-то давняя пациентка беременна, такой-то женился. Вчера пришло письмо прекраснейшее: наш бывший пациент выступает на благотворительных концертах зарубежных фондов, предлагает свою помощь, если мы будем проводить музыкальные мероприятия. О каком выгорании вы говорите?

—Чулпан, какой вы не хотите быть в глазах людей?

— В глазах детей, родителей и друзей я не хочу быть снобом, равнодушным, жадным человеком, предателем. А как я выгляжу в глазах посторонних, мне неважно. Столько ранили, что уже все равно. Когда говорят много неправды, много льстят и часто делают больно, в какой-то момент это становится безразличным. Вдруг понимаешь, что есть некая Чулпан, которую хотят видеть другие люди. Но соответствовать придуманному образу я не могу, у меня своя жизнь. Убеждать людей в том, что у меня нет качеств, придуманных ими, бесполезно. Можно только двигаться вперед, опираясь на самых близких и любимых.

В нашей профессии в принципе с первых шагов ты получаешь лопатой по морде. И не понимаешь за что. Собственно, а что ты сделал плохого? Со временем приходит осознание, что так уж устроено — так было и так будет.

В ГИТИСе было полезное упражнение: каждый студент выходил в центр аудитории, а весь курс, включая преподавателей, садился напротив и начинал ругать его на чем свет стоит. Первой реакцией на это было: «Что я здесь делаю? Зачем все это?!» На следующий день, когда ты снова выходишь играть свои отрывки, все повторяется. В какой-то момент свыкаешься с мыслью: «Да, хуже меня нет! Не бывает! Но я хочу играть, хочу заниматься этим как умею!» Спустя время девять твоих этюдов разбивают в пух и прах, а десятый вдруг хвалят. Однако главное в другом: ты перестаешь обращать внимание на оценки и ждать одобрения. У меня

была прекрасная школа — тяжелая, сложная, порой жестокая, — но те, кто ее прошел, вышли тертыми калачами, закаленными.

И только публичность актерской профессии мне по-прежнему претит, для меня она некомфортна. Когда-то, может, и были у меня какие-то иллюзии на этот счет, но я быстро поняла, как все это пошло, скучно, неинтересно. Не люблю говорить в интервью о своих ролях — какой смысл? Нужно не рассказывать, а быть доказательной в деле. Если не получилось, значит, была недостаточно убедительна. Буду объясняться новой работой. А выносить перипетии личной жизни на обложку — и вовсе для меня за гранью: грош цена тебе, если ты вызываешь интерес только этим, а не прохождением своего пути становления как личности. В моих интервью заложен прикладной смысл — сообщить о том, чем сейчас живет фонд, скольким детям удалось помочь и сколько еще нуждаются в помощи.

— Люди во всем видят подвох и часто обвиняют тех, кто занимается благотворительностью, в пиаре. Вам никогда не хотелось объяснить, для чего так важно снова и снова рассказывать о том, что вы делаете?

— Я понимаю, что такие обвинения будут всегда. Когда мы с начинали заниматься фондом, никто не обещал нам легкого пути. Разве может быть по-другому в нашей замечательной стране? Я хочу лишь сказать, дай Бог, чтобы люди, которые во всем видят пиар, никогда не пережили того, что переживают родители болеющих детей. Кстати, я уверена, что рано или поздно эти люди свою точку зрения поменяют. Вероятно, тут сказывается незнание говорящих. Они никогда ни с чем подобным не сталкивались. Видимо, им не встречались те, кто способен помочь другому не ради выгоды, а просто так. Наверное, они не дочитали каких-то очень важных книг в своей жизни, не услышали прекрасной музыки, им когда-то в семье,

в школе не объяснили, что жизнь — это не только существование ради себя любимого, что может быть по-другому.

Но, целясь в меня, эти люди попада­ют в каждого, кто работает в фонде «Подари жизнь», — во всех волонтеров, сотрудников. В каждого человека, который переводит на номер 6162 свои небольшие деньги. Они для чего это делают? Тоже ради пиара, ради замаливания грехов? (Усмехается.)

Кстати, мне не очень нравится слово «благотворительность» — по душе больше «добровольчество», то есть когда помогаешь по доброй воле. «Творить благо» — звучит чересчур высокопарно. Благотворители не святые люди, это те, кто придумывает механизмы помощи нуждающимся. Ведь у большинства из нас есть желание помочь другому, но не все знают, как это сделать. Вот мы с вами придумали очень удачную форму сотрудничества. В 2009 году, после того как я дала первое интервью «ТЕЛЕНЕДЕЛЕ», ваш журнал искренне отреагировал на проб­лемы детей, больных раком. От слов вы перешли к делу, организовав на своих страницах постоянную рубрику, в которой рассказываете о нуждающихся в помощи подопечных фонда «Подари жизнь». И каждую неделю ваши читатели собирают от 100 до 300 тыс. рублей, в год получается сумма порядка 5 млн рублей. Это очень ощутимая ­помощь, за ­которую не устаю говорить спасибо не только я, но и родители детей, которым вы помогли.

— Когда мы с Диной Корзун начинали заниматься фондом, никто не обещал нам легкого пути. Фото: Ольга Павлова

— В этом году фонд «Подари жизнь» отмечает 10-летие. Вы стали увереннее в своих силах за это время?

— Официально нам 10 лет, а на самом деле первый благотворительный концерт мы провели 13 или 12 лет назад… Нет, вы знаете, уверенности не прибавилось. Каждый новый затеваемый нами проект требует серьезного мозгового штурма. И каждый раз страшно — чем все закончится и каким будет результат? А он непременно должен быть, иначе бессмысленны все эмоциональные, временные и денежные, спонсорские, траты. Нервное напряжение присутствует всегда, к этому привыкли.

