Зелёный фургон (повесть).

Зима 1931 года была в Гаграх необычайно суровой.

Весь декабрь шел дождь; в январе повалил снег. Это был очень странный снег, хотя так, по-видимому, и должен был выглядеть субтропический снегопад. Огромные, величиной с яблоко, снежинки, нарядные, как елочные украшения, медленно опускались в неподвижном воздухе, и это медленное, монотонное падение не прекращалось ни на минуту в течение шести недель. Листья пальм не выдерживали тяжести непривычного снежного груза и ломались. Розы, которым полагалось цвести в это время, распускали свои лепестки над снежной пеленой, как лишайники севера. Так, наверное, выглядели тропические леса Европы в начале ледникового периода.

Всю зиму по Черному морю гулял шторм. На узкую полоску гагринской земли обрушивались огромные молчаливые волны. Они двигались медленно, длинными правильными шеренгами, на очень большом расстоянии друг от друга, неся на своих гребнях толстых морских птиц. Споткнувшись о берег, валы опрокидывались, а птицы, исчезнув на миг, появлялись на гребне следующей волны. Ровный гул моря не умолкал много недель и уже не воспринимался как шум; прибой казался беззвучным, как снегопад.

Однако Гагры лишились не только тепла, солнечного блеска и благоухания цветущих садов, но также и электрического освещения. Гагринская гидростанция, равная по мощности мотоциклету, приводилась в действие водопадом, свергавшимся с отвесного склона Жоэкварского ущелья. Это был небольшой водопад; он мог бы весь, до последней капли, уместиться в обыкновенной водосточной трубе. Но декабрьские ливни превратили тощую струю в мощный поток, и гидростанция захлебнулась в нем; январские морозы сковали поток, и гидростанция осталась совсем без воды.

На фоне этих странных и грозных явлений особенно зловеще выглядела гибель духана «Саламандра». В старой гагринской крепости друг против друга расположились два конкурирующих артельных духана: «Феникс» и «Саламандра». Темной январской ночью, когда шторм бушевал с особенной силой, «Саламандра», к великой радости «Феникса», сгорела. Духан сгорел со всеми скорпионами, жившими в трещинах крепостной стены. Они были гордостью духана; каждый посетитель, осветив щели спичкой, мог любоваться скорпионами, которые настолько привыкли к аромату шашлыков, запаху красного вина и веселью гостей, что превратились в совершенно безобидных насекомых вроде сверчков или шелковичных червей. Мрак и пламя скрыли от глаз картину гибели скорпионов, но говорят, что все они, согласно обычаю, покончили самоубийством, ужалив себя в голову и проклиная обманчивое название духана, которому доверились. В Гаграх и сейчас охотно рассказывают об этом событии.

Но гибель «Саламандры» не была последним звеном в цепи несчастий. Большая гора обрушилась на автомобильную дорогу к северу от Гагр, а дорога на юг, размытая дождями, сползла в море. И ни один пароход из-за шторма не останавливался на открытом гагринском рейде. Городок, засыпанный снегом, скованный стужей и погруженный в темноту, оказался отрезанным от всего мира.

Множество людей, собиравшихся провести в Гаграх месяц отдыха, остались здесь на невольную зимовку.

Они бродили по засыпанному снегом гагринскому парку в тюбетейках и макинтошах, подобно доисторическим людям, которые зябли в своих демисезонных шкурах среди надвинувшихся отовсюду ледников.

Если бы не морозы, штормы и обвалы, литературный клуб в бывшем замке принца Ольденбургского, вероятно, никогда бы не возник. Всем, бывавшим в Гаграх, знаком вид этого здания, эффектно прилепившегося к почти отвесному склону горы, построенного из камня, но в том прихотливом и затейливом стиле, который характерен для архитектуры деревянной. Бывшее жилье принца не поражало внутри ни роскошью, ни комфортом; в наши дни никому не пришло бы в голову назвать подобное здание дворцом. Впрочем, во всех комнатах принц поставил нарядные камины, украшенные разноцветными изразцами. У одного из этих каминов и собрались члены литературного клуба, обязанного своим зарождением разбушевавшимся стихиям, и прежде всего стихии скуки.

От скуки страдали все жители санатория, кроме, разумеется, шахматистов. Садясь за доски с утра, они наносили друг другу последние удары уже в полной темноте. Придя после многочасовых усилий к ладейному эндшпилю, не замечая темноты, а может быть, и пользуясь ею, они ощупью старались загнать друг друга в матовую сеть. Не унывали и фотолюбители, с редким упорством снимавшие в течение всего срока пленения один и тот же цветущий розовый куст, полузасыпанный снегом. Тем же, кто был свободен от этих увлечений, было плохо. Все надоело, хотелось домой. Казенные пижамы скрипучего желто-зеленого цвета, мертвый час, вдохи и выдохи на утренней зарядке, добрые няни, снующие по коридорам с грелками и клизмами, кровати с сетками, чувствительными, как сейсмограф, и шумными, как камнедробилки, надпись на дверях поликлиники, извещающая о том, что «рентгеновские лучи работают по четным и нечетным числам», – все то, что вначале радовало, казалось приятным, удобным, забавным, сейчас оставляло сердца холодными, раздражало, выводило из себя. Дошло до того, что никто уже не хотел взвешиваться на зыбких медицинских весах в докторском кабинете. Кое-кто из больных уже поговаривал о том, чтобы «тюкнуть» по маленькой. А нескольких диетиков главврач застиг внизу, в крепости, в духане «Феникс», где диетики пожирали чебуреки, запивая их «Букетом Абхазии».

Вот в какой обстановке зародился литературный клуб у зеленого камина, в палате номер семь. Сначала здесь занимались только игрой в отгадывание знаменитостей и разложением слов. Потом стали рассказывать разные истории, преимущественно страшные. Однажды кто-то предложил не рассказывать их, а записывать.

Ничего нет легче, чем убедить человека заняться сочинительством. Как некогда в каждом кроманьонце жил художник, так в каждом современном человеке дремлет писатель. Когда человек начинает скучать, достаточно легкого толчка, чтобы писатель вырвался наружу.

Чтения происходили по вечерам. В зеленом камине сердито шипели и плевались сырые поленья. Красноватый свет керосиновой лампы освещал пространство перед камином, оставляя углы палаты темными. Члены клуба занимали свои постоянные места. Слева садился почтенный хлебопек Пфайфер, обратив к огню свое доброе лицо старухи. Рядом с ним устраивался военный интендант Сдобнов, всегда докрасна выбритый, в пижаме и сапогах. Еще дальше располагалась на кургузом диванчике женщина-врач Нечестивцева. Председатель клуба Патрикеев устраивался на двух чурбанчиках, поставленных на торцы. Как литератор он был освобожден от писания рассказов, но зато ему было поручено топить камин и следить за угольками, падающими на паркет. В углу на кровати сидел закадычный друг Патрикеева – доктор Бойченко, человек тихий, серьезный, ленинградского воспитания. Рядом с ним, на другой койке, лежал юрисконсульт Котик, жгучий брюнет с коричневыми белками и волнистыми усами Мопассана.

