Военные пенсионеры за россию и её вооруженные силы. Испытание ураганом, или воспоминания моряка-подводника серго игнатенко

Оригинал взят у ivan_59 в День БЧ-5
Первый русский военный корабль с паровым двигателем «Метеор» был построен в городе Николаеве в 1825году. И с этого времени, скорее всего, появились в России профессионалы: военные инженеры флота. И они сегодня 10 января отмечают свой праздник: День инженер — механика ВМФ. Этот праздник был утвержден главнокомандующим Военно-морским Флотом России в 1996 году.
1988 год. На вахте, справа налево вахтенный инженер — механик капитан 3 ранга М.Н. Новиков, вахтенный офицер Александр Дедюев, рулевой Дойников. Фото из архива А. Дедюева.

Немного истории. Механики с момента появления на Российском флоте были «черной костью». Ведь в основном первые инженеры флота были выходцами из низших классов российского общества: разночинцы, интеллигенты, купцы. А офицеры флота как повелось с петровских времен, были сплошь дворяне. От этого и пошло неравенство. Например, носить саблю с парадной формой механики не имели права. Они не представлялись к военному ордену Святого Георгия и так далее. Но роль механиков на корабле была огромна и становилась всё больше по мере появления все более сложных в техническом исполнении кораблей… И постепенно отношение к этой категории моряков начало меняться.

Так после беспримерного по героизму боя крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец» против крейсерской эскадры японцев, произошедшего 27 января 1904 года в Чемульпо, все офицеры этих кораблей царем Николаем II были награждены орденом Святого Георгия IV степени за исключением механиков и врачей. Их наградили орденом Святого Владимира с мечами — III степени. Общественность России страшно возмутилась, в прессе поднялся скандал. И император впервые изменил установленный и давно отживший свое порядок награждения. По сути, это было начало восстановления равенства между офицерами флота!

Да и вообще находясь на одном корабле, где от действий каждого зависит жизнь всех находящихся на борту корабля людей, а главное, выполнение боевой задачи, исключали деление на касты. Ведь механики гибли в боях ничуть не реже остальных, может, даже чаще. Та же трюмная команда с механиками и кондукторами во главе боролась за живучесть гибнущего судна до конца, и часто у них не хватало времени подумать о собственном спасении… В конце концов, осознание этой истины привело к тому, что в 1913 году морское министерство уравняло механиков в правах и привилегиях с остальными офицерами флота.

В честь героических инженер — механиков начали, назывались боевые корабли. Например, миноносцы с именами «Инженер — механик Атанасов» — в честь инженер-механика с миноносца «Стерегущий», на котором в неравном бою погибли все до единого корабельные офицеры, «Инженер-механик Дмитриев», «Инженер-механик Зверев»…

Память и слава погибшим!

Корреспондент «Воентернета» Иван Паршиков задал вопрос своему товарищу подводнику капитану 2 ранга Александру Дедюеву:
— Александр! 10 Января — День инженер-механика ВМФ. Поделись мнением об этих парнях! И байку если можно.

Александр ответил так: «Относились с уважением, хотя и называли „маслопупами“, но это с любовью. Как правило, „дед“ — старший механик, командир БЧ-5, был самый старший по возрасту на лодке, порой старше командира. От него зависели не только выполнение задач, но жизни экипажа. Самая грязная работа у дивизиона живучести-гальюны, трюмные системы, но и статус выше, так командир трюмной группы, он же командир 5 бис отсека (для АПЛ 667 БДР) мог поступать в академию со своей каплейской должности. На эти должности назначали офицеров-кораблестроителей. Сами механики всегда напоминали „люксам“ — так называют немеханические специальности, что механики не карьеристы, так как в нашем ВМФ механик не может стать командиром. А у американцев командиром не может стать тот, кто не послужил механиком. Это разные подходы в подготовке, и наша убогая, по моему мнению….

Впрочем, в праздничный день поздравляю инженер — механиков и байка о них:

Как-то стармех подошел к штурманской рубке и наблюдает, как штурман курс прокладывает с помощью деревянной линейки:

— Штурман, а из какого дерева у тебя линейка, из мягкого?
— Да, из груши, а что?
— А не одолжишь мне на часок?
— Да бери!

Штурман сменился с вахты, линейки нет. Решил сходить и посмотреть, что механик с линейкой делает. Нашел стармеха в корме. Тот штурманской линейкой (мягкой, из груши)… счищал лед с трубок холодильной машины!».

С праздником! С Днем инженера — механика ВМФ! Пусть знают все, кого нужно ценить! Вы лучшие!

Воспоминания о флотской службе.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ИЗ НЕЖНОГО

Я прибыл на флот совершенно непуганным лейтенантом. Настолько непуганым, что вместо мата, который ныне так врос в мой лексикон, что иногда проскакивает даже в беседах с дамами, я в те нежные годы к месту и не к месту употреблял исключительно термины «пожалуйста» и «спасибо».
Лейтенанты на флоте появляются в конце августа, после отпуска, который дается лейтенанту как последний шанс почувствовать себя человеком. А чтобы лучше чувствовалось, Родина и финчасть выделяют ему аж целых две получки. Так было, а как сегодня, в условиях фатальной неуплаты денежного довольствия – не знаю. Но в мои времена было так. После 15 рублей 80 копеек денежного содержания — дико, да. А на ресторан раз в месяц с женой хватало. И не только.
Я получил целых 440 рублей. Гуляй душа. И душа гуляла. Ездить на трамвае мы с Людой считали ниже офицерского достоинства. Только такси! Отпуск провели у её родителей в Батуми. Напротив их дома был парк под названием Пионерский, а дальше дельфинарий и «дикий» пляж. Пляж был галечный и ходить по нему босыми ногами было больно. Однажды мы долго резвились в воде и не заметили, что течение унесло нас далеко от того места, где осталась одежда. Вы бывали на Черном море в районе Батуми? Если были, то помните, что галька там лежит крутым барханом, скрывая приморскую территорию, а в обозримом пространстве этот пляж одинаков – никаких ориентиров. Не подозревая о коварном течении, мы попрыгали по острой гальке вдоль уреза воды, одежду не нашли и приняли героическое решение следовать домой в чём есть. Путь был недалёк, но смущала возможная реакция местного населения с его грузино-турецкой кровью. К счастью, батумский пляж в ту пору патрулировался по вечерам пограничниками. Пограничники нас и спасли, ибо обнаружение на берегу одежды без купальщиков привело их к выводу, что последние находятся на пути в Турцию. До тревоги дело не дошло, но определенное волнение мы разглядели издалека. Правда, чтобы добраться до своих вещей, успокоить наряд и одеться, пришлось выбираться на набережную и следовать в бикини среди нарядных отдыхающих.
После этого мы стали ходить на городской пляж. Туда было далеко, но зато по пути находился восхитительный подвальчик с сухими винами в бочках. Из каждой бочки можно было снять пробу, совершенно бесплатно, а бутылка вина с собой стоила таких смешных денег, что даже и говорить не стоит. Завершающим аккордом этого чудесного отпуска было посещение ресторана «Салхино», где мои золотые погоны и кортик, а также молодая жена (не без того, конечно), — явились залогом успеха. Естественно, я этот успех отнес на свой счет, хотя дело, видимо, было в Людмиле. К чести грузин надо сказать, что они очень тактичны в этом отношении. Кажется, даже платить за столик не пришлось, так как гостеприимные грузины засыпали нас подарками. Видимо, я отвечал тем-же, но во всяком случае, весь разгул с лихвой окупился заначенной двадцаткой. Попробуйте сейчас сходить в Грузии в ресторан, если, конечно, у вас хватит смелости туда поехать. Кому потребовалось разжигать национальную рознь?
Приятно попадать с корабля на бал. Уверяю вас, что обратный процесс просто болезнен. Началось все с того, что корабля (т.е. экипажа) просто не было. После нудного хождения в отдел кадров я был назначен на ПЛА 675 проекта (теперь можно), а мой экипаж находился в отпуске. Временно меня прикомандировали к другому, где, чтобы не мешал, сразу вручили зачетный лист и объяснили, что на пирс я могу выходить только для отправления естественных надобностей (читайте Покровского. Гальюны и их содержимое – его любимая тема). Приютивший меня экипаж, отрабатывал первую курсовую задачу, и ему было не до меня. В день моего торжественного явления они как раз сдавали задачу Ж-1 (по имитации пожара и борьбы за живучесть), а я — зеленый — оказался на борту по недосмотру вахты. Поскольку никто меня не инструктировал, а сам я, естественно, действий не представлял, то попытался отсидеться в единственном знакомом мне месте – в рубке гидроакустиков. Там я и был отловлен посредником, ибо по учению второй отсек был назначен аварийным. Меня быстренько объявили трупом, задачу не приняли, а на разборе так и говорили: «Во втором отсеке обнаружен труп лейтенанта Кутузова». Только совершенно лишенный воображения человек не представит себе отношение ко мне командования экипажа после этого случая.
Пока я лазил по трюмам, изучая лодку, и смотрел на солнце только с корня пирсов, Людмила с Алешкой проживала в гостинице. Как? Очень просто. Сначала в холле гостиницы им поставили раскладушку (вошли в положение), а когда прошла неделя, а от меня ни слуху, ни духу – раскладушку перенесли в комнату бытового обслуживания, потеснив гладильные доски. Впрочем, таких лейтенантов там было много. Причем, проживали в долг, так как самые большие отпускные все равно кончаются раньше, чем сам отпуск, а на подъемное пособие приходилось рассчитывать в первом полугодии службы. Красота, скажет сегодняшний лейтенант, который с училища знает, что получит таковое не раньше, чем переведется на новое место, такое, чтоб пришлось полностью рассчитать за предыдущее. Когда все кредиты были исчерпаны, мы стали скитаться по новым друзьям и просто незнакомым людям, более недели-двух на одном месте не задерживались. Причем необходимость нового переезда вызывала резко негативную реакцию у командования (лейтенанта — в городок?). Надо признать, что эти испытания Людмила вынесла с честью и даже поддерживала меня, когда я падал духом.
Позже, имея квартиру и холостякуя до приезда семьи, я сам ходил в гостиницу и забирал таких бедолаг к себе на постой. Это было нормальным явлением и никого не удивляло. Тогда, а как сейчас?
Однажды жена, приехав с большой земли, нашла в своих вещах чужой лифчик. Реакция представима. Просто жена очередного проживающего у меня лейтенанта еще не привыкла убирать свои вещи (а вы что подумали?).
Отпуска родного в будущем экипажа мне вполне хватило, чтобы сдать зачеты на самостоятельное управление. К чести командира Некрасова следует признать, что после того, как пеня за хранение контейнера на станции троекратно превысила стоимость его доставки, он все-таки отпустил меня в Мурманск за получением этого самого контейнера. И надо же было, что к тому времени, всего-то полтора месяца со дня прибытия, мне уже было куда завезти вещи. Сердобольное домоуправление без прописки и ордера пустило нас – три лейтенантских семьи – в двухкомнатную проходную квартиру. Вдвоем с бывшим одноклассником (впятером, если считать наших жен и Алешку) мы заняли проходную комнату.
А дальше, как верно отметил тов. Покровский, все как-то само собой устроилось. На флоте, действительно, все рано или поздно устраивается само, важно только не мешать этому процессу. Лейтенанты-соквартирники разъехались, вернулся с отпуска мой экипаж, выдали получку и подъемные – жизнь пошла. К концу года я уже ушел в свою первую автономку на 675 проекте.
Первая автономка – это этап для лейтенанта. Статус офицера он еще не приобретает, но получает полное право смотреть свысока на одногодков, в дальнем походе еще не побывавших.
Описанный этап моей жизни занял меньше года. Нежное кончилось. Я научился материться, пить неразбавленный спирт, управлять матросами и умеренно хамить начальству. Дальше дело пошло легче.

КАК Я НАЧИНАЛ

Подводных лодок 675 проекта на сегодняшний день в боевом составе не осталось, поэтому о ней можно смело писать. Это была атомная лодка1-го поколения, с крылатыми противокорабельными ракетами среднего радиуса (кажется 350 км). Ракеты помещались в восьми побортных контейнерах, которые для старта поднимались в наклонное положение. За эту особенность лодки именовались «раскладушками». Второй особенность лодок этой серии была чрезвычайно высокая шумность, за что по классификации журнала «Джейн» они были отнесены к классу «Эхо», а на жаргоне именовались «ревущими коровами».