Результаты работы, безусловно, есть. Это более тридцати тысяч детей, которым мы все вместе смогли помочь. За прошедшие 10 лет удалось купить огромное количество необходимого медицинского оборудования, подготовить врачей, обучить целую армию волонтеров (более двух тысяч человек!), наладить сеть донорства. Сейчас благодаря пожертвованиям благотворителей отсутствует такая проб­лема, как нехватка лекарств в больницах для наших подопечных. Десять лет назад у врачей не всегда были необходимые для лечения детей препараты — проблема висела на шее у родителей, которые порой продавали все, включая квартиру, чтобы приобрести медикаменты. Сейчас в больницы, опекаемые фондом «Подари жизнь», мы можем по первой просьбе врачей закупить препараты, иногда с запасом. И даже когда пациенты уезжают домой, следим, чтобы они их получали. Если им не дают лекарства на местах, в родных регионах, фонд вступает в борьбу с чиновниками и отстаивает права пациентов. Мы не оставляем родителей один на один с этой проблемой.

У нас скоро должен появиться пансионат для детей, которые проходят амбулаторное лечение, — есть земля, которую столичные власти ­предоставили в безвозмездное пользование. Благодаря пансионату московские клиники, которые мы опекаем, смогут принимать большее количество детей из регионов. Пансионат — пространство, которое отвлекает маленьких пациентов и их родителей от больницы. Это та зона, которая максимально позволяет им чувствовать себя как дома: там с ними близкие, туда могут приезжать друзья. В больнице все равно сохраняется определенная атмосфера напряженности плюс бесконечные лекарства, болезненные процедуры…

— Дети с особым мужеством все переносят…

— Да, у нас героические дети, героические! Я в прошлом году сдавала ликвор (спинномозговая жидкость, которую берут из позвоночника) — чуть не умерла от боли и страха! И когда я так тихонечко заныла на эту тему, мне врач спокойно сказала, что дети проходят через эту процедуру регулярно, молча и без жалоб. Тут мне стало неловко — я еще раз подумала о том, какие же они у нас сильные, как быстро им приходится взрослеть. И конечно, их родители не меньшие герои: несмотря на весь ужас положения, они должны вселять в ребенка уверенность в том, что все будет хорошо. Сами порой держатся из последних сил.

— А ведь вы можете помочь не всем. В каких случаях приходится отказывать?

— К сожалению, не всем. Но это интересный вопрос, как строится работа в нашем фонде. Есть экспертный совет из врачей, профессионалов высшего уровня, которые рассматривают диагноз каждого ребенка, обратившегося к нам за помощью. Бывают случаи, когда родителям приходится услышать, что помочь ребенку нельзя, современная медицина (­неважно где — в ­России, Израиле, Америке) не в состоянии сделать этого. Но родители обратились к нам уже окрыленные надеждой, которую в них вселила реклама какой-либо заграничной клиники. А последние, как бы прискорбно это ни звучало, зарабатывают деньги. Родители обращаются в фонд за благотворительной помощью на операцию, а наши врачи-эксперты говорят о том, что

ребенок паллиативный, его не стоит везти за границу или куда-либо еще — это станет бесполезной, но очень утомительной нагрузкой для организма. Мы же, в свою очередь, не можем пойти на нецелесообразную трату денег, которые жертвуют спонсоры, неравнодушные люди. Естественно, родители хватаются за любую надежду — и их можно понять! Они готовы поверить каждому обещанию помочь, начинают искать деньги самостоятельно. У нас было довольно много историй, когда мы с друзьями по собственной инициативе собирали деньги на операции детям с такими прогнозами, привлекали помощь, но, к сожалению, ни один из подобных случаев на моей памяти не увенчался успехом, мы теряли этих детей.

— Меня столько ранили, что уже все равно. Я просто двигаюсь вперед, опираясь на самых близких и любимых. С Евгением Мироновым. Фото: Ольга Павлова

— Помню, как перед Новым годом одно из объявлений, которые еженедельно публикует наш журнал, незадолго до ухода номера в печать отозвали: стало ясно, что ребенку уже не помочь. Сложно представить, что чувствовали родители, когда им сказали такое…

— Родителям совершенно точно невозможно к этому подготовиться. Есть определенные тактики, с такими семьями работают психологи, но это не ограждает их от боли и горечи предстоящей утраты.

У нас были потери детей, после которых волонтеры уходили и больше не возвращались. Это называется эмоциональное выгорание, опустошение, когда человек не может справиться со случившимся. Особенно

много волонтеров уходило в первые годы работы фонда. Сейчас стараемся этого не допустить: если видим, что человек на грани, даем ему время восстановиться и прийти в себя.

В нашей стране в принципе нет культуры принятия смерти как части жизни. У нас и культуры здоровья нет. Мы же боимся идти без явного повода в больницу — а вдруг что найдут? Если что-то случается с родственниками, люди впадают в панику, теряются и не знают, как нужно действовать, как реагировать на услышанный ди­агноз, как помочь близкому человеку, который находится в шаге от перехода в иной мир.

Мы боимся смерти, потому что у нас о ней не принято говорить, эта тема не обсуждается в школе, об этом практически не снимают фильмы. Недавно на одном из американских каналов увидела рекламный ролик, начинавшийся со слов: «Поздравляем, у вас рак!» Я сначала не поняла, о чем речь! Оказывается, это социальная реклама, которая доносит до людей, что если у вас обнаружено заболевание на ранней стадии, то это уже спасение: есть абсолютно все шансы для выздоровления — и нет повода паниковать! На нашем телевидении я не могу представить ­себе ­ничего подобного. Люди не знают, как разговаривать о смерти с детьми, которые все равно по мере взросления будут сталкиваться с этим.