Девиз клуба, сочиненный Патрикеевым, гласил: «В каждой жизни есть по крайней мере один интересный сюжет». Поэтому авторам разрешалось брать сюжеты только из собственной жизни. А так как жизни у всех были совершенно непохожие, то все написанное оказывалось неожиданным и интересным. Все предполагали, что старичок Пфайфер, знаменитый специалист-хлебопек, напишет о пекарнях. Но он написал рассказ «Как я заболел мокрым плевритом».

Надо сказать, что членам клуба льстило знакомство с известным писателем. Оно возвышало их над обитателями других палат, рядовыми шахматистами, фотолюбителями и разлагателями слов. Сколь ни мелок этот мотив, мы не можем умолчать о нем. Возможно, что старик Пфайфер был более знаменит среди хлебопеков, чем Патрикеев среди писателей, но о Патрикееве знали очень многие, а о Пфайфере знали только хлебопеки. Иначе и быть не могло, ибо Пфайфер не ставил своего имени на хлебах, как Патрикеев на романах, хотя последние, быть может, и не были лучше выпечены, чем изделия доброго хлебопека.

Патрикеев и его скромный друг доктор были неразлучны: если один отправлялся любоваться прибоем или смотреть на розовый куст, засыпанный снегом, за ним сейчас же отправлялся и другой. Истоки их дружбы никому не были известны; чувство ревности подсказывало членам клуба единственное объяснение: великие люди нередко обременены всякими друзьями детства, бывшими соучениками, соседями по парте, ныне провинциальными бухгалтерами или лекпомами, не замечающими той пропасти, которая образовалась между ними и их знаменитыми сверстниками.

Было известно, что живут они в разных городах: Бойченко – в Ленинграде, Патрикеев – в Москве, но отпуск всегда проводят вместе. Это свидетельствовало о том, что дружба их отличалась пылкостью, свойственной юности, но редко наблюдаемой среди людей, которым перевалило за тридцать. Ни Патрикеев, ни Бойченко не были коренными жителями северных столиц. В их речи звучал тот неистребимый южный акцент, который позволяет безошибочно узнавать бывшего одессита в толпе ленинградцев и москвичей.

Дела клуба шли прекрасно, но однажды его ревностные члены были возмущены доктором Бойченко, который заявил, что ему не о чем писать. Особенно кипятились старичок Пфайфер и Нечестивцева, с большим успехом прочитавшая накануне новеллу, насыщенную интимной лирикой. Но уговоры не подействовали бы на застенчивого и упрямого доктора, если бы не вмешался его друг Патрикеев.

– Не верьте ему, – объявил председатель клуба, – у него больше сюжетов, чем у любого из нас. Володя, – обратился Патрикеев к приятелю, – почему бы тебе не написать о зеленом фургоне?

Через несколько дней Владимир Степанович Бойченко занял место по правую сторону камина и приступил к чтению своего рассказа.

Глава I

К тому же откуда-то пошел слух, что уезд, обеспокоенный отчаянной репутацией местечка и бытовым разложением прежних начальников угрозыска, которых пришлось убирать из Севериновки одного за другим, решил наконец поставить на колени непокорных севериновцев и с этой целью посылает к ним из соседнего района работника особо подготовленного, человека твердого и даже беспощадного.

Еще никому из прежних начальников не удавалось надолго задержаться в Севериновке, а последний вынужден был исчезнуть, не успев даже справить себе желтых сапог на высоком каблуке и белой козловой подклейке, с носком «бульдог», подколенными ремешками и маленьким раструбом вверху голенища. Ни в Яновке, ни в Петроверовке, ни в Кодыме, ни в самой Балте таких сапог шить не умели. Севериновцами было замечено, что этот фасон притягивает к себе начальников с такой же непреодолимой силой, с какой сказочного короля притягивала рубашка счастливого человека. И севериновцы умело использовали магическую силу желтых сапог. Как только в уезде узнавали, что очередной начальник не смог противостоять гибельной страсти и принял в дар желтые сапоги, его вызывали в Одессу, выгоняли из розыска и отдавали под суд за взяточничество.

Новый начальник приехал в жаркий июльский день, когда Севериновка казалась почти безлюдной. Горячий ветер перекатывал по базарной площади вороха упавшей с возов соломы, улицы курились пылью, все было накалено и высушено до такой степени, что никого не удивило бы, если бы местечко, шипя и дымясь, начало тлеть. И если этого не случалось, то только благодаря тому, что раскаленное местечко охлаждала зыбкая топь, никогда не просыхавшая в центре площади, вокруг водопоя.

Новый начальник слез с брички и, побрякивая амуницией, поднялся по ступенькам в помещение уголовного розыска, где его встретила делопроизводитель Анна Семеновна Мурашко, дама лет тридцати пяти, одетая в розовое, фисташковое и кремовое, похожая издали на сладкое блюдо.

Анна Семеновна предъявила новому начальнику – она делала это уже не раз – книгу ордеров на арест и обыск, а также круглую печать и доложила, что в распоряжении районного розыска находятся серая кобыла Коханочка с кавалерийским седлом и ременной плеткой и младший милиционер Грищенко, ныне отсутствующий.

Начальник вернул Анне Семеновне книги и ордера, себе же взял круглую печать и ременную плетку с рукояткой из заячьей лапы. Затем он вывел из стойла кобылу Коханочку, собственноручно возложил на нее кавалерийское седло и умчался в неизвестном направлении, даже не умывшись с дороги.

Внешность нового начальника, поскольку ее можно было рассмотреть под густым слоем степной пыли, подтверждала худшие опасения севериновцев. Ему было всего лет восемнадцать, но в те времена людей можно было удивить чем угодно, только не молодостью. Он был угрюм, неразговорчив и мрачен. Принимая дела у Анны Семеновны, он не произнес и десяти слов. Сложная система ремней, цепочек и пряжек поддерживала на его талии крупнокалиберный «кольт», висевший обнаженным, и две бомбы-лимонки, которые, ударяясь при ходьбе друг о друга, издавали звук, похожий на чоканье. На плече висел новенький японский карабин. Севериновцы решили, что этому человеку не знакомы ни страх, ни жалость.

В первые дни новый начальник ни с кем не знакомился и почти не слезал с Коханочки. Анна Семеновна, у которой накапливались неподписанные бумажки, выходила на крылечко и старалась перехватить начальника, когда он проносился через базарную площадь. Если ей это удавалось, начальник подъезжал к крылечку, не слезая с коня, прикладывал круглую печать к намазанной чернилами подушечке, которую подставляла ему Анна Семеновна, оттискивал печать на бумажке, подписывался и снова скрывался в клубах пыли.

Таинственные разъезды начальника еще более укрепляли севериновцев в их опасениях.

– Зверь! – говорили о нем.

Но с течением времени новый начальник стал меньше разъезжать и занялся распутыванием кое-каких уголовных дел.