Лодка имела 10 отсеков, центральный пост – в 3-м, рубка гидроакустиков – во 2-ом. Поскольку целеуказание для ракет предусматривалось от самолета, позже – спутника, а управление ракетами в полете – от РЛС, антенна которой размещалась в поворотной части рубки – применение ракетного оружия предусматривалось из надводного положения. Таким образом, на этих ПЛА служили герои-смертники, но, к счастью, ни одна из этих лодок участия в боевых действиях не принимала.
При освоении корабля гоняли нас, лейтенантов, нещадно. Зачеты на допуск к дежурству принимал лично командир БЧ-5 Миша Гершонюк, знаменитый тем, что однажды пытался сесть в автобус в форме и зеленой фетровой шляпе. Каждую систему корабля надо было вычертить на память, а затем показать по месту. Миша, старый и толстый, не ленился пролезть в любую шхеру, где прятался нужный клапан. Как правило, очередной вопрос он закрывал с 4-5 предъявлений. До сдачи зачетов лейтенанту схода нет – это закон. Кроме того, существовал и такой стимул: на служебном совещании старпом поднимает тебя и говорит, обращаясь к остальным офицерам: «Вот лейтенант, он не сдает зачеты, вы все дежурите за него….». Но и допущенные не расслаблялись. Снимал Миша с дежурства нещадно – сам, хотя такое право дано только командиру и старпому. Семьи Миша не имел, и с лодки его обычно выводила вахта, пьяного в то самое место, в которое его при этом толкали. Каюта у него была во втором (на 675 проекте этот отсек аккумуляторный). В каюте имелась встроенная цистерна «шила» (спирта), и после вечернего доклада Миша к ней присасывался. Часа через два дежурный обнаруживал дым во втором — смелый Миша закуривал, несмотря на водород. После чего его обычно и выгружали на пирс.
Эпизод. Лодка в навигационном ремонте, в Малой Лопатке. Лето, расслабуха. Вахта греет животы на пирсе, а в центральном – дежурный по ПЛА лейтенант Кутузов, все системы корабля – по — базовому. Ожил «Каштан» (боевая трансляция): «Командир БЧ-5 вызывает дежурного». Прихожу, докладываю. Миша из заветной цистерны нацеживает полстакана, сует мне, возражений не приемлет. Отказаться не смею, выпиваю, бросаюсь к раковине запить, закуска не предложена. И вот тут вспоминаю, что пресная система отключена. Миша, очень спокойно: «Понял, лейтенант? Вот так я и мучаюсь».
Эпизод. Место и время действия то — же. У меня работают гражданские специалисты. Матчасть восстановлена, и я достаю «шило». Мы только что с моря, и я привык, что из крана в гальюне течет пресная вода. Развожу, ребята чокаются, быстро выпивают и еще быстрей исчезают. Поднимаюсь за ними и обнаруживаю всех, сидящих рядком в орлиной позе на корне пирса.
Резюме. Забортную воду пить можно, я сам выпил целый плафон при крещении в подводника, но разводить ею «шило» — нельзя категорически.

ОБ ОФИЦЕРАХ И ПИДЖАКАХ

Непосвященному человеку не понять, что училище не готовит офицера. Училище готовит инженера, причем – военного инженера, который отличается от гражданского инженера так же, как военврач отличается от врача.
Анекдот. Что такое военврач?
Во-первых, это не врач.
Во-вторых, не военный.
Инженером я стал довольно быстро – жизнь заставила. В заведении у меня находился гидроакустический комплекс, радиолокационная станция и станция радиолокационного целеуказания, и вся техника требовала рук. На локации у меня сидел мичман Шурик Арбузов – этакий кругляш, которого после автономки пришлось подталкивать в попу, чтоб прошел через верхний рубочный люк. Но дело он знал туго, и забот с локацией у меня не было. А вот акустикой не занимался никто, и, следовательно, пришлось осваивать мне. На флоте говорят: «Не можешь заставить других – делай сам». Я освоил матчасть настолько, что мой преемник еще года четыре, после моего ухода на новый проект, приходил за консультациями.
Офицера училище вообще не готовит. Офицерами становятся или не становятся. Мне случалось встречать офицеров, которые не стали таковыми, даже дослужившись до полковника. Офицер – это как раз тот, кто может заставить других, чтоб не делать самому. Впрочем, суровая школа училищ а становлению офицера весьма способствует. Студент – так и остается пиджаком или военнопленным, сколько бы ни прослужил; из курсанта, за редким исключением, офицер получается. Из меня он начал получаться где-то года через два, к первому офицерскому званию старший лейтенант.

РОДИНА СЛЫШИТ, РОДИНА ЗНАЕТ ….ГДЕ, МАТЕРЯСЬ, ЕЁ СЫН ПРОЗЯБАЕТ

Стояли мы тогда в губе Нерпичьей, в просторечии Падловка. Это потому, что жизнь и служба в Западной Лице и без того не сахар, а в Падловке вообще служишь как падла. Автобус и крытый грузовик-скотовоз брали с бою, но не забывали о субординации, так что лейтенантам место не всегда находилось. Но здоровые, молодые инстинкты брали своё. И слинять после отбоя, чтобы 9 километров лупить по сопкам до городка, для меня не было проблемой. Обычно мы, молодые лейтенанты, объединялись для совместного похода, особенно зимой, когда запросто можно было заблудиться. Вы не бывали зимой, ночью в сопках Заполярья? И не бывайте, если вы не идиот или не молодой лейтенант, отравленный спермотоксикозом.
Вообще, база Западная Лица (ныне город Заозерный) включает в себя четыре пункта базирования: губу Большая Лопатка, предел наших мечтаний, ибо в то время там базировались современные корабли, с такой же идиотской службой, но до городка всего 4 км по дороге; губу Малая Лопатка, где базировался плавзавод и служба была не такой идиотской; губу Нерпичью (Падловку) – 14 км по дороге или 9 по сопкам; губу Андреева, когда-то служившую для перегрузки ядерных реакторов, а в мою бытность там перегрузку уже не делали, хранили отработанные ТВЭЛы (тепловыделяющие элементы реактора). ТВЭЛы там висели в необслуживаемых хранилищах на специальных хомутах, которые постепенно гнили и падали на дно хранилища. Но те, кто об этом знал — молчали. Со временем, когда я уже служил в Сосновом Бору, отработанных ТВЭЛов на дне накопилось столько, что они немного превысили критическую массу, и специалистам осталось только удивляться, какой искры не хватало для взрыва, на фоне которого Чернобыль показался бы легким фонтанчиком. Молчать стало невозможно. Срочно изыскали толковых ребят, которые эти Авгиевы конюшни разгребли. Руководители получили Геройские звёзды — и заслуженно, матросики – облучение, но мировая общественность ни о чём не узнала. Вернее, узнала, но поздно. Это так называемое «дело Никитина» (или «дело Беллуны»). Но в то время, о котором я пишу, губа Андреева служила местом ссылки для тех, кто умудрялся перекрывать даже те, весьма лояльные нормы спиртопотребления, и потому называлась Алкашёвкой.

ИЗ ПРИЯТНОГО И НЕ ОЧЕНЬ

После двух лет службы, автономки и ремонта в Полярном, я обнюхался, распустил хвост и перья, стал считать себя человеком. А человеку хочется жить по человечески. Достала вечно неисправная матчасть, захотелось перебраться в Большую Лопатку, послужить на новой технике. Как раз подвернулось новое формирование на ПЛА 2-го поколения, и я ушел начальником РТС.
Новое формирование- это так называемый большой круг: полгода экипаж формируют, а затем посылают на учебу в учебный центр- еще год, затем полгода дуракаваляние до отъезда на завод- это называется стажировка на флоте. Стажировка — хорошее время: сидишь себе в казарме, нет матчасти – нет ответственности. Время от времени тебя прикомандировывают на выходы в море, иногда флагманский за себя оставляет – не потому, что ты самый умный и опытный, а потому, что больше некого. Корабельного офицера командиры в штаб отдают не охотно, а с формирования — пожалуйста.
Процесс формирования экипажа — тоже не плохо. Конечно, по мере назначения командования, врастания его в дело постепенно начинается процесс закручивания гаек, в основном путем изыскания занятий для личного состава. Старпома нам назначили в последнюю очередь, а зама сразу. Поэтому мы активно начали изучать идейно-теоретическое наследие. Это золотая жила. Все сидят и пишут конспекты. Сход на берег через конспект. Но конспект – не матчасть, в худшем случае его можно залить – скажем, коньяком из незакрытого графина, как со мной однажды случилось. Но это редко. Так, что законспектировав очередной том очередного классика и послонявшись для порядку по казарме часиков до 22-х, можно было рассчитывать на сход. К тому времени у нас родилась Аленка, и мы успели получить новую квартиру, в которой впоследствии практически и не жили. Аленка родилась в Лице, где врачи успешно занесли ей сепсис. А что вы хотите? Ведь это наши врачи – наши жены, которые годами ждали возможности устроиться по специальности и эту самую специальность тем временем забывали, а когда трудоустраивались – оказывалось, что муж уже выслужил все немыслимые сроки и дело к переводу. Так что врачи и учителя у нас долго не задерживались. Так вот про сепсис. Людмила с момента рождения Али так из больницы и не выписалась, и началась их эпопея из одной больницы в другую, пока в Мурманской областной Аленке не перелили мою кровь. Можно сказать второе рождение. Вообще до 3-4 лет Аленка росла слабым ребенком, не вылезала из больниц, особенно в Ленинграде.
Учились мы в Обнинске, под Москвой. Сейчас, когда я сам стал преподавателем с солидным стажем, я имею право заключить, что наши наставники себя не слишком обременяли, т.е. не мешали нам получать знания самостоятельно. Однако полученного багажа нам вполне хватило для освоения корабля. Остальное время посвящалось культуре. Надо признать, что в этом смысле учебный центр оказывал действенную поддержку. Политотдел был в силе, а бензин не считали. Так что каждый месяц нас возили в Москву или Подмосковье, дабы дать культурный заряд на всю последующую службу. Даже в Звездный городок возили. Я думал, там космонавты толпами бродят, как собаки по весне – ан нет. Такие же люди живут, так же за дефицитом давятся, а про космонавтов только рассказывают: «Вон за теми окнами Валентины Гагариной квартира, а сама она в Москве. Вот по этим кирпичам ступала нога Поповича …»
Отучились мы, и обратно на Север – стажироваться. Но об этом я уже упоминал. А потом корабль строили в Ленинграде, достраивали в Северодвинске, потом еще автономка, затем Академия и четыре года в штабе, опять автономка и, наконец, перевод в Сосновый Бор.

О СЛУЖБЕ

Судоремонтный завод в Полярном, плавказарма – та самая, которую живописал Покровский. Ноябрь, ночь. В каюте сидят два лейтенанта – автор этих строк и штурманенок Боря. Они говорят о службе. Это такая примета – трезвые офицеры говорят о женщинах, пьяные о службе. Мы сидим давно и говорим о службе. Бутылки и окурки выбрасываем в иллюминатор – море все скроет. Утром оказалось, что акватория за ночь замерзла, и под бортом оказалась горка бутылок и окурков… все узнали содержание нашего разговора.