— Вы разговариваете на эту тему с дочками?

— Да, и говорю об этом спокойно. Уверена, что для начала нужно научиться не бояться этой темы. Конечно, я не могу представить собственной смерти и реакции на нее, и никто из нас не может. Но теоретически я понимаю, что в этом есть некая закономерность всего течения жизни на земле. Никто из нас не знает, когда он умрет. И это незнание избавляет меня от страха смерти. Я не знаю, произойдет это от старости, или от болезни, или от несчастного случая… Скоро или нескоро, но это произойдет. Сколько бы ни было нам отпущено — день, месяц, много лет, — об этом всегда нужно помнить. И чем чаще люди будут задумываться на данную тему, тем меньше будут ссориться, тратить время на склоки, а больше будут любить и успевать делиться своей любовью с другими, с близкими.

Я знаю, что такое внезапная потеря… Когда я понимала: все, человека больше нет, а я просто не успела за­ехать в гости, позвонить, прийти, потому что у меня бесконечные репетиции, спектакли, гастроли, усталость. Кажется: потом-потом, через неделю, через две…Человек ждал, а теперь его больше нет. И уже неважно, что ты там хотела.

Бывали случаи, когда во время спектакля, находясь на сцене, я получала СМС с просьбой, мольбой о помощи, но тут же наслаивалась масса других сообщений, какие-то повседневные заботы… А потом ты вдруг просыпаешься посреди ночи, вспомнив про это сообщение, и с ужасом понимаешь, что прошло уже дня два! Я ненавижу себя в такие минуты, мне жутко стыдно, ведь получается, я прошла мимо крика о помощи. А вдруг она была жизненно важна именно тогда, в ту самую минуту?

— Благотворительность давно стала и территорией мошенников: сомнительные объявления о помощи в соцсетях, люди с ящиками для пожертвований на дорогах, целая мафия попрошаек в метро и не только. Вы сами попадались на удочку аферистов?

— Конечно. Поэтому я всегда призываю досконально проверять всю информацию, прежде чем давать или переводить деньги. Если это пост о помощи в соцсетях, то обязательно должен быть какой-то знакомый или знакомый знакомого, который знает нуждающегося, его семью лично. Если собираются средства для какого-либо фонда, не стесняйтесь попросить показать вам уставные документы, звоните и проверяйте информацию. Никогда не давайте денег людям, которые стоят на дорогах с кеш-боксами. Поверьте, ни один серьезный фонд ничем подобным не занимается! Именем «Подари жизнь» мошенники тоже прикрываются, поэтому я знаю, о чем говорю. На сайте любого фонда, в том числе нашего, всегда есть информация о том, в каких местах установлены ящики для пожертвований, какие именно благотворительные акции в данный момент проводятся. Вы всегда можете позвонить, уточнить, проверить.

А сколько раз я лично сталкивалась с людьми, которые собирали деньги и не могли объяснить на что! Апогеем стала история с мифическим фондом, который собирал на «детей, которые болеют онкологическими заболеваниями и живут в детских домах». Представляете?! Такого не может быть в принципе! Воспитанники детских домов с подобным диагнозом попадают в больницу, и уже там их берут под свою опеку фонды. По-другому не бывает! Все это я пыталась донести до человека с кеш-боксом, собиравшим деньги возле Московского зоопарка. Хотела объяснить, что именно такие лжеволонтеры подрывают веру в работу благотворительных фондов, которые создают свою репутацию годами, по крупицам… Бесполезно. А все указанные на его ящике телефоны молчали.

Порой нам кажется, что мы делаем добро, а в результате получается только хуже… Однажды по дороге в Театр наций, на Страстном бульваре, увидела мальчишку, который просил денег. Была поздняя осень, холодно, а он раздетый, без верхней одежды. Я не выдержала и дала ему в кулачок деньги, чтобы он пошел и купил себе куртку, но никому об этом не говорил. В итоге не успела отъехать, как через секунду мой автомобиль облепила толпа детей и подростков, выбежавших из-за угла с криками: «Дай денег!» Я сидела в машине со сломанным боковым зеркалом, выдранными дворниками и понимала, что сейчас сделала большую глупость. Никакую одежду, разумеется, мальчик не купит: деньги у него уже отобрали те, кто отправил его попрошайничать.

С братом, актером Шамилем Хаматовым, и дочерью Асей на праздновании 60-летия театра «Современник». Фото: Юлия Ханина

— Как кризис сказывается на благотворительности?

— Денег, конечно, стало меньше, потому что рубль упал, а, например, все незарегистрированные в России лекарства закупаются за валюту. Найти донора костного мозга, забрать у него костный мозг и привезти в Москву стоит 18 тыс. евро — как стои­ло, так и стоит, но теперь для нас это в два раза дороже, потому что деньги мы собираем в рублях. Многие компании свернули свои благотворительные бюджеты, но мы уже проходили это в 2008 году, когда единственным спасением для наших детей были неравнодушные люди, которые продолжали нам помогать. Надеюсь, что благодаря этим отзывчивым людям с большими сердцами мы выживем и в этот кризис.

— Чулпан, в вашей семье по-прежнему пишутся сочинения за каждое произнесенное ­дочерьми слово «блин»? Или придумали другую систему наказаний?