Помимо «кольта» и бомб-лимонок, предназначавшихся для обороны и нападения, он привез с собой увеличительное стекло для разглядывания следов, оставляемых преступником на месте преступления, и карманное зеркальце, с помощью которого можно было, не оглядываясь, установить, не идет ли кто-нибудь сзади. К сожалению, перед отъездом из Одессы он не сумел раздобыть очков с дымчатыми стеклами, париков и грима, которые могли бы оказаться очень полезными в Севериновке.

Он был несколько разочарован, убедившись, что деревенские преступники не оставляют после себя тех улик и вещественных доказательств, которые, по всем правилам, должны были бы оставлять на месте преступления: волосков, прилипших к орудиям убийства, оттисков пальцев, окурков, папиросного пепла и отпечатков подметок, которые позволяли бы судить о размерах обуви, походке, характере, имущественном положении и даже внешности правонарушителя. Преступники в Севериновке не оставляли после себя никаких следов. Как бы внимательно ни вглядывался он в свою лупу, он видел всегда одно и то же: мусор и какие-то щепочки.

Исключение представляли следы прикомандированного к розыску младшего милиционера Грищенко. Грищенко обладал прекрасными английскими ботинками военного образца с круглыми шипами на подметке и каблуке. Такими ботинками три-четыре месяца назад торговали в Одессе белые и интервенты. Ботинки оставляли на дорожной пыли и грязи красивые отпечатки, позволявшие судить о передвижениях Грищенко по базарной площади. Отпечатки петляли по всей площади, пересекали ее во всех направлениях, но особенно густо было испещрено ими пространство вокруг рундуков, торговавших снедью. Учась понимать трудный язык следов, новый начальник часто бродил, опустив голову, по площади, вглядываясь в следы Грищенко и стараясь разгадать причины, которые побуждали младшего милиционера столь усердно колесить вокруг рундуков.

Грищенко очень понравился новому начальнику. Если бы природа захотела создать идеального младшего милиционера, она не смогла бы сделать его лучше. Грищенко обладал необыкновенными способностями в своем деле. Вскоре после приезда в Севериновку новый начальник поехал с ним в соседнее село, изобиловавшее самогонными заводами. Была лунная ночь, спящее село лежало у их ног. Разглядывая с пригорка панораму села, начальник испытывал серьезное затруднение. Он не знал, как отличить хаты, внутри которых работают самогонные аппараты, от хат, где этих аппаратов нет. К его удивлению, Грищенко, втянув ноздрями воздух, уверенно направил бричку в один из дворов, где они и обнаружили самогонный аппарат. Покончив с этим делом, они выехали на улицу, и Грищенко, снова понюхав воздух, обнаружил второй аппарат. Замечательное обоняние было у Грищенко! Он безошибочно улавливал запах дыма, вьющегося из труб тех хат, где гнали самогон, никогда не смешивая его с дымом, который клубился над хатами, где пекли, например, хлебы. Он так точно различал самогонный запах, что, нюхнув печного дыма, мог уверенно сказать, какой самогон гонят в хате: кукурузный, сахарный, сливовый, пшеничный или из меляса.

К сожалению, необыкновенное обоняние Грищенко из-за каких-то атмосферных помех отказывалось действовать в Севериновке, чем только и можно было объяснить, что севериновские самогонщики до сих пор спасались от гибели.

Не менее значительным было у Грищенко и осязание. На его правой руке сохранились только два пальца – указательный и мизинец, остальные были обрублены при неизвестных обстоятельствах. Всякий другой не смог бы показать и фигу столь изуродованной рукой, похожей на рогач, которым вытягивают из печки горшки. Грищенко же своей двупалой рукой творил чудеса. Погрузив ее в спекулянтский воз, он никогда не вытаскивал ее пустой. Его коричневые цепкие пальцы обязательно выуживали оттуда то квадратные куски подошвенной кожи, то верхний товар – головки, халявки или заготовки, то пачки с табаком, то осьмушки чая, то коробочки с сахарином, то еще что-нибудь из дефицитных предметов, запрещенных в те времена к вывозу из города. Слух о подвигах Грищенко пошел так далеко, что спекулянты стали объезжать Севериновку стороной. Что касается других младших милиционеров, хотя и пятипалых, но менее способных, то они считали сверхъестественную чувствительность грищенковских пальцев результатом его уродства: при ранении якобы были задеты какие-то нервы и сухожилия его правой руки, и это сообщило им почти электрические свойства.

Со своей стороны, Грищенко должен был признать превосходство нового начальника, как человека со средним образованием, в тех случаях, когда надо было составлять протоколы и акты осмотра найденных у дорог трупов.

В то неспокойное время трупы у дорог находили часто.

Новый начальник прекрасно составлял эти акты. Вначале он указывал положение трупа относительно стран света. Затем следовало описание позы, в которой смерть застигла жертву, и ран, которые ей были нанесены. Наконец, перечислялись улики и вещественные доказательства, найденные на месте преступления.

Обычно достоверно было известно только положение трупа относительно стран света: лежит он, например, головой к юго-востоку, а ногами к северо-западу или как-нибудь иначе. Но талант нового начальника проявлял себя с наибольшей силой именно там, где ничего не было известно. Несмотря на однообразие обстоятельств и мотивов преступлений, все это были крестьяне, убитые на дороге из-за пуда муки, кожуха и пары тощих коней, – догадки и предположения, вводимые им в акты, отличались бесконечным разнообразием. В одном и том же акте иногда содержалось несколько версий относительно виновников и мотивов убийства, и каждая из этих версий была разработана настолько блестяще, что следствие заходило в тупик, так как ни одной из них нельзя было отдать предпочтение. В глазах начальства эти акты создали ему репутацию агента необыкновенной проницательности. В уезде от него ожидали многого.

Успехи нового начальника в этой области были тем более поразительны, что до приезда в деревню он никогда не видел покойников. В семье его считали юношей чрезмерно впечатлительным и поэтому всегда старались отстранить от похорон. Но что были корректные, расфранченные городские покойники по сравнению с этими степными трупами!

Грищенко был первым человеком в Севериновке, который разгадал характер нового начальника. От зоркого глаза Грищенко не укрылось, что каждый раз, когда молодому начальнику приходилось вступать в объяснения с Анной Семеновной, на загорелом лице его проступает легкая краска. Вскоре после этого Грищенко установил, что таинственные разъезды начальника на кобыле Коханочке не имеют никакого другого повода, кроме болезненной застенчивости, заставляющей его искать уединения, мучительно стесняться и избегать людей малознакомых; Грищенко понял, что под грозной внешностью начальника скрывается натура робкая, доверчивая и деликатная.

Недели через две все в Севериновке – и Грищенко, и Анна Семеновна, и виднейшие самогонщики местечка, любившие посудачить в свободные часы на крылечке уголовного розыска, – называли нового начальника по имени – Володей. Севериновцы поняли, что на этот раз дело обойдется даже без желтых сапог, которые они уже собирались справлять ему всем местечком. Самогонные заводы, остановленные было на текущий ремонт до выяснения характера нового начальника, задымили в Севериновке так, как они никогда еще не дымили.