ГРИПП ИСПАНКА И ЗУБНАЯ БОЛЬ

Гнали мы лодку Беломоро-Балтийским каналом, из Ленинграда в Северодвинск.
Дело было в ноябре, а шлюзы зеки строили тесные- лодка в доке вместе с буксиром не помещалась. Поэтому шлюзовались так: сначала шлюзовался буксир, выходил своим ходом на чистую воду, затем экипаж, равномерно разделенный на две части по берегам канала, на тросах затаскивал в акваторию шлюза док с лодкой (бурлаки на Беломорканале) и ждал заполнении шлюза. После открытия ворот буксир принимал конец, а док принимал нас. Дело было в ноябре, погода далеко не летняя, а одежда далеко не зимняя – ватник поверх костюма РБ (это такой разовый костюмчик, его следует выбрасывать, а мы стирали и носили от задачи до задачи). И началась у нас эпидемия гриппа, да не простого, а испанки. Жуткая штука, доложу вам. Жар такой, что человек совершенно утрачивает контроль над организмом и своими действиями. А вместо безобидного насморка – понос, желудок расстраивается совершенно, происходит обезвоживание организма. Этим грипп и опасен. Сижу в центральном, дежурю по кораблю, смотрю со средней палубы выползает штурманский электрик. Гальюны на лодке закрыты, по нужде ходили в гальюн дока, вот его туда и понесло. Глаза закрыты, идет, как сомнамбула. Доходит до вертикального трапа, берется за него и в этот момент послабление желудка и происходит. Из него льется и пахнет, а силы, по мере излияния, его оставляют, и, держась за поручни, он под трап съезжает на колени. Тут моя вахта его подхватывает и тащит вниз. Я как то этой испанки избежал. Просто на период докового перехода назначили две штатных вахты, мы заступали через день и концы не таскали.
Зато достала меня зубная боль. Разболелся зуб, а у врача – на доковом положении — никаких инструментов. Как раз проходили мы Надвоицы. Там шлюзовая операция долгая, подошли вечером, шлюзоваться утром, вот командир и отпустил нас с врачом на берег, в больницу. Тагир, наш врач, меня сразу предупредил, что вероятность дежурства стоматолога невелика. А я готов хоть к ветеринару. Нашли больницу, достучались –дежурит, конечно же, не зубной. Звонить ему отказались, случай то не смертельный. Вернулись мы с доктором на корабль, а командир ему ставит задачу – меня в строй ввести любым способом, пол-экипажа с испанкой лежит, концы таскать некому, а я еще и дежурить должен. Взял Тагир тогда у старпома стакан спирта, а у механика плоскогубцы. Полстакана мне для анестезии, в полстакане плоскогубцы сполоснул, и зуб мне вырвал. У меня вместо него сейчас коронка, могу показать.

АВТОНОМКА

В первой автономке у меня со стулом были проблемы, в смысле естественных отправлений. Это потом я поумнел, стал физические упражнения делать, а в первой – ленился. Двигаешься мало, по маршруту койка (она у меня в рубке гидроакустиков была, а не каюте) – боевой пост – кают-кампания.
Вахту я нес в БИПе — боевом информационном посту. Это громко так называется – пост, на самом деле в центральном выделили закуток, где стоял прокладочный планшет.

Шли мы в Средиземное море. Маршрут в Атлантике специально выбирали подальше от судоходных путей, так что акустики иногда сутками докладывали: «Горизонт чист», а это значит, что и мне работы нет. Вот мы с планшетистом и отсиживали свое на посту, иногда отсыпались по очереди. А в центральном стояла у нас всегда банка с сухарями и бутылка фруктового экстракта. Разведешь такой экстракт водой – лучше Херши. Но если этим напитком запить ржаные сухари, то в кишках такой экстракт получается, что в гальюне, кроме звуков, ничего произвести не можешь. Смех смехом, а с такой особенностью организма кое-кого и с плавсостава списывали. У меня-то все прошло естественным путем, только ржаные сухари я с тех пор не ел.
В автономку взяли мы апельсины и мандарины, последних больше. Вот и решил помощник выдавать апельсины на кают-компанию, мандарины на бачки матросам. Это вызвало здоровую зависть. Мой метрист — фамилию забыл, но не русский – возмущался: «Почему охфицерам опелсины, а нам мандарины, опелсины — оне полезны».
На ПЛА 1-го поколения кислородных установок не было. Были регенерационные пластины в переносных установках, которые дважды в сутки приходилось перезаряжать. Банки с этими пластинами – комплекты Б-64 лежали у нас везде, даже в каютных шпациях, и все равно их не хватало. Поэтому в середине автономки наши лодки всплывали на дозагрузку. Организовывали нам точку встречи в Средиземном море, корабли 5-й эскадры нас окружили, чтобы враг не догадался, и мы всплыли. Ждали, конечно, всплытия, как манны. Сигареты заранее готовили. Всплыли ночью, теплынь, весь горизонт в огоньках – это нас сторожат. Подошли к плавбазе, стали грузиться. А у эскадры учение было запланировано с нашим участием, по звукоподводной связи. Засадил я подряд штук 5 сигарет и зеленый спускаюсь вниз. Мутит, зато до конца автономки накурился. А у рубки меня флагманский эскадры ждет, чтобы по учению проинструктировать. А мне не до инструктажа, до койки бы добраться. Сдал я ему своего старшину команды и залег. Вскоре мы закончили загрузку, погрузились и стали маневрировать по плану, согласно учению. А я все учение в койке пролежал, спасибо старшина команды не подвел.
Не знаю почему, только из автономки мы пришли сразу в Малую Лопатку. Привязались, побратались с командованием, вахту выставили и выводиться стали, а свободных по домам отпустили. Я не в смене и не на вахте, в число счастливчиков попал. Стал форму надевать – не лезет. Китель еще туда — сюда, а брюки не застегнуть выше третьей пуговицы. Так и застегнулся, лишнее подвернул на живот и вперед. А от Малой Лопатки до Большой, откуда автобусы ходят, три километра и все в гору. Двигался я с посадками метров через сто, два часа до Большой Лопатки добирался. Потом еще с неделю ноги при ходьбе болели, за это время и вес в повседневном служебном ритме сбросил, застегиваться начал.

ГИДРОЛОГИЯ

Вторую автономку я делал на 671РТМ проекте (щука). Задача у нас была – действовать в назначенном районе Центральной Атлантике.

Моя вахта в центральном посту, на БИУС. А около БИУС стоит кресло командира, и он там дремлет спиной ко мне. Изредка просыпается, вахту центрально ерошит и опять задремывает. У командира над головой висит самописец станции измерения скорости звука – т.е. контроля гидрологического разреза, и он в моем заведовании. От гидрологии в очень сильной степени зависят поисковая эффективность нашей лодки, поэтому контроль гидрологии мы производим при каждой возможности. Пока шли Баренцевым и Норвежским морем, забот не было. Самописец рисовал классическую палку, иногда с перегибом – все, как в книжке. А в Гренландском море мы вошли в пределы Гольфстрима, и здесь самописец взбесился. Такие каракули стал выдавать, что ни какой типизации не поддаются. Самописец у командира перед носом, поэтому сразу вывод: «У вас матчасть неисправна!». Пытался я объяснить, что в этом районе гидрология такая из-за перемешивания водных масс теплым течением, без результата. Пришлось самописец переключить в режим грубого измерения, тогда командир удовлетворился. И я успокоился, а зря. Наблюдали мы интересное явление – тонкая структура называется. При тонкой структуре среда такие изменения в условия распространения энергии вносит, что никаким прогнозным оценкам не поддаются. На оси подводного звукового канала достигается сверхдальнее обнаружение шумящих объектов, а экранирующий слой может исключить обнаружение даже в ближней зоне. Но я это потом, в Академии, узнал, а тут только потел от вопросов командира. Явление тонкой структуры и сейчас мало изучено, а в училище я о таком и не слышал. Как было объяснить, почему рыбаков на Джорджес- банке мы почти за двести миль слышим, а транспорт обнаружили едва не над собой.
Явлением этим я всерьез занялся после Академии, в автономке на «Комсомольце». Набрал статистики, написал статью (её потом в журнале ЦКБ «Рубин» опубликовали) и до сих пор этим материалом пользуюсь. А ведь мог и раньше выводы сделать, если бы самописец не загрубил.

КОТ

Сосед наш по лестничной площадке, Боря Максимов, служил в Алкашевке. От него я эту историю и услышал.
Стал Борин сослуживец в летне-кобелиный сезон делать ремонт в квартире. Летом в Лице мужики всегда делают ремонты – это им жены завещают, убывая в теплые края: и семье польза и мужик от дурных мыслей не мается. А для компании Бориному сослуживцу был оставлен кот. Вот закончил наш герой с обоями, перешел к покраске пола. Чтоб стиркой впоследствии не маяться, разделся до трусов и полез с кистью под батарею отопления. В таком нетипичном положении все, что у мужика обычно в трусах спрятано, как правило, вываливается. А в это время кот нашлялся и домой явился. Дверь была не заперта, кот ее толкнул и вошел, за собою дверь не закрыв. Кот некоторое время полюбовался колеблющимися колокольчиками, а затем подкрался сзади и толкнул их лапкой, понравилось ему, стервецу.
Хозяин от неожиданности сильно боднул батарею, да так, что голову об её ребро разбил и от этого сознание потерял. Коту стало не интересно, и он ушел на кухню. А в это время к хозяину друзья пришли, выпивку принесли. Для выпивки, как известно, нужна компания, и чем она больше – тем разговор содержательней.
Дверь была приоткрыта, друзья вошли и наблюдают: хозяин квартиры с разбитой в кровь головой лежит под батареей, в квартире никого, дверь открыта. Какие выводы? Вот те самые, про криминал. Не знаю, сколько друзей было, но они разбились на две партии, одна хозяина квартиры стала выносить на самодельных, тут же сымпровизированных, носилках, вторая то ли злоумышленников ловить отправилась, то ли скорую с милицией вызывать. От транспортировочных действий пострадавший очнулся, и, не слезая с носилок, историю ранения поведал. Носильщиков разобрал такой смех, что они раненого уронили на лестничной площадке, и он в падении сломал ногу – на этот раз фактически.
На счастье, тут как раз и «скорая» подоспела, вызванная второй партией, так что в госпиталь наш герой все-таки попал. История анекдотичная, но фактически изложена мной в сокращенном варианте, потому что Борина реакция при рассказе была, естественно, аналогично изложенной.

КАК МОЗГОВОЙ НЕ РАЗВЕЛСЯ

Вы, возможно, слышали историю о том, как один офицер работал с растворителем (ацетоном, бензином….). Работа не получилась, испорченный растворитель пришлось вылить в унитаз, на который, впоследствии, расстроенный работник сел, естественно, с сигаретой. Последствия легко представимы. Кстати, знание этого анекдота выручило меня однажды, возможно, от аналогичной ситуации.
На корабельную практику нам, курсантам, выдавали белые парусиновые робы. Джинсы в ту пору только входили в моду, стоили сумасшедших денег, а штаны от робы после стирки в растворе ацетона и небольшой подгонки превращались в прекрасные джинсы. На практике я сэкономил новые штаны и в отпуске решил реализовать этот план. Для начала замочил их в растворе ацетона … и забыл. Когда вспомнил – в тазу плавали бесформенные лохмы. Все пришлось вылить, но я-то был умный. Вылил не в унитаз, а за окно, (жили мы тогда в Ломоносове, на улице Приморской, на первом этаже).
Вспомнилась мне эта история в связи с фактическим случаем, происшедшим с моим сослуживцем, управленцем Сережей Мозговым. Когда мы ремонтировались в Северодвинске, Сережа нашел себе девушку. Обычный случай, но Сережа решил с Нелей развестись и на той жениться. Тем более, что девушка забеременела, а у Нели детей не было. Пришли мы в Лицу после ремонта – у Мозговых развод. Сережа собирает вещи, ненужное сжигает в титане ванной (такие у нас стояли в старом жилом фонде, где Сережа жил). Действия, естественно, производятся в возбуждении, потому что на фоне скандала. И в таком возбуждении Сережа не заметил, как сунул в титан рубашку с ружейными патронами в кармане. Сережа был охотником.
Патроны взорвались. Сережу сильно опалило, чудом не пострадали глаза. В общем, на фоне этого несчастного случая семья сохранилась.

ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ

На флоте с этим делом действительно проблема. Двадцать шестой календарный год дослуживаю и ежемесячно расписываюсь в телеграммах и бюллетенях о том, что действительно ознакомлен с ситуацией, в которой очередной раз искалечили личный состав. Прямо как божья кара: хозяйка может всю жизнь гладить утюгом, из которого сыплются искры, провод голый и вилка болтается — и ничего. Но стоит матросу взяться за утюг, обиркованный, с замеряемым регулярно сопротивлением изоляции, ежедневно осматриваемый ответственным лицом – как его тут же убивает током. И что интересно, если верить бюллетеням по травматизму, такие случаи происходят исключительно с разгильдяями, которые отлынивают от авральных работ, чтобы подготовиться к увольнению.
Корабельную практику после первого курса проходили мы на крейсере «Мурманск». Обустроились и повылазили на палубу с разинутыми варежками – интересно, крейсер все-таки. В это время у матроса, который что-то очищал от краски на высоте, выпадает зубило и, просвистев метров тридцать, намертво прибивает к деревянной палубе крейсера «гад» (ботинок) Сережки Барлина. Попади оно в голову – прошило бы насквозь. А так — в ботинок, который, естественно, размера на два был больше. Так что зубило пришлось в носок ботинка, а нога почти не пострадала. Пострадавший отделался легким испугом. А у товарищей это событие вызвало гомерический хохот. Смешно было дуракам. А то, что имело место грубейшее нарушение техники безопасности, едва не приведшее к трагедии — никому не пришло в голову. Матроса даже не наказали.
На этой практике был вместе с нами курсант Юра Перельман. По свойственной этой нации задумчивости он однажды, поднимаясь из кубрика на палубу, не поставил на стопор крышку люка. Крышка сорвалась. Дала Перельману по его пейсатой голове. А когда Юра навернулся на ступеньки, краем крышки об комингс ему отсекло верхнюю фалангу указательного пальца – того самого, которым военнослужащий должен нажимать на курок. Тут уж не легкий испуг, тут серьёзный травматизм со всеми вытекающими последствиями.
Недавно встретил я Юру в Петергофе. Описанный случай помог ему демобилизоваться в первой волне демократических сокращений армии, причем по состоянию здоровья, т.е. с 60-тью окладами и пожизненными льготами. И сейчас он крутой бизнесмен. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
А полоса травматических несчастий на описанном случае у Сережки Барлина не кончилась. В период его командирства во время погрузки боезапаса щитом волнореза отрезало руку у матроса технического экипажа. Матрос, конечно, сам варежку разинул, но, с другой стороны, порядка то должного не было. Зато, на счастье командира, пострадавший был проинструктирован и роспись его в соответствующем месте имелась.
Еще, помнится, у него же на корабле убило током гражданского специалиста. Работая под напряжением неизолированным инструментом, он приложился кормовой частью к приборным шкафам за спиной. С трудом верилось, что две маленькие точечки на указательном пальце и правой ягодице – причина смерти цветущего, двухметрового роста парня.
Человек, конечно, царь природы. Но как подумаешь, насколько этот царь беззащитен и уязвим, и сравнишь его с тараканом или клопом – становится просто обидно. За царя.

ГЛУБОКОВОДНОЕ ПОГРУЖЕНИЕ

В службе моей их было несколько. Но запомнились два – на К-1, моей первой подводной лодке, и на «Комсомольце».
Как я упоминал, службу офицерскую начал на 675 проекте, на этой самой К-1.
Лодка была старая, хотя за год до моего прибытия прошла капитальный ремонт с модернизацией. Для лодок этого класса и поколения предельной глубиной были 240 метров и испытать корпус на этой глубине следовало при отработке второй курсовой задачи. Помню, что предстоящее испытание не представлялось ерундой даже ветеранам экипажа, который к тому моменту обновился более чем на 50%. Нам, молодёжи, тем более было страшновато. Особенно угнетало присутствие большого числа кораблей – обеспечителей, думалось, что такие серьезные приготовления – не к добру. Но вот вышли в точку, спустили вниз вахту, задраили люк — и тишина. Ни команд, ни сигналов. Сидим по боевым постам и не знаем, что происходит.
Происходил последний инструктаж командира — старшим. Наконец команда: «Принять главный балласт, кроме средней». Лодка 675 проекта – кингстонная, т.е. для заполнения цистерны требовалось открыть кингстоны в нижней части цистерн и клапана вентиляции в верхней, для стравливания воздушной подушки. Управление кингстонами и клапанами вентиляции производилось из центрального поста, вручную, и представляло собой весьма сложную операцию, поскольку требовало от трюмных большой сноровки. В зависимости от квалификации, трюмный мог сразу провалить лодку на запредельную глубину, а мог, принимая в цистерны порциями, положить её на заданный горизонт мягонько, как в ладонях. Наш старшина команды трюмных (к сожалению, забыл его фамилию) в своем деле был ас. По расхожему выражению, он служил столько, сколько не живут и все на одном корабле. Вообще в те годы – семидесятые – на кораблях служило много ископаемых мичманов, встречались даже участники войны. Таких мамонтов, особенно боцманов и трюмных – командиры лелеяли и холили, таскали за собой при переводах и полагались как на маму. Так вот, наш старшина – трюмный, был из таких.
Отвлекшись от темы, скажу, что мамонтов на флоте не осталось. Мамонты – они ведь не дураки были. Сознательно денежки зарабатывали. Иной мамонт больше командира получал, но и служил не за страх, а за совесть. Кроме денег, в эпоху тотального дефицита, мамонту полагались всякие блага, в виде машины, гарнитура, женских сапог и прочего – сразу после политотдела. В 88 –м году, когда я переводился, на машинах в нашей дивизии ездили только две категории военнослужащих: политрабочие и старые мичмана. Штаб и командиры перемещались пешим порядком. Как, впрочем, и сейчас. Только политотделов больше нет, воспитатели дефицитов не распределяют, старые мичмана разбежались. На машинах теперь ездят накачанные молокососы и свысока поглядывают на нищих подводников, пылящих пешим порядком. О времена, о нравы.
Но вот приняли балласт в цистерны, удифферентовались на перископной глубине. Момент погружения под перископ связан для меня всегда был сладостно – жутким ощущением, чем-то вроде оргазма, когда комок перекатывается по всему позвоночнику от шеи до копчика. При погружении корпус лодки издает некий слабо слышимый звук, который вернее всего можно назвать пением. Сначала резкий удар – хлынула вода в цистерны, затем что то вроде «у-у-у-у-у» и кажется, что это очень долго и в сознании возникает глубинометр, считающий метры до грунта, и комок по позвоночнику покатился, покатился … но вновь удар (закрылись клапана вентиляции) и команда: «Глубина перископная. Осмотреться в отсеках». И все — схлынуло.
Мое место – в рубке акустиков, задача – поддерживать звукоподводную связь с обеспечителем. Лодка погружается на рулях, медленно, осматриваемся в отсеках через каждые 10 метров. До 150 метров погружение шло нормально, глубже – потек клапан сравнивания давления на спасательном люке 1-го отсека. За 100 метров – началась фильтрация воды по сальнику уплотнения выдвижного устройства РЛС. Но это мелочи, которые никого не пугают.
Эти мелочи отрыгнулись мне позже, в автономке, когда капельная течь по клапану люка, скапливаясь под обшивкой подволока, обернулась ведром воды, внезапно хлынувшим на кабельные трассы гидроакустического комплекса, и вывели его из строя на несколько дней. Формально эти дни, пока я устранял неисправность, лодка была без глаз и ушей и подлежала возвращению в базу, а непосредственные виновники – до автора этих строк включительно – строжайшему наказанию. Но – замяли, даже от особиста скрыли.
А пока я радовался, как молодой щенок, своему первому погружению. Пока дифферентовались на рабочей глубине, нам, молодым, невзирая на чины, полагалось крещение.
Крестили старослужащие матросы – годки, в том числе и нас, лейтенантов. Состояло крещение в том, чтобы выпить морскую воду из плафона, снятого с одного из светильников в первом отсеке. На нарушение субординации никто не обижался, ведь самим актом крещения годки признавали наше офицерское право командовать ими. Я стоически одолел свой плафон, вода, помню, была скорее горькой, чем соленой и пилась, вопреки ожиданиям, без отвращения. Во всяком случае, это первое погружение запомнилось мне, как большая радость. Радость – искренняя- была и в отсеках и в центральном посту. Потом на проходной палубе второго отсека матросы натянули нитку, которая лопнула от освобождения корпуса при всплытии.
Всплывали уже смело. Благодаря обеспечителям, обстановку на поверхности знали, а потому продулись уже метрах на двадцати, имитируя аварийное всплытие. Опять удар, свист воздуха в цистернах и все, наверху. После этого я по настоящему почувствовал себя подводником.
На К-276 – известном «Комсомольце» — нитки в проходах натягивать не было смысла. Реакция корпуса на обжим была очевидна – корпус после 300 метров начинал так потрескивать, что, казалось, вот — вот не выдержит. Особенно хорошо прослушивался обжим корпуса во втором – жилом отсеке. На первой палубе второго отсека размещалась кают-компания офицеров и душевая. Вот из душевой особенно хорошо прослушивался этот леденящий душу треск. Насколько мне известно. Максимальная глубина, которой достигал «Комсомолец» (в своем жизненном цикле конечно)- это глубина 1020 метров. Это без меня, врать не буду.

Но я тогда находился на подводной лодке, которая это глубоководное погружение обеспечивала. Испытания проводились в Норвежском море, сами мы находились на глубине 400 метров и поддерживали с «Комсомольцем» гидроакустическую связь.
Я участвовал в погружениях на рабочую глубину 800 метров. В 1986-87 году в качестве офицера штаба я ходил на этой ПЛА на боевую службу.

Кроме типовых для этого класса лодок задач перед нами стояла и такая – испытать работу систем и механизмов при длительном плавании на рабочей глубине. Естественно, обеспечители и спасатели не предусматривались, речь шла о штатном режиме деятельности ПЛА. Однако, мы — то, конечно, подстраховывались как могли. Еще раз все проверили, погружались с минимальным дифферентом, сдерживали лодку через каждые 100 метров для осмотра отсеков. В общем, музыка долгая, часа на четыре, личный состав, естественно, на постах – по боевой тревоге. Сначала страшновато было, ведь случись что – никто не поможет. Потом надоело бояться, люди потихоньку оттягивались с постов, кое-кто уполз в каюты – благо контроля нет. На рабочей глубине слинял и я – мое дело было пассажирское, свою задачу выполнил и в койку. Поскольку весь период погружения я просидел в центральном посту, то леденящих душу потрескиваний корпуса не слышал, а в дальнейшем мы к этому так привыкли, что и внимания не обращали.
Запомнилось другое, пиллерс у наклонного трапа (полая титановая труба толщиной в хорошую ляжку) между первой и жилой палубой второго отсека в результате обжатия корпуса приобрел сложную форму вроде буквы «S». и в верхнюю щель, образованную вспученной переборкой каюты и изогнутым пиллерсом, просунулась по щиколотку голая нога безмятежно спавшего на верхней койке лейтенанта – штурманенка. При всплытии, особенно аварийном, эта нога была бы расплющена между переборкой и пиллерсом.
В дальнейшем, осмелев, мы смело погружались на рабочую глубину (800 м), даже не повышая готовности, и каждый раз переборка и пиллерс так же деформировались, но восстанавливались без последствий на глубине метров 400-500. Штурманенок так же продолжал спать на своей койке, если погружения приходились не на его вахту, но во избежание увечья раздобыл еще одну подушку и держал её в ногах, закрывая опасный угол.

ФОРС-МАЖОР

В переводе, не знаю с какого, это означает «неодолимая сила». Моряки по сути своей суеверны и признают объективное существование «форс-мажор». В том или ином виде этой темы касались все писатели – маринисты: Соболев, Конецкий, Колбасьев. Даже в официальных документах признается объективное существование этого явления. Например, в акте Государственной комиссии о причинах гибели ПЛА «Комсомолец». Перечислив более чем на 100 страницах воздействовавшие на ПЛА аварийные факторы, авторы приходят к выводу, что именно цепная реакция их возникновения и не была предусмотрена конструкторами, т.е. возник именно тот самый форс-мажор.
В моей служебной судьбе форс-мажор не имел такого фатального значения, однако проявлялся неоднократно.
Свежепостроенная подводная лодка К-502 проходит заводские ходовые испытания в Белом море. Цель ЗХИ – проверить, что ПЛ способна плавать в надводном и подводном положении. Наша лодка успешно это доказала и мы в надводном положении следуем на базу. За бортом летняя беломорская ночь, видимость полная, море – штилевое. На борту вместе с заводчанами два экипажа, соответственно, два командира: капитан завода и наш командир. Известно, что разделение ответственности рождает безответственность, поэтому наш командир засиделся в кают-компании, передоверив управление кораблем нам: вахтенному офицеру Эдику Мартинсону, вахтенному офицеру БИП – мне, и вахтенному штурману Игорю Федорову. Игорь в рубке, а мы с Эдиком на мостике и заняты обычным флотским трёпом.