— Эта мера уже не работает, увы! А было время, когда я и сама писала, если нарушала правила. Сочинения мы писать перестали, но, в принципе, года два-три назад это действовало… Я даже радовалась, если девочки произносили «блин»! Советовала им: «Почаще говорите — будете у меня такие умные!» (Смеется.) Сейчас происходит примерно так: «Мама, блин… Ой, извини за «блин», но все-таки, блин…» Видимо, порой не хватает каких-то эмоцио­нально окрашенных слов, способных передать чувства в полном объеме. Но Арина, Ася и Ия точно знают, что произносить подобное некрасиво.

— А вы не думали о том, что на улице, в школе ваши дети видят сверстников, выражающихся совсем по-другому? Нет страха, что ребенок станет изгоем, потому что говорит (условно) на другом языке?

— Если ребенок умный, воспитанный, начитанный, он никогда не будет изгоем, потому что он уже со стержнем. Его так просто не сломаешь, семья заложила в нем прочную базу — понимание того, что хорошо, а что плохо, как отстаивать собственную позицию и не бояться иметь мнение, отличное от других. И в каком бы плохом, сомнительном окружении этот ребенок потом не оказался, стержень не даст ему пропасть. Я надеюсь, что у моих дочерей он есть.

Но я вижу какую-то путаницу в их головах: мы живем в обществе потреб­ления, и от этого никуда не уйти. Есть ощутимая разница между миром, в котором живу я, и миром, в котором живут родители одноклассников старших дочерей. Начиная с того, что дети зачастую не видят меня по вечерам: они могут вернуться из школы, а мама уезжает на репетицию, спектакль или съемки — у меня только начинается рабочий день. И заканчивая тем, что все мое окружение, круг друзей — это немножко чудаковатые люди, которые не вписываются в представление большинства о нормальности. Но я уверена, что это временная ситуация. Мне кажется очень важным умение доверять детям. Так было в моей семье, и только сейчас я понимаю, чего это стоило моим родителям. ­Конечно, отпуская старшую, Арину, куда-то, я ­испытываю страх за нее. Но, с другой стороны, осознаю, что она умный человек, я ей объяснила, как вести себя в той или иной ситуации, что нужно делать, если возникнет опасность, — так почему мне не отпустить ее?

— Я точно знаю: иногда улыбка, которую ты натягиваешь на себя по утрам, превращается днем в искренний смех. Фото: Ольга Павлова

— А как вы решаете вопрос с подарками, например гаджетами, которые так популярны у детей?

— Для этого есть праздники, вознаграждения за адекватное поведение и старание. Так, чтобы захотели и сразу на блюдечке появилось, — точно нет. Девочки знают, что такое быть актрисой в театре и как зарабатываются деньги. В этом смысле они дисциплинированны с детства. Если я говорю, что не могу что-то купить — нет денег, то это не обсуждается. Они понимают, что просить бесполезно. (Смеется.)

— Дочери между собой дружат? Все-таки разница в возрасте у них довольно ощутимая…

— У них смешные отношения. В глубине души они, безусловно, друг друга любят, но на поверхности такие страсти кипят! У девочек разные вкусы: и в музыке, и в одежде, и в хобби — во всем. Но я уверена, что, окажись они втроем на необитаемом острове без родителей, друг друга не бросят. Это главное.

— Мы встречаемся с вами весной. Насколько это время года отвечает вашему внутреннему состоянию?

— Я люблю весну. В начале марта мы дома обязательно ставим в вазу тополиную веточку, которая постепенно покрывается зелеными листочками, и настроение у всех автоматически поднимается. Впереди короткое лето… осень и снова зима. (Смеется.) Весной я каждый раз думаю о том, что в нашей стране всем людям нужно давать медаль просто за то, что мы перезимовали и не съели друг друга. Это удивительно при том количестве холодных хмурых дней в наших широтах за год. Поэтому нужно всеми силами учиться поднимать настроение себе и другим при любых обстоятельствах. Я точно знаю, что иногда улыбка, которую ты натягиваешь на себя по утрам, превращается днем в искренний смех. Это проверенный мною рецепт!

Семья: дети — Арина (14 лет), Ася (13 лет), Ия (6 лет)

Образование: в 1997 году окончила ГИТИС

Карьера: снялась в фильмах «Страна глухих», «Лунный папа», «Дети Арбата», «Доктор Живаго», «Домовой», «Бумажный солдат», «Достоевский», «Под электрическими облаками», «Синдром Петрушки», «Таинственная страсть» и др. Актриса театра «Современник». Соучредитель благотворительного фонда «Подари жизнь». Народная артистка России

Я не знаю, как сказать по‑татарски «меня зовут Чулпан».

С интервью у меня всегда проблемы. По большому счету это не нужно ни мне, ни вам. Может, даже и читателям не нужно. Но так заведено: все делают вид, что без этого не обойтись. Поэтому я категорически не люблю давать интервью. Но сегодня мы сделаем вид.

Я не отношусь к себе серьезно, как к актрисе. Я люблю свою профессию и очень ею дорожу, но никаких иллюзий по поводу высшего актерского предназначения у меня нет.

Моей большой татарской семье и моим родителям было очень больно, когда я решила стать артисткой. Для них это был неизведанный мир, страшный. Артистка — тире проститутка, точка. Я даже не знаю, когда они смирились. Надо будет спросить.

Мои дети не смотрят мои фильмы. Им это не интересно. Не хотят маму воспринимать такой.

Я ненавижу играть спектакли. Я обожаю репетировать, потому что это самое интересное, что есть в профессии: копаться, придумывать, узнавать. Счастье и наслаждение.