Сюжет

Зимним вечером в санатории города Гагры самоорганизовался клуб сочинителей, возглавляемый известным писателем Патрикеевым. Доктор Бойченко, лучший друг Патрикеева, представляет на суд клуба свою повесть, рассказывающую о жизни одесского уголовного розыска 1920х годов.

Действие происходит в послереволюционной Одессе и её окрестностях. В одесское местечко Севериновку прибывает новый начальник отделения милиции, восемнадцатилетний бывший гимназист Володя. По приказу начальника оперативного отдела он вместе с местным жителем, младшим милиционером Грищенко, и агентом 2 разряда Шестаковым (который до революции был типографом), борется с местными самогонщиками, конокрадами и спекулянтами. Мечтающий о карьере Шерлока Холмса, он бросает вызов банде криминального «авторитета» Червня, который держит в страхе весь город. Поиски бандитов приводят его к конокраду Красавчику, в котором Володя узнаёт товарища, с которым они играли в футбол ещё до революции.

Сюжет романа основан на реальных событиях, прототипами главных героев были А. В. Козачинский (автор повести) и его друг Евгений Петров , более известный как соавтор книг «12 стульев » и «Золотой телёнок » .

Издания

Повесть впервые опубликована в 1938 в альманахе «Год XXII» (выпуск 14-й) . Книга трижды издавалась при жизни автора (три издания с 1938 по 1943 год) . Далее книга многократно переиздавалась. Последнее издание относится к 2012 году:

• Красные дьяволята / П. А. Бляхин. Зелёный фургон / А. В. Козачинский, М.:, Эксмо , 2012. - ISBN 978-5-699-5351

Критика

В статье М. М. Поляковой указано, что повесть встретила горячий прием у читателей, критика отмечала ее чудесный юмор, чистый, прозрачный язык. Там же указаны основные рецензии современников:

Экранизцаци

Повесть дважды экранизировалась: в 1959 году (ч/б, реж. Г. Габай), и в 1983 году (цвет., реж. А. Павловский). В обоих экранизациях имели место отступления от сюжета повести.

Литература

• Кордонский М. Власть меняется или фургон украли? . Русский журнал (28.01.04). Архивировано из первоисточника 29 октября 2012.

Примечания

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Зелёный театр (Баку)
• Земан-Шах Дуррани

Смотреть что такое "Зелёный фургон (повесть)" в других словарях:

Зелёный фургон - Зелёный фургон: В Викицитатнике есть страница по теме Зелёный фургон (фильм) … Википедия

Зелёный фургон (фильм) - Зелёный фургон (повесть) повесть Александра Козачинского. Фильмы Зелёный фургон (фильм, 1959) Зелёный фургон (фильм, 1983) … Википедия

Волшебник Изумрудного города (повесть) - Волшебник Изумрудного города Автор: Александр Волков Жанр: детская сказка Оригинал издан: 1939 Оформление: Леонид Владимирский Издательство: АСТ, Астрель … Википедия

Петров, Евгений Петрович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Петров. В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Катаев. Евгений Петров … Википедия

Козачинский, Александр Владимирович - Александр Козачинский Имя при рождении: Козачинский Александр Владимирович Дата рождения: 4 сентября 1903(1903 09 04) Место рождения: Москва, Российская империя Дата смерти … Википедия

Григорьев, Константин Константинович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Григорьев. Константин Григорьев Имя при рождении: Константин Константинович Григорьев Дата рождения: 18 … Википедия

Мир приключений (книжная серия) - У этого термина существуют и другие значения, см. Мир приключений. Логотип серии «Мир приключений» советская/российская книжная серия, в которой издавались произведения приключенческой и фантастической литературы отечественных и зарубежных… … Википедия

Григорьев К.

Григорьев К. К. - Константин Григорьев Имя при рождении: Константин Константинович Григорьев Дата рождения: 18 февраля 1937(19370218) … Википедия

Григорьев Константин Константинович - Константин Григорьев Имя при рождении: Константин Константинович Григорьев Дата рождения: 18 февраля 1937(19370218) … Википедия

Книги

• Зеленый фургон , Александр Владимирович Козачинский. Эта книга будет изготовлена в соответствии с Вашим заказом по технологии Print-on-Demand. Сборник составили широко известная повесть «Зелёный фургон» о борьбе с бандитами на Одесщине в…

Мне в приданое от бабули перешла ей богатая библиотека. И среди множества книг есть не очень толстая книга в потёртом переплёте с рисунком летящего в какой-тол телеге (фургоне) молодого человека. Книга называется " Зелёный фургон".

Повесть «Зелёный фургон» о жизни послереволюционной Одессы стала одним из самых популярных произведений советской литературы 1930-х годов. Книга выдержала испытание временем, оставаясь востребованной несколькими поколениями жителей нашей страны. Повесть была дважды экранизирована, благодаря чему на постсоветском пространстве почти нет людей, которые хотя бы раз не слышали о «выдаче самогона во временное пользование».
Главную роль в одной из экранизаций, которую я видела, а именно роль Красавчика сыграл возлюбленный известной актрисы - красавицы советского периода Валентины Малявиной -Александр Соловьёв.

Но речь сейчас не о нём, а о реальном прототипе Красавчика. авторе повести Александре Козачинском.

КРАСИВЫЙ МАЛЬЧИК С МЯСНИЦКОЙ УЛИЦЫ
Имя автора повести «Зелёный фургон» не так известно, как само произведение. История о приключениях гимназиста Патрикеева и конокрада Красавчика осталась единственной повестью писателя Александра Козачинского. Сюжет, лёгший в основу книги, писатель взял из собственной биографии и биографии своего лучшего друга.
Саша Козачинский родился в Москве, в бывшем доходном доме на Мясницкой, в 8 утра 4 сентября 1903 года в семье личного дворянина Владимира Александровича Козачинского и московской мещанки Клавдии Константиновны. Когда появился на свет первенец, многочисленные родственники, суетясь возле матери и новорожденного, уверяли, что более красивого мальчика им видеть еще не приходилось. Довольный отец улыбался, а мать с деланной суровостью просила поберечь комплименты, чтобы не сглазить сына. Семья Козачинских не имела финансовых проблем.
Жизнь семьи Козачинских текла размеренно и счастливо. Но в 1906 году глава семейства неожиданно занемог – туберкулез. На лечение ушли почти все средства семьи, но болезнь прогрессировала. И по совету врачей Козачинские переезжают к родственникам в Одессу в надежде, что теплый климат и грязевые ванны хоть как-то помогут больному.
Так Козачинские оказались в Одессе.
Новый город на шестилетнего мальчугана произвел незабываемое впечатление. Разноцветные вычурные домики старой Одессы, море будоражили фантазию. Александр мог часами бродить по побережью. Даже появилась надежда, что в семье вот-вот все наладится, отец перестанет хворать, мать начнет улыбаться, а он пойдет в гимназию.
Но Одесса лишь оттянула смерть Владимира Александровича...Переезд продлил жизнь главы семьи на два года - в 1911-м его не стало. С этого момента бедность стала постоянной спутницей Козачинских.
Несмотря ни на что, Клавдия Константиновна сумела устроить сына в лучшее учебное заведение города - 5-ю Одесскую классическую мужскую гимназию.
За одной партой с Сашей, по воле учителя, оказался Женя Катаев. У мальчишек оказались общие интересы, и они очень быстро подружились.