В 2,5 милях по правому борту параллельным с нами курсом следует «рыбак», который тоже идет на базу и потому на его борту происходит вполне понятное веселье. Светятся все иллюминаторы, а иногда до нас доносится даже музыка из репродукторов на его мачтах (не удивляйтесь, я уже упоминал, что в море иные, чем на суше, условия распространения звука). Я, как вахтенный офицер БИП, отвечаю за безопасность от столкновений, а потому уже определил и записал в журнал параметры движения «рыбака» и в промежутках между трёпом посматриваю на его манёвры, но опасности нет. Левый борт, освещенный иллюминаторами, просматривается весь, ясно виден красный бортовой огонь. Это притупляет бдительность и едва не приводит к трагическим последствиям.
Внезапно мы с Эдиком замечаем, что конфигурация огней изменилась, красный огонь стал ярче, ясно видно носовой и топовый. «Рыбак» изменил курс и полным ходом прёт на нас. Тут не до расчетов, имеющий помеху справа должен уступить дорогу. Эдик командует реверс турбине, я на поручнях съезжаю вниз по вертикальному трапу в центральный, где мое место у прокладочного планшета, лодка как бы приседает в торможении, командир, ощутив реверс, пулей вылетает наверх. Больше он не покидает мостик, а мы с Эдиком, нещадно отодранные, побитыми собаками бдим на вахте. Довольный «рыбак», сверкая иллюминаторами и оглушая нас Пугачевой из репродукторов, пролетает у нас по носу так близко, что при желании можно было засветить камнем в лоб подлецу – рулевому.
Мы с Эдиком получили выговор заслуженно, за небдительное несение вахты. Расслабон в море не допустим. Однако, в случае столкновения арбитраж бы нас оправдал, ибо опасный маневр траулера был не случайностью, а умыслом. Траулер наблюдал нас так же ясно, как и мы его. Увеличив ход он, согласно Международным правилам судовождения, становился «обгоняющим» и потому нес всю ответственность за последствия манёвра.
Между рыбаками и подводниками существует давняя неприязнь. Непосвященный человек считает, что в море надо плавать от берега до берега и из точки «А» в точку «Б» следовать кратчайшим путем. На самом деле, боевые корабли, в том числе и подводные лодки, переходы осуществляют только по назначенным маршрутам и задачи отрабатывают в заданных полигонах. А вот рыбаки подчинятся не военным, а коммерческим законам, т.е. законам миграции рыбы. Поэтому наши пути часто пересекаются, что создает не только взаимные помехи, но и часто приводит к материальным потерям. Особенно в период осенней путины, в октябре-ноябре, когда рыбаки стаями таскают свои тралы, как нарочно, в наших полигонах, а подводные лодки, как по злому умыслу Оперативного управления, так же стаями судорожно закрывают годовой план по сплаванности и стрельбе. В этих условиях чаще всего и происходят столкновения и попадания лодок в тралы. В таком случае наш брат – подводник обычно отделывается стрессом и дисциплинарным взысканием, рыбак же ощущает здоровенную дыру в кармане. Трал стоит очень недешево, а главное упускается дорогое путинное время. Я слышал о многих случаях попадания в трал, но никогда речь не шла о возмещении убытков.
Помню, как в году 86-м мы отрабатывали учение по рассредоточению на запасной пункт базирования. В качестве последнего была назначена одна из губ восточнее Териберки, никем постоянно не используемая, давно заброшенная база, в которой из всего навигационного оборудования сохранились два пирса, к ним и швартовались участвующие в учении силы. В разгар нашего учения, в котором только рассредоточение было фактическим, а все остальные действия обозначались, в нашу базу для ремонта порванных сетей попросился траулер. После долгих переговоров наш адмирал разрешил ему отстой до утра, а в назначенное время, несмотря на мольбы не закончившего ремонт «рыбака», он был изгнан из базы. Возможно, этот случай тоже лег в копилку взаимной неприязни. Одним из проявлений, которой я считаю ранее упомянутый случай опасного маневрирования.
Следующий случай проявления форс-мажор в чистом виде. В конце октября 1986 года я, свежеиспеченный флагманский специалист, впервые выходил в море на ПЛА 705 проекта (Лира).

Эти подводные лодки были очень малыми – всего 3,5 тысячи тонн, имели реактор на жидкометаллическом теплоносителе, экипаж всего 35 человек (в основном офицеров) и высокоавтоматизированное управление системами и механизмами. Построено их в свое время было всего 6 корпусов, сведенных в отдельную дивизию, в штаб которой меня назначили после Академии. Благодаря ЖМТ – теплоноситель лодки этого проекта были очень скоростными и маневренными, но малое водоизмещение ограничивало их надводную мореходность. Для управляемости в надводном положении эти ПЛА вынуждены были заполнять кормовую группу ЦГБ, т.е. иметь небольшой дифферент на корму.
На Баренцевом море октябрь – ноябрь самое штормовое время, переход нам назначили надводный, чтобы винты не выскакивали из воды, командир притопился под рубку. Вахта на мостике, спасаясь от хлещущих волн, визуальное наблюдение вела периодически. В переводе на нормальный язык это значит, что командир с вахтенным офицером прятались под козырьком мостика, изредка высовываясь из-под него для осмотра горизонта.
Мое место в центральном посту, я должен был осуществлять контроль за действиями операторов РЛС и ГАС. Однако толку от такого контроля было не много, потому что экран РЛС был полностью засвечен отражениями от волн и атмосферных помех. Кроме того, при дифференте на корму характеристика направленности РЛС (так называется умозрительная вертикальная область, в пределах которой распространяются излучаемые РЛС радиоволны) как бы задирается вверх и шарит по макушкам волн. Однако наши штурмана были на высоте и вели корабль точно по оси ФВК (фарватера). Навстречу нашей лодке, тоже точно по оси ФВК, шла лодка с моря в базу. И не просто лодка, а стратегический подводный крейсер, такой величины, что наш 705 проект можно было смело разместить на ее носовой надстройке. «Стратеги» наблюдали нас, но как малоразмерную цель, такую мелочь, которая не стоит и чиха. Так ньюфаундленд смотрит на таксу. Столкновение было неизбежно и оно произошло.
Вы спросите, в чем форс-мажор. В точности кораблевождения по оси ФВК.
В другом случае форс-мажор был порожден неорганизованностью с одной стороны и неграмотным маневрированием с другой.
Вышли мы на задачу Л-3 (стрельба практическими торпедами) по доброй флотской традиции в конце ноября, в самое штормовое время. Подводная лодка – малютка 705 проекта. Командир — Булгаков Владимир Тихонович, человек не очень приятный в общении (проще говоря, самодур), я – в качестве офицера штаба. С Булгаковым у меня раньше были натянутые отношения, поэтому я в море пошел без особой охоты и с командиром поддерживал сугубо служебные отношения, без нужды в центральном посту не торчал.
Боевое упражнение, которое мы должны были выполнить, заключалось в следующем: отряд специально назначенных наших кораблей, обычно это был крейсер «Мурманск» и 2-3 эсминца, сторожевика или малых противолодочных кораблей, должен был пройти назначенным маршрутом, имитируя авианосец в охранении. По маршруту его движения нарезались районы действий специально собранных подводных лодок, каждой из которых поставлена задача «авианосец» атаковать практическими торпедами. Корабли охранения, в свою очередь, незакономерно маневрируют в назначенных секторах, постоянно работали активными гидролокаторами, чтобы атаку подводной лодки сорвать, а в случае ее обнаружения – применить свое практическое оружие.
Решение такой задачи – основное назначение подводных лодок нашего проекта, мы ее постоянно отрабатывали на тренажерах. Морской этап – кульминация подготовки. В этот раз все с самого начала пошло наперекосяк. У одного из МПК охранения полетели дизеля буквально после выхода из базы. Второй имитировал охранение в нескольких районах, пока у него не вышел из строя гидролокатор и МПК, слепой и глухой, чесанул напрямую через полигоны, махнув рукой на противолодочный зигзаг и график движения по маршруту.
Вот так и создались условия для того самого черного песца – как называет такую ситуацию А.Покровский – или форс-мажор в моей терминологии. Мой командир, считавший себя асом глубин, решил подвсплыть для выяснения обстановки, не объявляя боевой тревоги. Я об этом не знал и, не желая без нужды общаться с командиром, находился в каюте, т.к. обоснованно считал, что до начала упражнения еще полчаса и тревога будет объявлена своевременно.
Надо вам сказать, что на МПК ставятся те же дизеля, что и на рыболовецких траулерах, а потому шумят они одинаково. Гидролокатор, как я упоминал, не работал, а потому акустик, обнаружив МПК, классифицирует его как рыболовецкий траулер (РТ). Атака РТ в наши планы не входила, а потому командир маневром привел его в кормовые курсовые углы (проще говоря, отвернул, чтоб не мешали, что является грубейшим нарушением практики подводного плавания). МПК о грозящей опасности из глубины не подозревал, а потому на хорошем ходу сел на «кол», т.е. наш перископ пропорол ему брюхо, да так основательно, что МПК с перепугу дал SOS. Слава богу, до жертв дело не дошло, но своё получил каждый. В частности, меня предупредили о неполном служебном соответствии, строго говоря, только за факт присутствия на борту, но для себя я сделал вывод: что не следует переносить личную неприязнь в область служебных отношений.
Завершу цитатой: « Нет аварийности оправданной и неизбежной. Аварийность и условия её возникновения создают люди своей неграмотностью и безответственностью» (С.Г.Горшков).
Я привел только три примера из личной практики. Благожелательный и критичный читатель при желании найдет аналоги не только в области мореплавания. Вообще, искатель приключений в конечном итоге их находит. Не ищите приключений! Они вас сами найдут.

РАДИАЦИОННАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

Пункты базирования наших атомоходов делятся на «зону режима РБ» и «зону строгого режима». Зона РБ – береговая часть, «зона строгого режима» (ЗСР) — пирс с ошвартованными кораблями. Проход на пирс – через пост радиационного контроля (ПРК). Дисциплинированный подводник в зоне РБ посещает санпропускник, где вместо, а чаще поверх обмундирования, надевает специальный костюм из неведомого материала «репс» (легкой промышленности неизвестен), и в этом костюме и в специальной обуви через ПРК следует на пирс к родному кораблю мимо висящих в коридорах санпропускника плакатов, где он, этот самый подводник, нарисован в отглаженном новеньком костюме РБ, с белым воротничком.
На самом деле наш брат – подводник в РБ-шке, рваном ватнике, разбитых ботинках, отмаркированный во всех немыслимых местах выглядит так, что колхозный скотник рядом с ним – лондонский денди.
Обратно с пирсов подводник следует через установку дозконтроля на ПРК, которую обслуживает подлец – дозиметрист. Подлец потому, что береговой; потому, что РБ на нем новенькое, потому что измывается с помощью своей установки над подводником, как хочет. Подлец, потому что подлец, и если его подлая установка замигает и зазвенит, он у тебя последнее РБ отнимет (а РБ в целях экономии выдают раз в год, а не в месяц) заодно с форменным обмундированием, поверх которого ты РБ надел, отправит в душ, да еще по его докладу о загрязнении на корабле вместо схода – авральная приборка. Вот почему он подлец.
Но, на счастье, он ленив. Ему ведь, подлецу, в случае загрязнения тоже шевелиться придется. Поэтому в худшем случае он пакостит докладом о нарушении тобой режима РБ. Например, не переобулся ты. А служба радиационной безопасности замыкается непосредственно на командующего. Командующий снимает допуск – и бегай потом, сдавай зачеты, а на корабль тебя не пускают. Кто знает – тот меня поймет. И подчиняться этим пакостным правилам радиационной безопасности обязаны все – от командующего до самого последнего гражданского специалиста. Но если этот гражданский специалист – женского пола, в мини юбке и на шпильках и в зону особого режима, на пирс то бишь, он следует только с целью передачи на корабль какой-нибудь штуковины, тут уж у последнего подлеца – дозиметриста не поднимется рука задержать такого специалиста на проходе ПРК. Зато обратно….
Тут я для ясности картины, прежде чем перейти к изложению. Должен дать последний комментарий. Дело в том, что матросами на кораблях у нас служили русские, украинцы и белорусы, в роте охраны – тупые и решительные среднеазиаты. Зато в службе радиационной безопасности (вахта ПРК) исключительно сексуально озабоченные, но принципиальные представители кавказских национальностей. Подбирали их так специально. Не за сексуальность, разумеется. За принципиальность.
Так вот, следовала описанная мной специалистка к нам на корабль для передачи какой-то бумажки. Вахтенный ПРК её на пирс беспрепятственно пропустил, зато на выходе действовал строго по инструкции. Пропустил девушку через установку дозконтроля, на которой предварительно установил пороги срабатывания ниже всех разумных норм, а когда эта установка зазвенела и замигала – повел испуганную специалистку на дезактивацию. Дезактивация – это значит: одежду в печку, носителя под душ. Да еще галантный кавалер в дезактивации девушке помог. Об этом она с возмущением написала в жалобе командующему. Командующий криминала в действиях вахтенного матроса не нашел и передал жалобу на рассмотрение начальнику СРБ. Тот, естественно, заслушал обе стороны и взял с вахтенного ПРК объяснительную, где был сочный абзац: «Сняв свитер, помыл ей спину и прочие места …». Объяснительная в копиях ходила по рукам, девушку лишили допуска к РБ, матроса за галантность перевели на свинарник.
Мораль. С режимом радиационной безопасности не шутят.