Выступление в «Барвиха Luxury Village» — это очень серьезное испытание. Это антинаслаждение и преодоление — только не понятно, зачем. Артисты театра «Современник» приезжали туда со спектаклем и потом рассказывали мне, что дамы в зале сидели с собачками. А мы там играли спектакль Театра Наций «Рассказы Шукшина». Страшнее спектакля я не помню, потому что, судя по всему, когда они за такие цены покупают билеты, то ждут, что мы будем делать все и сразу: ходить по канату, петь, кататься на коньках и показывать фокусы.

К счастью, я не скандальный человек.

Способна ли я ненавидеть? Люди делятся на тех, которых ты можешь оправдать, и на тех, чьи поступки ты никогда не оправдаешь, потому что эти люди — другие во всем. У них другое представление о добре и зле, у них другая линза в глазу, другая ушная раковина. Я не могу их ненавидеть, как не могу ненавидеть волка, черепаху или змею.

Мое отношение к смерти очень изменилось за последние годы. Я легко могу принять собственную смерть — это несложно. Сложно кого-то терять.

То, что я делаю, я делаю не для того, чтобы меня хвалили те, кому помогает «Подари жизнь» (благотворительный фонд помощи детям с онкогематологическими заболеваниями, соучредителем которого является Хаматова. — Esquire). Я делаю это потому, что не могу этого не делать и потому что мне будет плохо, если я наплюю на чей-то телефонный звонок с просьбой о помощи. Но я не хочу страдать. Поэтому то, что я делаю, я делаю в какой-то степени и для себя.

Я мечтаю, чтобы у меня хватило мудрости каждое мгновение помнить, что я жива и что вокруг меня — жизнь. Мне кажется, это и есть счастье.

Я приняла православие, когда мне было 14. У меня была серьезнейшая травма позвоночника; была угроза, что не смогу ходить. Моя подруга взяла меня за руку и повела в церковь. Она верила в чудесное исцеление. Но чуда не произошло, и пришлось долго-долго лежать в больнице. Дальше этого мое внедрение в православие не простирается. Но я очень радуюсь людям, которые погружены по‑настоящему и могут находить ответы на мучающие их вопросы.

У меня есть дурные привычки. Например, сигареты. А еще мне нужна музыка. Я одеваюсь под музыку, просыпаюсь под музыку и вообще все делаю под музыку. Мне одиноко без музыки. Когда я забываю дома наушники, у меня начинается паника.

Последний раз я рыдала, когда слушала Баха в исполнении Эмиля Гилельса. Потом уже я показала этот ролик одной пианистке, и она сразу заплакала. Теперь у моих слез есть какое-то оправдание.

Что я могу сказать про себя? Я счастливый человек. Или стремлюсь быть счастливым.

Мне легко просить прощения, если я знаю, что виновата.

В Петербурге наступает время "Рождественских мистерий". На улицах города начинаются съемки новогодней истории любви молодых режиссеров Андрея Кравчука и Юрия Фетинга. В главной женской роли - восходящая звезда Чулпан Хаматова.

После выхода на широкие экраны картины Валерия Тодоровского "Страна глухих" о появлении молодой актрисы на отечественном небосклоне стали слагаться легенды и плестись сплетни. Одни говорили - за спиной Хаматовой деньги казанской мафии, другие обвиняли ее в браке по расчету: "Как же! Свекровь- сама Ольга Волкова". Так или иначе, предложения на главные роли поступают Хаматовой беспрерывно. С Чулпан мы встретились перед началом съемок в Петербурге в Киеве на кинофестивале "Молодость". Она представляла новый фильм немецкого режиссера Файта Хелмера "Тувалу", в котором снялась со звездой французского кино Дени Лаваном. Эта картина на фестивале получила главный приз зрительских симпатий. После премьеры можно было немного расслабиться, выпить бокал пива и спокойно поговорить...

- Так что же обозначает имя Чулпан?

Этот татарское имя. Оно переводиться как Звезда Рассвета, Венера. Именно та звезда, которая последняя гаснет на небе. Семейная легенда гласит, что у татарского хана было два брата - Ахмат и Хамат, от одного из них пошел наш род. А в музее я выяснила, что Анна Ахматова - моя родственница. И мне это очень приятно.

- Чулпан, давайте все же расставим точки над "и", и опровергнем или подтвердим те слухи, которые о вас ходят.

Хорошо, тогда с самого начала. Я родилась в Казане, в семье, не имеющей никакого отношения к актерскому искусству. Училась в математической школе, потом в Финансовом институте, потом в Казанском Театральном училище. В какой то момент я все бросила и поехала учиться в Москву... и поступила во ВГИТИС...

- И сразу же вышла замуж...

Моего мужа зовут Ваня Волков. Мы учились на одном курсе. Вместе с друзьями часто приезжали к нему в гости в Питер. Здесь то все и началось: экскурсии по городу, белые ночи... романтика. И я так рада, что это настоящая любовь! Иван работает в труппе Вячеслава Полунина, у которого база - в Лондоне. Они гастролируют по всему миру, кроме России. А когда Ваня приезжает в Москву, уезжаю на съемки я... Ситуация катастрофическая... Но мы так скучаем друг по другу, так жаждем друг друга, что острота и новизна в отношения остаются... И мне жаль тех людей, кто говорит про корысть и выгоду с моей стороны. Если кто- то считает, что я не имею права сниматься в кино или находиться в театре, то опровергать это я принципиально не хочу. У меня есть радостная возможность заниматься тем, чем я люблю, я не могу жить вне этой профессии.

- А оказывали посильную помощь родители мужа, ведь имя Ольги Волковой весомо в театральных кругах?