(Катаев Евгений- справа, с отцом и братом)
Дома мальчишки восторженно рассказывали родителям о своем новом друге. А вскоре Александр пригласил Женю к себе в гости. Позже Евгений Петров будет вспоминать, как его поразила «опрятная нищета» небольшой квартирки Козачинского и с какой гордостью держался Саша. Мать угощала гостя фруктовыми вафлями, миндальными пирожными и вкусным красным чаем. И Саша знал, что она купила все это на последние деньги. Но слишком уж велико было желание произвести впечатление на нового приятеля.
Спустя несколько дней состоялся ответный визит. Александр вместе с мамой, Клавдией Константиновной, был приглашен в дом Катаевых на Канатной улице. Этот день Козачинский запомнит на всю жизнь. После обильного обеда Женя предложил осмотреть семейную библиотеку. Красивые книги в старинных переплетах просто заворожили Сашу. Мальчики долго рассматривали картинки, затем Женя читал другу вслух Майн Рида. А после десерта из мороженого, фруктов и спелого арбуза мальчиков повели гулять на Николаевский бульвар.
Чуть отстав от взрослых, Женя вытащил из кармана кусочек стекла, и Саша все понял без объяснения. Уколов указательные пальцы и выжав по капельке крови, мальчики приложили ранки друг к другу. Затем, обнявшись как братья, побежали догонять родителей. Через много лет эта детская «клятва на крови» спасет жизнь и Александру и Евгению.
СЫЩИК И ВРАТАРЬ
В гимназии не было более неразлучной парочки, чем Саша и Женя. Они были рядом друг с другом практически всегда, во всех состязаниях и шалостях.
Но в 1917-м году, после революции, Саше Козачинскому, окончившему седьмой класс, пришлось уйти из гимназии. Прежняя бедность стала совсем уж катастрофической, и подросток устроился на службу караульным, чтобы помогать матери. Преподаватели были в ужасе - Саша считался одним из самых талантливых гимназистов с несомненной склонностью к литературе.
Но жизнь вокруг диктовала свои условия. Даже с лучшим другом Женей Саша перестал общаться. Революция и Гражданская война прибавили забот и хлопот обоим, а затем они и вовсе оказались в «разных государствах». Да и частенько друзья, живя в одном городе, оказывались в разных республиках.
Картина, с юмором описанная впоследствии в «Зелёном фургоне», была совершенно реальной - Одесса была поделена между разными политическими силами. На Софиевской, где жили Козачинские, стояла армия Деникина, объявившая свою часть города территорией Одесской республики, а Канатную, где жила семья Катаевых, захватили петлюровцы, и, следовательно, она принадлежала незалежной Украине. Без специального разрешения добраться в другую часть города было очень сложно.
В апреле 1919 года Козачинский устроился на работу конторщиком уездной милиции. Для Саши эта работа была слишком скучной. Он искал себя в разных амплуа, мечтая то о карьере морехода, то о карьере детектива, подобного Шерлоку Холмсу.

А ещё он обожал футбол и стал вратарём в команде «Чёрное море». Очень скоро в Одессе о нём заговорили как о весьма одарённом футболисте.
Но тут Сашу в очередной раз качнуло в другую сторону. С приходом красных в Одессу он стал инспектором уголовного розыска 3-го района Одессы. Вскоре новоявленный сыщик раскрыл дело налётчика Бенгальского, чем обратил на себя внимание как начальства, так и завистников.
ПОХИЩЕНИЕ ЗЕЛЁНОГО ФУРГОНА
Так вот, по навету черных завистников его «уличили» в должностном преступлении. Сам Козачинский вспоминал: «Я был легкомыслен и самонадеян, и если был в чем виноват, то только в своей молодости».
Суд приговорил его к трём годам тюрьмы, но Саша добился пересмотра дела и полного оправдания, после чего вернулся на работу в уголовный розыск, став инспектором 1-го района Балтского уезда Одесской губернии.

(Одесса двадцатых)
В послереволюционной одесской милиции работали, мягко говоря, разные люди. Наряду с романтиками, подобными Саше, были и те, кто, пользуясь случаем, занимался личным обогащением. (ТОЧНО, КАК СЕЙЧАС!)))))
И ловить бандитов и преступников беспокойному романтику не пришлось,ему поручили заниматься сбором компромата на сослуживцев. Взятки, пьянство, сведение личных счетов и взаимное предательство, произвол властей и унижение простых людей. Однажды он вступился за пожилую немку, которую в угоду местному начальнику обвинили в том, чего она не совершала, и его самого засадили на три дня на гауптвахту. Конфликты с сослуживцами привели к тому, что Козачинскому вновь стал грозить арест.
Козачинский разочаровался в новой власти и сделал новый крутой поворот в биографии. Вместе с бывшим дезертиром, немецким колонистом Георгием Фечем, которого инспектор спас от тюрьмы, Козачинский похитил фургон с 16 пудами зерна, привезённый в качестве взятки начальнику Балтского отдела милиции.
Похитителей задержали под Тирасполем, но местные милиционеры попросту растащили зерно, таким образом улики исчезли, и Козачинского с Фечем отпустили на свободу. Правда, в Одессу всё-таки сообщили о задержании некоего красавчика, промышляющего разбоем, который затем скрылся.
Фургон, с которого началась преступная карьера Саши Козачинского, был зелёного цвета.
ГЛАВАРЬ БАНДЫ-ЛЮБИМЕЦ ЖЕНЩИН
Саша рассказал своему подельнику Фечу о том, что имеет хорошие связи в преступном мире Одессы. На самом деле большая часть его рассказов была исключительно плодом фантазии, но немец проникся к нему уважением.Обладая природным литературным даром, Козачинский, мешая факты из личной биографии и из авантюрных романов, расписывал Фечу свои «похождения», сочинял истории о связях с преступным миром Одессы. Произвел огромное впечатление на колониста и неожиданно сам поверил, что может стать настоящим предводителем банды. Дело было за малым – найти эту банду. И она нашлась на удивление быстро. Феч познакомил Александра с известными уголовниками Бургардтом и Шмальцем, немецкими колонистами. Чуть позже к ним присоединился отряд налетчиков бывшего полковника царской армии Геннадия Орлова, командовавшего карательным отрядом у Колчака. Орлов по достоинству оценил способности юного разбойника и для начала сделал его своей правой рукой. А чуть позже по настоянию Орлова девятнадцатилетнего Александра выбрали главарем. Надо отметить, что в банду входило более двадцати человек, большей частью обрусевшие немцы, затаившие обиду на Советскую власть.
Первая операция – налет на пассажирский поезд, следующий в Одессу, – прошла без сучка и задоринки. Авторитет Козачинского – а все налеты тщательно разрабатывал именно он – вырос настолько, что его молодость просто перестали замечать. Местом дислокации банды избрали небольшую деревушку немецких колонистов в районе Люстдорфа, жители которой славились своим свободолюбием и резко отрицательным отношением ко всему, что связано с Советами.
Женщины же и вовсе были без ума от благородного красавчика, превратившегося в «одесского Робин Гуда».