СВИНАРЬ

Кто бывал в Западной Лице, тот знает, что на полдороге в Большую Лопатку располагается свинарник. Обслуживают свиней, естественно, матросы, а кормят их (свиней, а не матросов) теми же самыми помоями, которые выдают подводнику на камбузе. Подводник эти помои, как правило, не жрёт, а если и жрёт, то к 30-ти годам зарабатывает гастрит и язву. Так что хрюшки жрут от пуза. Куда идет мясо, не знаю, врать не буду. Сало со щетиной в супе лавливал, а мяса – нет, не видел. Но со свиньями у командования ясность была. А вот с матросами, видно, ни какой. В смысле подчиненности. То ли к МТО они относились, то ли к военному совхозу. Может, кто и знал. Но не матросы. Они вообще на корабельных штатах стояли и по расписаниям числились электриками и трюмными. Их, сердечных, по самым глухим деревням отлавливали с четырьмя- пятью классами образования и ввиду полной непригодности к флотским наукам определяли на свинарник к знакомому делу. Обмундирование, правда, выдавали: бескозырку, робу, сапоги и ватник.
Один такой свинарь в мою флотскую бытность заявился однажды, минуя все КПП, прямо в МТО (отдел материально технического снабжения) просить сапоги и ватник. Старые, мол, совсем прохудились. Стала делопроизводитель искать его по ведомостям и обомлела – матрос этот уже полгода как в запас должен быть уволен, но начальство его забыло. А он, сердечный, не знал, к кому обратиться.
Скандал получился громкий. Матроса быстренько оформили сверхсрочником и в этом качестве демобилизовали, начальника нашли и в приказе наказали. А мы, слушая приказ, гадали: « Выдали матросу – сверхсрочнику кортик или нет? ведь положен».

КАК Я НОСИЛ ЧАЙ МАРШАЛУ САВИЦКОМУ

В 80-х годах в СССР повсеместно внедрялась новая система опознавания. Запросчики – ответчики системы свой – чужой на случай войны устанавливаются на всех судах, кораблях, самолетах гражданских и военных, постах, аэродромах и т.д. Старая система была надежной в техническом смысле, но неимитостойкой, т.е. допускала возможность ложного опознавания. А во время афганской войны наши сбили пакистанский вертолет с американским ответчиком, с которого и слизали «ноу-хау». Так что разработали новую систему и внедрять ее поручили маршалу Савицкому – папе космонавтки. Дедушка Савицкий в резерве министра обороны засиделся, а потому к делу отнесся ответственно. Сам изучил технику и организацию ее использования, а потом сел в самолет и лично его пилотируя, полетел по флотам обучать РТСовцев вводу ключей и кодов. Начал с Северного флота. Нас, флагманских специалистов РТС со всего флота собрали в конференц-зале штаба флота на уроки маршала. Первый ряд заняли адмиралы, второй – капразы. И так далее, до мелочи уровня штабов дивизий и бригад. На перерыве все кинулись в гальюн и курилку, а адмиралы окружили маршала и повели угощать командирским чаем. Мы, опытные штабные офицеры, смекнули, что перерыв затянется, и не спешили. Но маршал оказался за рулем – т.е. за штурвалом, от командирского чая отказался и продолжил занятия вовремя. Так что кое-кто, в том числе и я, оказался за дверью.
Дело пахло взысканием, но, на моё счастье, адъютант командующего флотом в расчете на командирский чай припозднился с обычным и тоже прибежал с подносом, когда двери зала закрылись. Остальные опоздавшие попрятались по щелям и у дверей зала остались я и адъютант командующего с подносом. И тут меня осенило. Я взял у адъютанта поднос с чайником и стаканом и смело пошел к столу маршала. Адмиралы гневно провожали меня глазами и что-то шипели в след, но я, как будто так и надо, поставил перед маршалом поднос со словами: «Ваш чай, товарищ маршал». Повернулся и пошел на свое место.
Мой непосредственный начальник, флагманский флотилии Ибрагимов Е.И., на обратном пути признался, что меня решили не наказывать – за наглость и находчивость.

О «КОМСОМОЛЬЦЕ»

Как офицер штаба 6 дивизии подводных лодок, я утверждаю: «В боевом составе Северного флота никогда не было подводной лодки с таким названием. «Комсомолец» стал «Комсомольцем» после 7 апреля 1989 года».

Дело было так. Осенью Жене Ванину назначили нового зама. Фамилию его я не знаю, да и не хочу его, подлеца, знать. Зам был после Политической Академии из «инвалидов». Есть на флоте, как и везде, такие люди, у которых вместо двух – три руки, из них одна волосатая. Видно, волосатая рука ему посулила: «Послужи, мол, годик на уникальной лодке, выведи экипаж в отличные (поможем, мол). За автономку орденок получишь, дальше в политотдел переведем и т.д.». Вот замуля и начал рыть, чужим потом орден зарабатывать. И соцсоревнование организовал за именную лодку. Мол, если автономка пройдет успешно, нас «Комсомольцем» назовут (а про себя – мне орден дадут). Но экипаж его не принял, перед автономкой провели собрание и единодушно заму в доверии отказали. Поэтому в срочном порядке замом назначили парня из техэкипажа, который до этого то ли на тральщике, то ли на танке служил, а для поддержки его штанов Бурлакову, начальнику политотдела дивизии, пришлось идти. И оба, как известно погибли. А когда лодка утонула, политрабочие вспомнили, что «Комсомольцем» её назвать обещали, вот и использовали это наименование специально для прессы.
В 1986 году в Атлантике выгорела и утонула ПЛА «К-219», но это было еще до эпохи гласности, о ней в прессе сообщать не требовалось, иначе тоже бы каким-нибудь «партийцем» назвали.

Рассказы старого подводника

«Ветер соленый, морская стезя,
Дело такое, наше мужское,
Приказ есть приказ, нам иначе нельзя…
Спасибо Россия, что выбрала нас» Из песни

Автономка

Пополнили запасы, подышали кислородом, пожарились на солнце, до встречи Бинь-Бао, бухта так в Камрани называется. «Задраен верхний рубочный люк», скатившись по трапу вниз, доложил я. Вахтенный инженер-механик, привычно откинув голову, глянул в шахту люка, а не видно ли там звезд. Если не видно, значит, люк действительно закрыт. Привычно сухо и емко прозвучали короткие команды погружения, пошел отчет автономного плавания, когда лодка не всплывая, скрытно, выполняет поставленные задачи. Для того она и лодка, чтобы скрытно, а если не скрытно, то это железная бочка с недоумками. Ишь, как я строго к себе. Скажу по секрету трудно, а подчас и невозможно обеспечить эту скрытность.

Третьи сутки спокойной рутинной жизни под водой. Все работает, экипаж отработан, слух ласкают четкие команды вахтенного офицера и инженер-механика, доклады с боевых постов. Море тоже радует, никаких тебе самолетов и кораблей там разных, но скучно. Это мне скучно, сутками в центральном посту, а экипаж вкалывает, с 11 утра проворачивание, уход за оружием и техническими средствами, тренировки, учения, занятия по специальности. Обед, приборка, регенерация воздуха, выброс мусора и опять приборка, заканчиваем в 22-23 часа, вечерний чай. В ноль сменили вахту и посменно отдыхаем до 11.00. Так что думать о чем-то постороннем не досуг.

Регенерация воздуха, такие пластины меняем в железных ящиках, они поглощают углекислый газ и выделяют кислород атомарный, не О2, а О. Поддержание газового состава воздуха на лодке ответственное мероприятие, ниже 18% самочувствие плохое, выше 23%, этот кислород, накапливается в одежде, волосах и грубое сравнение, ты как бензином облит. Горели люди факелами на Северном флоте. Пластины регенерации при изломе, попадании на них жира вспыхивают как порох, сами горят как электросварка и все вокруг них горит. Поэтому с ними обращаемся со всем флотским уважением. В каждом отсеке, для них, чистенькая щеточка, совочек, резиновый коврик. Сейчас этого уже нет. Есть автоматическая химическая установка. И самой регенерации на лодке 200 банок, как аварийный запас, а мы грузили и распихивали по отсекам 3000 банок, а банки эти по 10 литров. А потом выброс отработанной регенерации и мусора. Наверное, думаете, взяли ведро и пошли выносить мусор. Это тоже операция ответственная под водой, устройство есть такое, ДУК называется - широкая труба с двумя крышками. Наружная закрыта, внутри лодки открыта, грузишь в нее мешков 10, потом одну закрываешь, другую открываешь и воздухом плюх. И вот так часа два. И все это по боевой тревоге. Так что скучаю один.

Как-то перед обедом я проснулся, не пугайтесь, командирская вахта ночью, смотрю, наш эхолот работает: «Штурман, что случилось?» Мнется штурман, не знает что сказать, рядом флагманский штурман дивизии, с нами пошел, учить нас глупых, « я прошу контролировать место лодки эхолотом глубиной под килем». Не стал я с ним спорить, придем в базу опять жалобы пойдут, и так уже пинков по самое, не хочу. А зря. Все что, когда-то, чему-то тебя учили, выполняй. Не должен командир бояться, стесняться.

Как то после похода нас поставили в док, штопать дырки и ремонт доковый. Стали красить цистерны главного балласта мои матросы. Запели от краски, сам еле одного поймал, вытаскивал. А начальник завода отказывается ставить вытяжную вентиляцию. Хотя на этой же лодке до меня командира сняли, взрыв в цистернах от паров краски, люди погибли. Зам командующего флотом вице-адмирал Ясаков, 2 метра ростом, умнейший и требовательный адмирал, нас командиров учил. Громовым голосом: «Запомните, пока вы мне не доложили, вы ни чего еще не сделали.» Мало слов, но сколько мудрости. Короче взял я телефон, докладываю: «командир «К -151», стою в доке и про беду свою.» В ответ телефон рыкнул: «Ясно». Утром смотрю, вокруг моей лодки суета, вентиляторы тащат, в небе зам командующего нашей флотилии на флот летит. Решена проблема.

Так вот трещим мы эхолотом на все Южно-Китайское море. Акустик докладывает, шум винтов, классифицирует- подводная лодка. Первая мысль уйти, нет, сначала разберемся. Отскочили немного от нее, слышен шум, а с дизельной лодкой, да и с атомной дважды контакт это вряд ли, взял я наушники, скрип какой-то, вот когда из колодца ведро поднимаешь, ручку крутишь, похоже. Интересно, ну-ка посмотрим. Всплыли на перископную глубину, поднят перископ, Накат. А вот и «друзья» наши, ловить нас собрались. Два фрегата. Один на месте опускает гидроакустическую станцию, слушает, как мы эхолотом забавляемся. А другой несется на поддержку. По «Накату» его сигналы. Ну, это зря ребята, мы уже умные. Опустил выдвижные и на глубине 20 метров, такая жуткая гидрология, рядом не услышишь, потихонечку пошли подальше. Что еще за номера спросите вы, безопасная глубина погружения от таранного удара 40 метров, почему нарушаем? Потому. Забыли, что он опускаемой станцией работает. Нет не дам я ему ордена зарабатывать. Сам думаю, вот позор то был, если почти на выходе из базы нас зацепили бы. А все наши подводные лодки в этом районе из-за отсутствия технических средств определения места были вынуждены работать эхолотом и были обнаружены. И ПЛА «К-10» из-за этого имела столкновение под водой с иностранной лодкой, которая следила за ней. Потом я проверил эту догадку. Как-то услышав гидроакустический сигнал, мы побежали посмотреть хозяина, миль двести прошли, сигнал был, но носитель не нашли, далеко.