Единственное, что я получила благодаря родителям Ивана- это замечательную семью. Мама моего мужа - замечательная питерская актриса Ольга Волкова. Она называет меня своей дочкой и говорит, что мы с ней очень похожи. Все плохие качества у нас одни и те же: мы постоянно теряем какие - то вещи, в доме - беспредел.... Но и не огорчаемся по этому поводу.

- Есть ли у вас идея сделать какой-либо семейный проект на сцене?

Ваша первая роль в кино, в картине Вадима Абдарашитова "Время танцора" - это счастливое стечение обстоятельств или..

Пробы шли полгода. И я проходила по общему конкурсу, среди других студентов претендующих на эту роль. Конечно, в чем-то имел место случай, хотя бы в том, что режиссер меня просто увидел. Я ему очень хотела понравиться, так как понимала, что такой сценарий может много изменить в моей судьбе. Ведь в театре мне в лучшем случае предлагали роль эдакой маленькой девочки. И то, что режиссер подарил мне роль героини, я ему бесконечно благодарна.

А потом была роль в "Стране глухих", которая действительно принесла вам известность. Да, кстати, умеете ли вы сейчас общаться на языке глухих?

Сейчас уже нет. Когда мы готовились к съемкам, я могла медленно объясняться, но, к сожалению, я не успевала понять ответ. В этом языке очень важна актерская передача, потому что у каждого жеста много значений. Как объяснял наш педагог, пока ты на представишь картинку, тебя не поймут. Ты должен видеть то, о чем говоришь - а это актерское мастерство.

- Пришлось перекрашивать волосы в белый цвет или это был парик?

Я забыла натуральный цвет моих волос. После "Страны глухих" я сразу же стала брюнеткой, потому что я должна была играть таджичку в картине Бахтияра Худназарова "Лунный папа", и сейчас в театре "Современник" я играю Патрицию Хольман в спектакле "Три товарища" по Ремарку, поэтому у меня рыжеватые волосы... И как я на самом деле выгляжу, я не помню...

В картине "Страна глухих" - человек, которого вы по фильму любите, не достоин вас. А какие в жизни нравятся мужчины?

Талантливые, умные, с чувством юмора и... смелые, способные на риск. Причем эффектная внешность абсолютно не важна. Например, когда я в первый раз увидела Дени Лавана, я испугалась... Как же я буду с ним играть любовь? У него удивительная внешность... Но через два дня привыкла.

- Не было ли у вас внутреннего трепета перед Дени Лаваном?

До знакомства. Он не изображает из себя звезду, а просто живет. Он интересуется своей партнершей, в данном случае мной... Одним словом на съемках преграды не существовало.

- Почему ваша героиня в фильме таскает за собой аквариум с рыбкой?

У нее папа капитан и единственная подружка - рыбка. И вообще, все, что связано с водой - входит в ее генетику. Я на самом деле ее очень хорошо понимаю. У нас в Казани была очень маленькая квартира и большая семья, и у меня не было возможности даже кошку завести, поэтому разводили рыбок. Я их кормила, следили за родами, хоронили под музыку в горшке, где росли фиалки. Пропускала все уроки, когда что- то случалось с моими рыбками.

И вам в этом фильме приходиться в какой-то мере становиться рыбой. Ведь съемки ведутся в полуразрушенном бассейне - кругом слякоть, вода, дождь...

Режиссер меня сильно мучил. У меня 4 раза была сильнейшая простуда. Начались заморозки, а все съемки в воде - не спасал никакой аспирин. У меня поднималась температура, был страшный кашель. Спасало то, что фильм - практически без слов. Самой тяжелой в прямом смысле слова была сцена, где я разбиваю огромным молотком настоящую кирпичную стену. Я била, била, била, и наконец пробила брешь, через которую вылезла на свободу. Но никто меня не предупредил, что я окажусь на достаточно большой высоте. И я упала на битые кирпичи, повредила колени и больше половины фильма хромала и бегала с чрезвычайной медлительностью, потому что боль была неимоверная. Так что в "Тувалу" были съемки на преодоление.

- И наверное еще один тяжелый психологический момент - пришлось сниматься обнаженной...

Впервые я снималась обнаженной в своей первой картине. В мой день рождения, когда мне исполнилось 19 лет, как раз объявили съемку, где я должна быть голой. Актер Андрей Егоров снимал с меня бурку, я несколько минут шла нагишом... С немецким режиссером Файтом Хелмером мы долго ругались по этому поводу - я говорила, что не хочу сниматься голой. Но он меня убедил, что это принципиально, потому что для героя, которого играет Дени Лаван - это первой физическое желание женщины. Я согласилась, хотя естественно сильно мучалась.

- У вас остается комплекс перед собственным обнаженным телом?

Существует недоверие к собственной фигуре, потому что я маленькая, несуразная... Если бы я была длинноногой с хорошей фигурой, я бы раздевалась с удовольствием. Но кроме того, что я что-то чувствую, я из себя больше ничего не представляю. И во время показа "Тувалу" я закрывала глаза руками, потому что это было не пережить.

Когда есть свободное время чем вы предпочитаете заниматься - вести активную светскую жизнь или отключаться от бурного потока событий?

Сидеть дома, ходить по лесу, рядом с которым я живу, слушать музыку, читать книги, но только домой. Дома происходит аккумуляция энергии, которая потом необходима будет на сцене и в работе. А если ты находишься на какой-то тусовке, то она очень быстро расходуется, и себе ничего не остается, поэтому я предпочитаю проводить время в кругу семьи, либо в одиночестве.

Насколько вы суеверны? Есть ли определенные заветные талисманы, помогающие получить выгодный контракт, пройти удачно пробы, хорошо отыграть премьеру и т.д?