Действовала банда почти год. Днем это были обычные селяне, а ночью – лихие разбойники. Налеты на районные конторы, зажиточных помещиков, банки, поезда, что только не приписывали Козачинскому, красавчику с благородной душой и своеобразным чувством юмора. В него было влюблено все женское население немецкой колонии.
По сохранившимся документам (опросы свидетелей и характеристики), местные жители отмечали в нем не только природную красоту и высокий интеллект, но и несвойственное для того времени необыкновенное благородство.
ВСТРЕЧА НА ЧЕРДАКЕ
Деятельность неуловимой банды страшно раздражала власти.Последней каплей стал налёт на ветеринарный лазарет 51-й дивизии.
С некоторых пор банда стала нуждаться в хороших скакунах. Накануне операции в штаб дивизии отправили письмо достаточно ироничного содержания: «Комиссия по разгрому несчастных частей 51-й дивизии постановила: всех хороших лошадей, где только последние отыщутся, изъять и копии актов оставить для красноармейской сволочи».
На банду началась охота. Налет состоялся – угнали десятка три лошадей. Правда, не обошлось без неприятностей: банда попала под перекрестный огонь, были раненые.Но бандиты спаслись. Высокое одесское начальство негодовало. На поимку Козачинского были брошены лучшие силы уголовного розыска. В банду, как позже выплывет на суде, был даже под видом «барышника» внедрен тайный агент угро, который и сообщил, что в Одессе, на Староконном рынке, будут продавать лошадей, угнанных из лазарета 51-й части.
Ранним сентябрьским утром 1922 года со стороны Северинского района к Одессе двигался зеленый фургон. За ним пылило с полдюжины коней.
Сидящий на козлах фургона молодой человек, покрикивая, проворно управлял табуном. Минуя заставу на границе города, процессия въехала на Староконный рынок.
Оставив лошадей на попечение своих подручных – сорокалетнего немца и его пышногрудой дочери, – молодой человек направился выбирать место для торговли.
– Сашка, беги, – раздался вдруг отчаянный женский крик.
И тут же в спину молодого человека уперлось холодное дуло маузера.
– Руки в гору.
Поразмыслив несколько секунд, Козачинский резко развернулся и отбросил человека в кожаной куртке в сторону. Ловко перемахнув через ограду, он бросился в сторону Молдаванки, в проходные дворы, не раз укрывавшие его от погони. Сзади прогремел выстрел – мимо. Куски штукатурки сильно поранили лицо. Заскочив в знакомый двор, он одним махом взлетел на чердак и с облегчением перевел дух.
Вдруг на лестнице послышались чьи-то торопливые шаги. От резкого удара ногой дверь чердака треснула. В темноту ввалилась фигура. А когда глаза привыкли к темноте, преследователь и налетчик обомлели.
С револьверами в руках, готовые убить друг друга, стояли кровные братья Евгений Катаев и Александр Козачинский.
К тому времени выпускник гимназии Евгений Катаев уже больше двух лет служил инспектором одесского угрозыска. Привыкший за это время ко всему, он, однако, никак не ожидал, преследуя главаря банды, встретить своего лучшего друга.
Если бы Саша Козачинский был закоренелым преступником, то он бы выстрелил без раздумий.
Но перед ним самый близкий друг детства. Слишком хорошо помнил он о стеклышке на Николаевском бульваре. Поэтому на улицу они вышли вдвоем. И, вспоминая школьные проделки и старых приятелей, направились в милицейский участок.
РАССТРЕЛ С ПОСЛЕДУЮЩЕЙ АМНИСТИЕЙ
22 августа 1923 года в переполненном зале Одгубсуда началось слушание дела Козачинского и его банды. Тридцать шесть листов обвинительного заключения читались почти три с половиной часа. На скамье подсудимых – двадцать три человека. Им в вину вменялись контрреволюционная деятельность, налеты и кражи личного и государственного имущества.
Из документов уголовного дела ясно, что и судья, и прокурор, и адвокат заранее знали, что все закончится высшей мерой. И подсудимые знали, что обречены. Боролся только один Козачинский. Не за себя, за своих подельников – почти все преступления
взял на себя.
Процесс производил странное впечатление. Главарь банды, почти мальчишка, о своих деяниях рассказывал хорошим литературным языком, с юмором. И признание написал в виде очерка, изложив все легко, эмоционально, с легким юмором.
На шестой день суда допрашивали свидетелей. Первой пригласили жену экс-полковника царской армии Орлова. Огненно-рыжая Целестина неожиданно для суда и для собственного мужа (если верить судебным протоколам, ему даже сделалось дурно) заявила:– Мой муж самый отвратительный на свете человек. Это из-за него попался Саша Козачинский. И я этого никогда ему не прощу.Ее в слезах вывели из здания суда.
Следующей давала показания двадцатилетняя немка Роза Келлер. Она так рьяно защищала Козачинского, что сама из свидетеля превратилась в обвиняемую и заняла место рядом с предводителем банды. Позже ее отпустят, признав, что в ее действиях был самооговор. В свидетелях числились еще три женщины. Но судья Ю. Тишков благоразумно перенес заседание. На следующий день зал суда стал напоминать женское отделение психиатрической лечебницы. Какие-то женщины даже пытались устроить голодовку, требуя отпустить Сашеньку, ведь ему через несколько дней должно было исполнится 20 лет!.
Однако материалы дела и настрой прокурора говорили о том, что до юбилея Козачинский может и не дожить - всё шло к смертному приговору.
Приговор был суровым: Козачинского, Орлова и Феча к расстрелу, Шмальца и Бургардта к пятнадцати годам лагерей...
Под усиленным конвоем арестантов поодиночке выводили из зала. Козачинский, увидев чуть в стороне Евгения Катаева, подмигнул ему и улыбнулся. Евгений поднял вверх указательный палец, тот самый, со шрамиком.
Теперь Козачинский знал, что друг в беде не оставит.
8 сентября 1923 года в газетах Одессы появилась небольшая заметка:
«Верховный суд по кассационному отделению, рассмотрев кассационную жалобу на приговор по делу банды Козачинского, согласно которому Козачинский, Орлов и др. были приговорены к высшей мере наказания, а некоторые к различным срокам лишения свободы, постановил: приговор отменить, произвести новое расследование дела, начиная с первой стадии предварительного следствия, и дело слушать в новом составе суда».
Для Евгения Катаева это было последнее дело в одесском угро. Поставив на кон весь свой авторитет, заработанный в милиции, он добился пересмотра приговора и его значительного смягчения. Правда, на этом карьера Евгения в милиции закончилась.Через несколько месяцев он уволился.
Осенью 1925 года Козачинский был амнистирован. У здания тюрьмы его встречали самые близкие ему люди – мать и друг,
ПИСАТЕЛЬ КАТАЕВ -ОН ЖЕ ПЕТРОВ
Евгений Катаев к тому времени уже переехал в Москву, к старшему брату Валентину, работавшему в столице журналистом. Евгений также пошёл по этой стезе, став сотрудником журнала «Красный перец». Спустя два года Катаев-младший стал фельетонистом в газете «Гудок». Освободившегося из тюрьмы друга детства он тоже пригласил в Москву, устроив его репортёром в «Гудок».