Прошло время, мы заняли свой район боевых действий, Вы читатель не пугайтесь, хоть район и называется «боевых действий», но стрелять, топить не собираемся. Пока не собираемся. Но должны отследить все ударные силы ВМС США, которые могут находиться в этом районе или нас могут перенацелить в другой район, где будут находиться эти силы. Задача наша установить слежение, а с получением приказа, если, когда, вдруг война, «утопить» врага. Немного приврал. Атаковать, если первый буду, смогу, должен. Но чтобы авианосец вывести из строя, нужно торпед 10-12 в него всадить, что ни кто нам не позволит сделать. Он имеет такую оборону, чтобы разгромить АУГ, понадобятся силы целого флота. Так вот мы несемся к авианосцу, каждые 4 часа доносим, где он и что делает, а его охранение давит нас, у них тоже задача, не допустить советских подводников в позицию залпа. Все слышали «Холодная война», а что она такое? А подводники ВМФ ее ощущали соленым потом, бессонными сутками и замеревшим дыханием, когда ее холод рядом, совсем рядом пролетал возле корпуса лодки. Запугал и вас и себя. Сейчас этого уже ничего нет. Не так, авианосцы есть, а нас нет. Потому как одни говорят, что врагов у нас не осталось, а другие, что американцы оказывается братья. Поэтому мы весь флот и угробили. А какой флот был в конце 80-ых. Пришли лодки 3, 4 поколения. Ракетоносцы американские уже очень уважительно к нам относились. И авианосцы страшились наших «Гранитов, Вулканов». За тысячу километров прилетит к нему штук 30-60 ракет в одно время, да с разных направлений. Не отмахнется.

Согласен слов много, а где действия, чтоб дух захватывало. Всплываем на сеанс связи, в наш адрес радио, с указанием нового района, ожидается проход АУС в составе АУ, (ударный авианосец), Энтерпрайз, Китти-Хок, Мидуэй.

Произвели необходимые расчеты на поиск, всплывать на перископ каждые 3 часа, искать на Накате радиолокационные сигналы АУС. Три авианосца, кораблей 30 охранения, обязательно будут работать радиоэлектронными средствами. Это только в 1941 году, японский флот без локации, радиообмена, скрытно подошел к Перл-Харбору и вверг Америку в хаос. А наш Накат миль за 200-300 обнаружит, ищем. На очередном всплытии на перископную глубину, на Накате обнаружили сигналы силой 3 балла. Бежать быстро надо. Обе турбины полный ход, глубина 102 с половиной метра и вперед. Не только вы читатель, но и подводники скажут 102, да еще с половиной, как то странно. Согласен на скорости 27 узлов (узел - 1миля в час) такую команду не дашь. А вот на обычной 6-12 узлов всегда с половиной. Кто-то скажет, выпендрешь, комитет матерей сочтет за издевательство. Нет, целая философия. Вот задай матросу глубину 100 или 150 метров. Матросу скучно за рулями, спать охота, да ну ее щелкать манипулятором, если задали 100, наверное и 110 или 90 можно. А когда с половиной, здесь и внимание у него выше и не так уже и скучно и ответственность возрастает и мастерство. Рулями хлопать просто, а держать заданную глубину умение, а на скорости 27 узлов, умение, хладнокровие, отвага. Ошибись, заволнуйся секунду, и лодка завалит нос или корму. Как вы думаете, за какое мгновение она вылетит на поверхность с глубины 100 метров, при своей скорости 50 км/час, а за сколько она нырнет на 300 метров, где треснут переборки и черная вода рванет вам в легкие, сминая и раздирая ваша тело. Страшно? Не бойтесь, мы этого не допустим. На рулях и других боевых постах уже мастера. На лодках каждый день учеба, на хорошем, на плохом, но лучше на хорошем. На плохом, лучше чужие ошибки разбирать и делать выводы.

Пролетели мили, всплываем. Акустик, шум винтов, по пеленгу 45 градусов. Классифицировать контакт. От акустика, ОБК, в составе 3 кораблей. Цель номер один, тяжелый крейсер пеленг 46 град, цель номер 2…, цель номер 3…. Боевая тревога! Торпедная атака! Не волнуйтесь, условно. Мы всегда учимся. Далее пошли команды и доклады по выработки элементов движения цели и данных торпедного залпа. Для многоцелевой подводной лодки торпедная атака это песня, искусство, оркестр ГКП, концертмейстера старшего помощника и колдовская аналитика командира. Высшее напряжение и самые высокие тона этого оркестра наблюдаются, когда на ГКП звучат негромкие четкие доклады, старпом с микрофоном утверждает, усредняет, как маэстро руководит оркестром. А командир в кресле и тупо заточенным карандашом, что-то чертит на бумажке. Почему тупо заточенным, потому как остро заточенный, может от волнения сломаться или бумагу порвать, увидят моряки, скажут, волнуется. Командир не должен волноваться. Его спокойствие в моряков веру вселяет. Горе тому, кто бегает по отсеку, суетится, обязательно мимо, хорошо еще, если просто мимо. Про саму атаку мы еще когда-нибудь расскажем, а сейчас нужно взглянуть на противника, да донести на флот, что мы тут обнаружили. Перископная глубина, вы наверное думаете, вот как легко, надо всплыть под перископ, взял да и всплыл, все просто. Нет. Надо на глубине наилучшей слышимости прослушать горизонт, разобраться с целями, потом всплыть на 40 метров еще раз прослушать горизонт, осмотреть кормовые курсовые углы, и начать всплытие на перископную глубину 10 метров. В Южно- Китайском море на глубине 40 и более метров можно ни чего и не услышать, гидрология такая. Поднимаешь перископ, быстро осматриваешь носовые курсовые углы, наиболее опасный сектор, а потом по всему горизонту, Пока ты крутишься на перископе, весь экипаж по боевой тревоге, готовы к немедленному погружению. В лодку приняли тонн 5 воды, чтобы если опасность она немедленно оторвалась от поверхности и камнем вниз.

Всплыли. Осмотрел горизонт. Три боевых корабля, скорее всего это для нас приманка, увлечется, думают они, а АУГ в другой стороне. Передал радио об обнаружении ОБК на флот и на старое место, это центр района, где АУГ должен пройти. Заняли свое место, ищем. Всплываем, согласно расчету каждые три часа, всплытие, маневр опасный, да я вам уже рассказал, поэтому всегда по боевой тревоге. Занятий, тренировок уже ни каких нет, только мероприятия по жизнеобеспечению. Третьи сутки ждем и ищем. Глаза уже красные, со сном не получается, а еще и не гонялись.

Ночью на очередном всплытии, поднял перископ, прилетели голуби, опять прожектора, красные, зеленые огоньки бортовых огней. Противолодочные «Орионы» свою пляску затеяли. Думают сейчас я побегу спасаться от них. Нет, АУГ вышел и они в дальнем противолодочном охранении. Меня сами обнаружить не смогли бы, если только случайно. Значит, контакт им передала атомная подводная лодка. Она в составе АУГ, обычно ПЛА типа Лос-Анджелес на угрожаемом направлении. С этой подружкой у нас нет ни каких шансов по скрытности, да и не только. И не надо, нам АУГ нужен. Боцман, погружаться на глубину 60 метров. Доклады, глубина 15 метров, глубина 20 метров, 30 метров. Акустики: «Справа 10 шум винтов, курсовой быстро меняется на корму» Наверху никого не было, только что в перископ смотрел. Держать глубину 30 метров. Курсовой 20, 30, 40. Летит как курьерский поезд. Лодка? Лодка идет совсем рядом. Не маневрировать. Они тоже жить хотят. Слышат они лучше нас, все рассчитали, а сейчас давят, пугают. Курсовой 90, 100, 120. Контакт потерян. Тишина в центральном, лица побледнели. Боцман держать глубину 40 метров. Акустиков трогать не нужно, они сейчас крутят пеленгатор, стараются. Акустики:, «цель номер 1, подводная лодка, курсовой 15 левый борт, пеленг меняется на нос. Курсовой ноль, 10 правого борта, 20, 30, 40. Цель ушла в корму». Что они ошалели?: Рядом, совсем рядом, если не под нами. Пугают, пусть пугают, тут главное не пугаться, они тоже жить хотят.

Вроде бы отвязалась. Опять всплытие. Подняты выдвижные. На Накате просто огромное количество сигналов. Вот и АУГ идет. Донес на флот, что обнаружен АУГ пассивными средствами и вниз, на глубину, 27 узлов, в ту сторону, где так много нужных нам сигналов, пошли четвертые сутки поиска. Опять все гремит и грохочет. Где там эта лодка, пусть сунется, раздавим, размажем. Нам то, не страшно, все равно ничего не слышим. И не услышим, если что, то удар и все, мучиться не будем, тем более что глубина моря 3000 метров. Для читателя эти слова, а нам про такое думать некогда, нам авианосец нужен. Опять всплытие, поднят Накат. Они в другой стороне. Опять бежим. Всплываем, АУГ опять поменял курс и далеко он от нас, а перед нами какое-то чучело. Ночь не разобрать, Опять бежим. Да наша старая знакомая, лодка, от нас не отстала, рядом где-то. Мы в одну сторону бежим, она всплывает и на АУГ доносит о нас. Они уже веселятся, смеются над нами. Удивляются нашей тупой настырности.

Наверху уже утро. Солнце встает, а мы еще и глаз не смыкали. Все кто не вахте спят на боевых постах. Акустики: «посылка гидролокатора». «Боевая тревога, По местам стоять к всплытию. Всплываем на перископную глубину» Акустики внимательно слушать, предполагаю ордер. Боцман, механик быть готовым к уходу от таранного удара», предупредил. Сон проходит, щеки горят, сейчас говорят это адреналин. Глубина 20 метров, поднять перископы, глубина 10. Что вдруг перископы? Да их у нас два, на одном осназовец фотоаппарат приспособил. Фотографироваться будем. Всплыли. Вот это да. Мы в самом центре ордера. Слева 30, фрегат Нокс, дистанция 10 кабельтовых. Прямо по носу еще один. Справа 60, вот он громадный, серый, борта высоченные авианосец. Давай Серега фотографируй его, все что есть. Щелкает фотоаппарат, я радио диктую на флот, что нашли, догнали, вот он рядом. Там обрадуются, начнут на картах закорючки рисовать. Принимать решения. Думают, что я теперь как положено каждые 4 часа буду им доносить точное место. Стоп, с левого фрегата поднят вертолет, тот к нам подлетел, сбросил черный здоровый шар, и забарабанил по корпусу гидроакустическими посылками. Пугает или тренируется? Опускаемая гидроакустическая станция. Пора вниз, фрегат слева, мало ему вертолета, на нас повернул. «Срочное погружение» Глубина 40 метров. Следуем в ордере, но под водой, тем же курсом как и АУГ, скорость 12, а они 25-30, отстаем. Разгонимся, а они в противоположную и разошлись как в море корабли. Да и некуда нам сейчас торопиться. Подготовлено радио для передачи, опять всплываем. Передали РДО. АУГ уже далеко, 10 миль. Погружаемся и опять бежим.

Пятые, шестые сутки, нам уже район расширили почти до Малакского пролива. Все валятся с ног, разговаривать трудно. Догоняем, готовим радио, отходим для передачи, передаем, опять догоняем и передаем каждые 4 часа. Пока на седьмые сутки АУГ не вышел из района. Все теперь спать, всем спать, кроме вахты. Да и пора в базу, срок автономки закончился. Молодцы моряки - экипаж. Только вот вымотанные. На то она и служба морская. А лодка, какая умница, за все время ни каких фортелей. Понимает, что трудное это дело, авианосцы гонять, жалеет людей.

Люблю я эту работу

Когда усталая подлодка
Из глубины идет домой

Домой

Закончили учения, победили всех «врагов», теперь в базу. Победить полдела, еще доложить нужно толково. Поэтому документы готовим, как маневрировали, как скрытность блюли, как атаковали.

Все как надо, но опять попадет... За полк авиационный. Где же это видано, самолеты летали, буи бросали, а результат… Двойку всему полку противолодочному ставить, за наши ныряния. Не додумал, компромисса нет. Всплыл бы под буи, подразнил немного и снова спрятался. Опять же наш ОБК заблудился, вместе с комэском. Отрабатывали совместное плавание. Надводные корабли идут правее изобаты 100 метров ближе к берегу, мы мористее, левее изобаты 100 метров. Ну что проще, идешь, замеряешь глубину эхолотом. Если на кораблях показывает глубину 100 метров и более, отверни вправо, ближе к берегу, не заходи за 100 метровую изобату.

Идем, с кораблей надводных нам разные приказания передают, управляют нами. Вдруг пеленг на корабли с нашего правого борта пошел на корму, перешел на левый борт. Теперь мы ближе к берегу, они стали мористее. Кто же ошибается. Они наверху, им берег видно, солнце светит, много их. Три флагманских штурмана на кораблях и несметное количество штурманов и штурманят. Неприятно мне стало. По ЗПС запросил, доложите какая у вас глубина под килем. Докладывают: «100 метров» У меня волосы дыбом, похоже, мы по берегу идем? Своим эхолотом меряем на всех диапазонах, глубина 800 метров. Опять запрашиваю: «Замерьте свою глубину под килем фактически». Молчание, затем короткое: «Всплыть». Всплыли. Ну что ушли корабли дальше в море… Морская душа простора требует.