Для каждый роли собственная тяжеленная сумка или рюкзак. Туда я складываю все до последней мелочи: бижутерию, грим, косметику. Для каждой роли необходим особый настрой, поэтому, когда я гримируюсь - ставлю различные диски, соответственно кладу в сумку плеер, колонки и диски. В этой сумке можно найти массу исписанных тетрадок, имеющих отношение к этой роли, потому что я постоянно записываю, что приходит в голову. И если одна из деталей отсутствует, то мне становиться не по себе. Я не могу играть роль и одной и той же бижутерии, и у меня очень много денег уходит на всякие мелочи. Например для "Трех товарищей" я покупала в Берлине настоящий портсигар 20 годов, шляпу, носовой платок. Его никто не видит, но от него исходит аура тогда времени.

Оксана Бондарчук

Обозреватель Tricolor TV Magazine

Чулпан Хаматова: «Ближайшие люди уходили от меня…»

Знаменитая актриса рассказала о том, как ей удается воспитывать трех дочек и более 12 лет возглавлять фонд «Подари жизнь», о первых ролях, предательстве друзей и стихах, которые вдохновляют.

Народная любимица, одна из самых востребованных актрис страны, Чулпан Хаматова известна тем, что очень редко дает интервью. Однако поклонникам актрисы в Санкт-Петербурге повезло – на днях в Северной столице прошел творческий вечер Чулпан Хаматовой, который был своего рода «разговором по душам». По признанию актрисы, лет двадцать назад на своих творческих вечерах она предпочитала выступать в разных ролях .

«С бешеной яростью полтора часа я перегримировалась и переодевалась, чтобы выступить то в роли бабушки, то в роли подростка, то в образе лирической героини… Пыталась доказать всем и самой себе, что артистка Чулпан может все! Однажды даже наклеила огромные уши клеем "Момент", так как забыла профессиональный клей, – призналась Чулпан Хаматова. – Сейчас, в этом потоке информационной зашоренности, перенасыщенности, непонятно, кто есть кто, где настоящее, а где фальшь… Я хочу самого прозрачного, простого разговора, очень честного и откровенного…»

Чулпан Хаматова рассказала о самых важных «трех столпах» ее жизни – дочках, творчестве и фонде «Подари жизнь».

О РАСПОРЯДКЕ ДНЯ

Недавно я обнаружила, что моя записная книжка выглядит примерно так: «122. Срочно выучить и разобрать текст "Оды" Мандельштама. 123. Позвонить в Минздрав и поговорить про проблему оплаты трансплантации костного мозга в регионах. 124. Придумать гримеру парик к спектаклю. 125. Срочно постричь детям ногти».

О ДЕТСТВЕ

Я все детство прожила в странном ощущении внутренних комплексов, потому что родители подарили мне имя, для девочки непривычное. Придумывали они его очень долго, я около месяца жила без имени. И, когда уже надо было оформлять документы, папа, отчаявшись найти имя, объявил конкурс среди своих друзей на ящик водки. Конкурс выиграл его друг по имени Фат , вспомнивший не менее странное имя Чулпан. Благодаря ему моя мама почти на неделю потеряла папу, который осваивал с друзьями призовой фонд. Я же все детство на вопрос: «Как тебя зовут, девочка?» отвечала: «Оля», «Наташа», «Лена». Дома я рыдала и требовала нормальное человеческое имя. На что родители говорили: «Давай подождем. Ты вырастешь и поймешь, как хорошо иметь такое странное имя». Когда я уже переехала в Москву и начала учиться, меня взяли в детский театр, и за день до премьеры главный режиссер меня вызвал и сказал, что с таким именем я никогда не стану артисткой и что надо придумать себе псевдоним. Например, Ольга Милая или Надежда Нежная… Я серьезно пошла думать. В это же время я снялась в своем дебютном фильме и в титрах осталось «Чулпан Хаматова». Однажды, пробегая по коридору «Мосфильма» на озвучивание этого фильма, я услышала разговор двух кастинг-директоров, которые говорили: «Слушай, ну это молодая актриса, у Вадика снялась… Че... Чебурашка?» И я поняла – хорошо, что имя постепенно внедряется , не совсем точно, но внедряется! Я поняла, что у меня гениальные родители. Они подарили мне самое лучшее на свете имя, с которым можно стать актрисой.

Чулпан Хаматова в роли Кати в фильме «Время танцора»

О ДЕТЯХ

У меня три дочери – видимо, то, что я почти 16 лет играла в театре «Современник» спектакль «Три сестры» , не прошло бесследно и отразилось на моей жизни. Они подарили мне возможность окунуться в детство. Однажды доченька мне говорит: «Мамочка, я так хочу быть механиком!» – «Какая интересная профессия, а почему?» – «Ну, чтобы всегда-всегда меха носить!»

О ТОМ, ЧТО ВДОХНОВЛЯЕТ

Когда подкашиваются ноги и нет никаких сил, я использую, как домкрат для поднятия своей воли, стихотворение Анастасии Орловой «Выйти в лес» .