Никакие рекомендации Катаева не помогли бы, если бы не литературный талант Козачинского, который наконец нашёл себе применение.
Журналистикой Евгений Катаев не ограничился. Познакомившись в «Гудке» с Ильёй Ильфом, он вместе с ним в 1928 году выпустил роман «Двенадцать стульев», сразу сделавший этот творческий тандем невероятно популярным.
Правда, произведения свои Евгений подписывал псевдонимом «Петров» - родовую фамилию Катаев в советской литературе к тому времени за собой уже закрепил старший брат Валентин.
Автор «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» активно пытался ввести в большую литературу и Александра Козачинского, но тот никак не соглашался.
ПОВЕСТЬ О СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
В 1930-х годах бывший голкипер «Чёрного моря», сыщик и главарь банды превратился во всеми уважаемого ведущего журналиста газеты «Экономическая жизнь».

Но Евгений настаивал, говоря, что история их жизни в Одессе является прекрасным сюжетом и книгу об этом должен обязательно написать Александр.
В конце концов, в 1938 году Козачинский сдался и написал повесть «Зелёный фургон», где под именем гимназиста Патрикеева изобразил своего друга Евгения Катаева, а в виде конокрада Красавчика - самого себя.
Успех «Зелёного фургона» превзошёл все ожидания. За первые пять лет после создания повесть переиздавалась трижды. Этот успех должен был окрылить Александра, но новых книг он написать не успел - помешали тяжёлая война и болезнь.
Друзья не дожили до сорока.
В 1941 году Евгений Катаев и Александр Козачинский снова расстались, как оказалось, на этот раз уже навсегда.
Автор «Двенадцати стульев», как и многие советские писатели, стал военным корреспондентом. 2 июля 1942 года самолёт, на котором военкор возвращался из Новороссийска в Москву, был сбит немецким истребителем в Ростовской области, у села Маньково.

Александр Козачинский по состоянию здоровья в армию призван не был. Вскоре после начала войны его отправили в эвакуацию в Новосибирск. Новость о гибели друга окончательно подкосила писателя.Получив известие о смерти друга, он слёг и 8 января 1943 года Александр Козачинский скончался, так же как и Евгений Катаев, не дожив до своего 40-летия.
9 января 1943 года, в газете «Советская Сибирь» появился скромный некролог: «Умер советский писатель Александр Козачинский».
Вот теперь и мы понимаем, что стоит за последними строками «Зеленого фургона»: «Каждый из нас считает себя обязанным другому: я – за то, что он не выстрелил в меня когда-то из манлихера, а он – за то, что я его вовремя посадил».

«Зелёный фурго́н » - единственная повесть советского писателя А. В. Козачинского , принесшая ему известность. Написана в 1938 году по просьбе его друга, известного писателя Евгения Петрова cюжет основан на реальных событиях, прототипами главных героев были А. В. Козачинский и Евгений Петров (известный как соавтор книг «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок») .

История создания

В основу повести Александра Козачинского легла история юности Евгения Катаева (Петрова) (соавтора романов «Двенадцать стульев » и «Золотой телёнок ») и Козачинского. Катаев (Петров) стал прототипом Володи Патрикеева, а Козачинский - конокрада Красавчика.

Александр Козачинский служил инспектором уголовного розыска в Балтском уезде . Он бросил службу, похитив вместе c дезертиром , немецким колонистом Георгием Фечем, фургон с зерном, предназначенный в качестве взятки начальнику Балтского отдела милиции. Организовал банду , в которую вошли немецкие колонисты и бывшие колчаковцы . Банда, насчитывавшая свыше 20 членов, базировалась в районе поселка немецких колонистов Люстдорф , антисоветски настроенные жители которого оказывали поддержку бандитам. Александр Козачинский лично планировал и руководил разбойными нападениями на районные конторы, поезда и зажиточных хозяев. Он пользовался большим авторитетом у бандитов и местного населения, особенно у женщин.

В 1922 году при попытке продать на Староконном рынке Одессы лошадей, угнанных из лазарета 51-й стрелковой дивизии , Козачинский и часть его людей попали в милицейскую засаду. Во время погони с перестрелкой Козачинский узнал в одном из инспекторов уголовного розыска своего гимназического друга Евгения Катаева (Петрова), которому и сдался.

Сюжет

Издания

Повесть впервые опубликована в 1938 году в альманахе «Год XXII» (выпуск 14-й) . Книга трижды издавалась при жизни автора (три издания с 1938 по 1943 год) .

• Красные дьяволята / Бляхин П. А. Зелёный фургон / А. В. Козачинский. - М .:, Эксмо , 2012. - ISBN 978-5-699-5351.

Критика

В статье М. М. Поляковой указано, что повесть встретила горячий прием у читателей, критика отмечала её чудесный юмор, чистый, прозрачный язык. Там же указаны основные рецензии современников:

Экранизации

Повесть дважды экранизировалась: в 1959 году (ч/б, реж. Г. Габай), и в 1983 году (цвет., реж. А. Павловский). В обеих экранизациях имели место отступления от сюжета повести.

Напишите отзыв о статье "Зелёный фургон (повесть)"

Литература

• Кордонский М. . Русский журнал (28.01.04). .

Примечания

Отрывок, характеризующий Зелёный фургон (повесть)

Александр Козачинский

Зеленый фургон

Зима 1931 года была в Гаграх необычайно суровой.

Весь декабрь шел дождь; в январе повалил снег. Это был очень странный снег, хотя так, по-видимому, и должен был выглядеть субтропический снегопад. Огромные, величиной с черешню, снежинки, нарядные, как елочные украшения, медленно опускались в неподвижном воздухе, и это медленное, монотонное падение не прекращалось ни на минуту в течение шести недель. Листья пальм не выдерживали тяжести непривычного снежного груза и ломались. Розы, которым полагалось цвести в это время, распускали свои лепестки над снежной пеленой, как лишайники севера. Так, наверное, выглядели тропические леса Европы в начале ледникового периода.

Всю зиму по Черному морю гулял шторм. На узкую полоску гагринской земли обрушивались огромные, молчаливые волны. Они двигались медленно, длинными правильными шеренгами, на очень большом расстоянии друг от друга, неся на своих гребнях толстых морских птиц. Споткнувшись о берег, валы опрокидывались, а птицы, исчезнув на миг, появлялись на гребне следующей волны. Ровный гул моря не умолкал много недель и уже не воспринимался как шум; прибой казался беззвучным, как снегопад.