О ПЕРВОЙ КИНОРОЛИ

В 1996 году кассету с наши экзаменом, где мы, студенты (ГИТИСа. – Прим. ред . ) , показывали цирк, увидела прекрасная женщина Евгения и отдала режиссеру Вадиму Абрашитову. Меня вызвали на пробы. Мне было 18 лет, я должна была играть 28-летнюю героиню, страстную, прожженную войной и личными историями девушку (роль Кати из фильма «Время танцора». – Прим. ред.) . Одевали меня всем общежитием: дали каблуки, на которых я ни разу до этого не ходила, надели узкую юбку, накрасили, сделали прическу – и я пошла на свои первые пробы. Было очень скользко. Я миллион раз упала, сломала каблуки, порвала юбку, в таком виде пришла и сказала, что я готова играть страстную женщину. Режиссер посмотрел и сказал: «Приготовьте актрису». Пробы прошли. Потом меня снова на них позвали, и я решила, что на этот раз точно докажу, что могу выглядеть в свои 18 на 28, и буду настоящей роковой женщиной. Для этого я купила автозагар. Сейчас не могу сказать, как это было связано, но тогда мне казалось, что загорелая кожа – это неотъемлемый атрибут шикарной женщины. В те годы никто и не знал, что такое автозагар. В итоге утром половина лица у меня была белая, другая – темно-коричневая, а нос – как у пса. Я опять пришла и сказала, что готова играть роковую женщину. На что режиссер опять ответил: «Приготовьте актрису». В общем, мне выровняли цвет лица, и я прошла пробы.

Чулпан Хаматова и ее дочери Арина, Ася и Ия. Фото: Tele.ru

О ПЕРВОМ СЪЕМОЧНОМ ДНЕ

В день, когда была назначена моя сцена, меня не успели снять. Я не могла спать, потому что очень нервничала, но предвосхищала начало своей кинокарьеры. И этот день, точнее, ночь, так как смена была ночной, настал. Мне нужно было пройти через рельсы и встать на определенную точку. Снимаем, я иду, вроде все получается, и вдруг оператор отводит лицо от камеры. Я слышу, что он говорит мне: «Глаза втяни». Я втягиваю. И понимаю, что, видимо, я упустила какое-то очень важно знание по втягиванию глаз. Он смотрит на меня, и я слышу, что опять говорит: «Ты меня слышишь? Глаза втяни». Я втягиваю еще сильнее к затылку… И чуть ли не плачу, потому что понимаю, что никакой кинокарьеры у меня не будет никогда, потому что самым главным знанием, которым должна владеть киноактриса, по втягиванию глаз я как раз и не владею! И краем уха слышу, как оператор говорит режиссеру: «Ненормальная какая-то, у нее глаза в тени… Чтоб она на свет вышла». В тени! Глаза в тени!

О НАЧАЛЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Однажды я случайно познакомилась с изумительным доктором Галиной Анатольевной Новичковой, которая мне рассказала про то, что она врач, спасающая детей от рака, что (на тот момент) во всем мире дети имели шанс на выздоровление около 80 процентов, а в моей стране – меньше 50 . О том, что они, доктора, не только лечат детей, но и ищут деньги на лекарства, оборудование… Она рассказала, что есть все возможности лечить детей, нет одного – денег. Мне стало нехорошо от одной мысли, что настоящая детская жизнь в XXI веке равна бумажкам. Я спросила, чем могу помочь. И она сказала, что сейчас конкретно им в больницу нужен специальный облучатель крови. Он стоил 200 тысяч долларов. У меня таких денег, конечно, не было. Но мы с моим другом и актрисой Диной Корзун придумали сделать концерт с нашими друзьями, актерами и музыкантами, куда мы позвали бы состоятельных людей, которые на этом концерте жертвовали деньги, чтобы врачи смогли купить облучатель крови. Начали готовить этот концерт. Все музыканты, актеры говорили нам: «Да, мы с вами!» Олег Иванович Янковский, Александр Калягин, Олег Табаков, Евгений Миронов, Константин Хабенский, Юрий Шевчук, Диана Арбенина и многие-многие другие. Оказалось, что все готовы что-то делать, просто нужны были какие-то первые шаги. Мы сделали концерт, собрали деньги, и после вечера вдруг один из участников концерта говорит: «Слушайте, а давайте делать это каждый год!»

Чулпан Хаматова на благотворительном вечере фонда «Подари жизнь» в Лондоне. Фото: moscow-baku.ru

О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ

Самым неожиданным для меня было то, что те люди, которых я считала своими друзьями, коллеги, околокиношные друзья в какой-то момент стали уставать от разговоров, которые я вела, – от разговоров о выздоровевших детях, о том, что нам удалось найти деньги на такой-то аппарат… Они постепенно уходили, и в какой-то момент я поняла, что их нет рядом. Некоторые поступали радикально и говорили мне: «Послушай, достала. Хватит. Ты не можешь гарантировать, что все дети выздоровеют, это все невозможно выдержать, прекрати, уйди со всеми этими своими проблемами!» И когда ближайшие люди уходили, я брала невидимую иголку, вдевала в нее невидимую нитку и зашивала себя прекрасным стихотворением Беллы Ахмадулиной , которое было написано на предательство ее друзей по отношению к Борису Пастернаку, – «По улице моей который год…».

На своем творческом вечере Чулпан Хаматова прочла любимые «кислородсодержащие» стихотворения, без которых она не может жить: Бориса Пастернака, Марины Цветаевой , Беллы Ахмадулиной и других поэтов . Особое место заняло стихотворение Бориса Пастернака «Гамлет» , прочтение которого артистка посвятила режиссеру Кириллу Серебренникову , на данный момент находящемуся под следствием. «Это честный, щедрый, великий человек, мой друг», – сказала Хаматова, вызвав бурные аплодисменты в зале. Актриса также показала отрывки из спектаклей и киноролей. В завершение вечера Чулпан Хаматова призвала помогать больным детям независимо от суммы – любая помощь важна, ведь нет удивительнее ощущения, чем подарить жизнь другому человеку.

Фото: instagram.com/chulpanofficial