Однако Гагры лишились не только тепла, солнечного блеска и благоухания цветущих садов, но также и электрического освещения. Гагринская гидростанция, равная по мощности мотоциклету, приводилась в действие водопадом, свергавшимся с отвесного склона Жоэкварского ущелья. Это был небольшой водопад; он мог бы весь, до последней капли, уместиться в обыкновенной водосточной трубе. Но декабрьские ливни превратили тощую струю в мощный поток, и гидростанция захлебнулась в нем; январские морозы сковали поток, и гидростанция осталась совсем без воды.

На фоне этих странных и грозных явлений особенно зловеще выглядела гибель духана «Саламандра». В старой гагринской крепости друг против друга расположились два конкурирующих артельных духана: «Феникс» и «Саламандра». Темной январской ночью, когда шторм бушевал с особенной силой, «Саламандра», к великой радости «Феникса», сгорела. Духан сгорел со всеми скорпионами, жившими в трещинах крепостной стены. Они были гордостью духана; каждый посетитель, осветив щели спичкой, мог любоваться скорпионами, которые настолько привыкли к аромату шашлыков, запаху красного вина и веселью гостей, что превратились в совершенно безобидных насекомых, вроде сверчков или шелковичных червей. Мрак и пламя скрыли от глаз картину гибели скорпионов, но говорят, что все они, согласно обычаю, покончили самоубийством, ужалив себя в голову и проклиная обманчивое название духана, которому доверились. В Гаграх и сейчас охотно рассказывают об этом событии.

Но гибель «Саламандры» не была последним звеном в цепи несчастий. Большая гора обрушилась на автомобильную дорогу к северу от Гагр, а дорога на юг, размытая дождями, сползла в море. И ни один пароход из-за шторма не останавливался на открытом гагринском рейде. Городок, засыпанный снегом, скованный стужей и погруженный в темноту, оказался отрезанным от всего мира. Множество людей, собиравшихся провести в Гаграх месяц отдыха, остались здесь на невольную зимовку. Они бродили по засыпанному снегом гагринскому парку в тюбетейках и макинтошах, подобно доисторическим людям, которые зябли в своих демисезонных шкурах среди надвинувшихся отовсюду ледников.

Если бы не морозы, штормы и обвалы, литературный клуб в бывшем замке принца Ольденбургского, вероятно, никогда бы не возник. Всем, бывавшим в Гаграх, знаком вид этого здания, эффектно прилепившегося к почти отвесному склону горы, построенного из камня, но в том прихотливом и затейливом стиле, который характерен для архитектуры деревянной. Бывшее жилье принца не поражало внутри ни роскошью, ни комфортом; в наши дни никому не пришло бы в голову назвать подобное здание «дворцом». Впрочем, во всех комнатах принц поставил нарядные камины, украшенные разноцветными изразцами. У одного из этих каминов и собирались члены литературного клуба, обязанного своим зарождением разбушевавшимся стихиям и прежде всего стихии скуки.

От скуки страдали все жители санатория, кроме, разумеется, шахматистов. Садясь за доски с утра, они наносили друг другу последние удары уже в полной темноте. Придя после многочасовых усилий, к ладейному эндшпилю, не замечая темноты, а может быть, и пользуясь ею, они ощупью старались загнать друг друга в матовую сеть. Не унывали и фотолюбители, с редким упорством снимавшие в течение всего срока пленения один и тот же цветущий розовый куст, полузасыпанный снегом. Тем же, кто был свободен от этих увлечений, было плохо. Все надоело, хотелось домой. Казенные пижамы скрипучего желто-зеленого цвета, «мертвый» час, вдохи и выдохи на утренней зарядке, добрые няни, снующие по коридорам с грелками и клизмами, кровати с сетками, чувствительными, как сейсмограф, и шумными, как камнедробилки, надпись на дверях поликлиники, извещающая о том, что «рентгеновские лучи работают по четным и нечетным числам», - все то, что вначале радовало, казалось приятным, удобным, забавным, сейчас оставляло сердца холодными, раздражало, выводило из себя. Дошло до того, что никто уже не хотел взвешиваться на зыбких медицинских весах в докторском кабинете.

Кое-кто из больных уже поговаривал о том, чтобы «тюкнуть» по маленькой. А нескольких диетиков главврач застиг внизу, в крепости, в духане «Феникс», где диетики пожирали чебуреки, запивая их «Букетом Абхазии».

Вот в какой обстановке зародился литературный клуб у зеленого камина в палате номер семь. Сначала здесь занимались только игрой в отгадывание знаменитостей и разложением слов. Потом стали рассказывать разные истории, преимущественно страшные. Однажды кто-то предложил не рассказывать их, а записывать.

Ничего нет легче, чем убедить человека заняться сочинительством. Как некогда в каждом краманьонце жил художник, так в каждом современном человеке дремлет писатель. Когда человек начинает скучать, достаточно легкого толчка, чтобы писатель вырвался наружу.

Чтения происходили по вечерам. В зеленом камине сердито шипели и плевались сырые поленья. Красноватый свет керосиновой лампы освещал пространство перед камином, оставляя углы палаты темными. Члены клуба занимали свои постоянные места. Слева садился почтенный хлебопек Пфайфер, обратив к огню свое доброе лицо старухи. Рядом с ним устраивался военный интендант Сдобнов, всегда докрасна выбритый, в пижаме и сапогах. Еще дальше располагалась на кургузом диванчике женщина-врач Нечестивцева. Председатель клуба Патрикеев устраивался на двух чурбанчиках, поставленных на торцы. Как литератор он был освобожден от писания рассказов, но зато ему было поручено топить камин и следить за угольками, падающими на паркет. В углу на кровати сидел закадычный друг Патрикеева - доктор Бойченко, человек тихий, серьезный, ленинградского воспитания. Рядом с ним, на другой койке, лежал, просунув вишневые ботинки меж прутьев кровати, юрисконсульт Котик, жгучий брюнет с коричневыми белками и волнистыми усами Мопассана.

Девиз клуба, сочиненный Патрикеевым, гласил: «В каждой жизни есть по крайней мере один интересный сюжет». Поэтому авторам разрешалось брать сюжеты только из собственной жизни. А так как жизни у всех были совершенно непохожие, то все написанное оказывалось неожиданным и интересным. Все предполагали, что старичок Пфайфер, знаменитый специалист-хлебопек, напишет о пекарнях. Но он написал рассказ «Как я заболел мокрым плевритом».

Надо сказать, что членам клуба льстило знакомство с известным писателем. Оно возвышало их над обитателями других палат, рядовыми шахматистами, фотолюбителями и разлагателями слов. Сколь ни мелок этот мотив, мы не можем умолчать о нем. Возможно, что старик Пфайфер был более знаменит среди хлебопеков, чем Патрикеев среди писателей, но о Патрикееве знали очень многие, а о Пфайфере знали только хлебопеки. Иначе и быть не могло, ибо Пфайфер не ставил своего имени на хлебах, как Патрикеев на романах, хотя последние, быть может, и не были лучше выпечены, чем изделия доброго хлебопека.