Про корабли я к тому, что часто вопросы задают. Дескать, как же вы бедные, под водой, ни чего не видите, как лодку ведете? Очень схематично объясняю, подводная лодка имеет прочный и легкий корпус. В прочном корпусе расположены все механизмы и экипаж, он герметичен, выдерживает давление воды, определяемое расчетной глубиной погружения. Легкий корпус крепится на прочный, в нем размещаются цистерны главного балласта, баллоны ВВД и другие, легкий корпус придает обтекаемую форму и неповторимую красоту подводной лодки.

Про окна и иллюминаторы. Максимальная прозрачность моря 70 метров и то в Красном море. Что может дать видимость 70 метров. Разве успеть сказать «ОЙ».

Управление лодкой в пространстве происходит по навигационным картам. Много человеческих жизней, сил, времени затрачено и тратится на составление этих карт. Еще задолго до Колумба на морские карты наносились берега континентов, острова, скалы, рифы, глубины морские. Чем точнее навигационные карты, тем безопаснее по ним плавать. В настоящее время мы имеем очень точные и подробные карты. Есть еще лоции морские, в которых описаны течения того или иного района, снимки и описания побережья, характер дна морского. Про подводные вулканы, которые могут изменить глубины, и тогда это беда для субмарины.

С помощью различных способов, солнца, звезд, технических средств, береговых ориентиров, а сейчас очень точной спутниковой системы мы определяем свое место: широту и долготу, место наносим на карту, причем не точкой, а кружком, в котором учтены все ошибки при определении места. За этим кружком штурмана тщательно следят, и он двигается по карте не по курсу, а по рассчитанному пути и скорости лодки. Со временем кружок ошибок места лодки растет. И ты ведешь так подводный корабль, чтобы этот кружок своим краем не приближался к навигационной опасности.

В базу заходим ночью. Вся бухта покрыта огнями. Джонки, маленькие, побольше, на свет рыбачат. Сотни их. Красивое зрелище. Никогда бы не пошел через это светящееся поле. Но впереди корабль сопровождения, иду за ним, джонки прямо под бортом. И такая картина каждый вечер, идут на выход рыбачить, с рассветом домой.

Утром встали к четвертому пирсу. Карты, кальки в руки и на доклад.

Как я и предполагал, командир авиаполка пообещал в следующий раз кинуть глубинные бомбы. Рассматриваю эти слова как поощрение. Адмирал побурчал, но было видно, что нашими действиями доволен.

Потом были еще и еще выходы в море. Пролетели 9 месяцев, и началась тягомотина ожидания, когда нам дадут «Добро» домой идти. Устали. Устали от ожидания, устали от моря, жары, от того что давно не дома. Устали. Это сейчас про стресс говорят, а тогда я и слова такого не слышал. При слежении за авианосцами наши специалисты перехватывали их радиодонесения. Они когда пошли в Субик-Бей, база у них на Филиппинах, с кораблей полетели радиограммы, семьи привезти, кабаки, машины, рестораны.

А мы, пришли в конце апреля, комдив встречает: «Ты командир, за своими присмотри, апрельский пленум Горбачева, борьба с пьянством, бой ведется. Лес рубят…» Дальше больше, замполит бежит: «Командир, ты как к перестройке, я вот уже перестроился». «Хорошо им, перевернул томик классиков и перестройка состоялась…, а мне, инструкцию по управлению, РБЖ не перевернешь, вмиг сгоришь или утонешь». «Может крыс начать отлавливать». Так я и не понял, чего хотели то. Но замордовали так, что свет не мил. Каждый вечер, гласное и негласное обнюхивание. В общем устали. Спасал спорт и море и меня и экипаж. Смотреть приятно, все подтянуты, мускулисты, загар бронза. Пока дошли до дома, бронза превратилась в неприятную желтизну. В октябре пришли, и весь экипаж дружно зачихал и закашлял. Но до этого еще далеко, еще дойти надо.

Практика многих поколений подводников учит, беды на корабле случаются в начале похода вследствие слабой отработки экипажа и недостаточной подготовки материальной части и в конце похода, усталость людей и техники. А мы, уже десятый месяц пошел.

Моряки согласятся, на флоте было три главкома ВМФ Кузнецов - военные годы, Горшков, Чернавин создатели мощного океанского флота.

Адмирал флота Советского Союза С.Горшков, так говорил про аварийность: «Нет аварийности оправданной и неизбежной. Аварийность и условия ее возникновения создают люди своей неграмотностью и неорганизованностью». Курсантом эти слова запомнил.

Вот и сейчас лодку к походу готовим, все как обычно, но чуточку внимательнее, побольше контроля. Еще и еще раз проверяем материальную часть, особенное внимание электрическим машинам, средствам борьбы за живучесть, подготовке экипажа. Суровые и справедливые слова главкома, но можно ли все предусмотреть..., наверное, нет. Да, аварии не возникают на пустом месте, но не всегда ее можно предупредить. И знают это подводники. Но и экипаж готовим так действовать, чтобы аварийная ситуация не переросла в трагедию. И ты командир, прежде чем занять командирский мостик, должен быть готов к действию. Я ранее рассказывал про нашего командира боевой части 5 капитана 2 ранга М. Сергеева. Напомню за ним слава ходила, где он там авария. Не авария, а аварийная ситуация, в которой его грамотные и своевременные действия ситуацию сводили на нет. Два примера для сравнения.

Подводная лодка, не буду называть ее, вышла из завода, 5 лет в ремонте. Навыки утрачены, материальная часть после ремонта не приработана. Нужно, наверное, быть крайне внимательным и осторожным. Лодка совершает переход в надводном положении. Легкий ветерок, прекрасная видимость. Ни каких тебе опасностей. На пульте ГЭУ управленцы ни как не могут сладить с автоматикой. Часто падает АЗ (аварийная защита реактора). На то она и защита, чтобы защитить реактор от неправильных действий. В центральном посту не хотят мириться и начинают рвать «Каштан», что-то требуя и возмущаясь. Что сделали управленцы, надоели им вопли из центрального, взяли и заблокировались по всем параметрам реактора. АЗ уже падать не может и защитить реактор не может. Результат, подрыв крышки реактора, лодка досрочно закончила свою боевую жизнь. Личный состав переоблучился.

На К-45, где командиром 1 дивизиона был прикомандирован Сергеев. Заметили незначительное падение давления в компенсаторах объема реактора. Вывели реактор из действия и Чернобыля не состоялось. И на этом своем решении настоял Сергеев. Когда в базу пришли, штабные даже в трусости пытались обвинить, пока испытания не показали от какой беды он спас лодку. Я тогда был на этой лодке помощником командира и видел своими глазами, как вырабатывалось и принималось решение о выводе реактора.

ПЛА К-45, я на вахте. Подводное положение, глубина 40 метров, ход 6 узлов. За моей спиной добродушно что-то говорит командиру командир дивизии. Падает АЗ обоих бортов. Турбинные телеграфы с пульта ГЭУ переводят на «СТОП». Я вахтенный офицер, репетую, и ставлю ручки моторных телеграфов «ВПЕРЕД, ПОЛНЫЙ» Ход лодки уменьшился до 4-х узлов. Лодка начала погружаться, поскольку удифферентована была на 6 узлов. Пустили ГОН из уравнительной, чтобы облегчить лодку, потом с глубиной на помпу перешли. Глубина 60 метров, идут доклады с отсеков, сам на глубиномер смотрю. Боцман все рули переложил на всплытие. Глубина 80 метров. Лодку глубиной обжимает, она тяжелее становится (удельный вес), быстрее валится вниз. «Глубина 100 метров, прошу разрешения продуть среднюю», обращаюсь я к командиру. Молчит он и комдив молчит, ждут, когда АЗ поднимут, обычно это происходит быстро 1-3 минуты. «Глубина 120 метров, прошу разрешения продуть среднюю», опять к командиру, молчат. «Глубина 150 метров, прошу разрешения продуть среднюю», молчат. Лодка уже уверенно спешит на глубину. Каждые 10 метров изменения глубины докладывается. Глубина 170 метров, боцман давит на рукоятки перекладки рулей, от напряжения кисти белые. Рули задраны до предела. Сейчас от них толку мало. Вахтенный трюмный стоит, пальцами обвил клапан экстренного продувания средней. Ждет команды. Кто ее должен дать? Глубина 180 метров. «Продуть среднюю», надеюсь, я тогда дал эту команду спокойно. Пальцы трюмного рванули клапан, повернули его, и утробно урча, в ЦГБ рванул воздух, вытесняя воду. Сзади комдив почти равнодушно произнес: «На такой глубине воздух неэффективен». « Ну, ни хрена себе» подумал я, впиваясь в стрелку глубиномера. Воздух идет, идет, стрелка замерла на отметке 210 метров. Стрелка дрогнула, чуть выше. «Лодка всплывает», доложил я. А воздух, пусть дует. Лодка уверенно пошла вверх. «Стоп дуть» «Глубина 80 метров», сам думаю пора открывать клапана вентиляции, снять пузырь. Нет, подожду, уж больно неприятно вниз валиться. На руки свои посмотрел, как оперся ими о стол вахтенного инженер-механика, они наполовину белые. Тут командир дал команду на снятие пузыря. На 40 метров удифферентовали лодку. АЗ взвели еще минут через 15. Помни: «Лучше хуже, но вовремя, чем лучше, но поздно».

Вспомнить и поклониться экипажу ПЛА К -122, командир капитан 2 ранга Г. Сизов, старший на борту начальник штаба 26 дивизии ПЛ ПЛ капитан 2 ранга Заварухин, оба замечательные подводники, красивые и умные мужики. На боевой службе в Филиппинском море, уже под конец автономки, пожар в самом опасном электротехническом 7 отсеке. Действовали умело, грамотно и командир и экипаж. Вывели людей в смежный 8 отсек, всплыли, приказали отдраить люк 8-го и вывести личный состав на надстройку. А люк открыть не могут. Давлением крышку люка прижало так, что кремальеру не провернуть. В 8-м отсеке растет давление, дым и угарный газ из 7-го в 8-ой через неплотности проникают. Есть такое понятие парциальное давление газов. Падают моряки от отравления угарным газом. Были ПДУ, но они на 10 минут.

Когда вдруг взбесился огонь в 7-ом, вывели моряков в смежный 8-ой отсек. В учебном классе, а еще лучше вечером в кресле, в тапочках, рассуждать о том, а где средства защиты, почему с собой не взяли. Возьми, когда огонь ревет, когда вмиг темно. Когда боль и страх.

Мичман Белевцев торпедист, веселый, улыбчивый молодой парень. Хорошо его знал, приятно было мне лейтенанту с ним общаться и у него учиться. С ним еще один. С одним дыхательным аппаратом на двоих в 9-ом отсеке разблокировали они торпедный аппарат, вытащили прибор ГПД, открыли обе крышки, и через торпедный аппарат сравняли давление в отсеке с атмосферным. Был отдраен люк 8-го, моряки вышли и вынесли на надстройку. 14 человек погибли среди них мичман Белевцев.

В 7-м ревет огонь, сталь стекает ручьями, корпус лодки в районе 7-го малиновый. Развернули пожарные рукава, поливают, охлаждают корпус, тогда не выгорят сальники, вводы и вода не начнет поступать в 7 отсек. Лодка не утонет, как это, по-видимому случилось очень давно в Атлантике на ПЛА К-8, где с лодкой на дно ушел командир и одна боевая смена. Уникальная ПЛА «Комсомолец», тоже на дно. Светлая им память.

Вот вопрос, на который стесняются ответить или я что-то пропустил. Откуда взялось такое высокое давление в отсеке на К-122, на К-8, на «Комсомольце». Когда разбирали аварию на К-122, говорили, что кто-то приказал открыть ВВД -1 в 7-ой, это подать воздух высокого давления. В этом случае растет давление, и продукты горения будут поступать в смежные отсеки, что и было. Высокое давление и сам воздух поступающий через ВВД-1, а значит кислород создадут в отсеке мартеновскую печь и кроме того системы пожаротушения будут абсолютно бесполезны, разве что сами начнут гореть. Тогда еще в лейтенантах я сделал для себя вывод, клапана ВВД-1 выполнены из 2-х металлов и при нагревании имеют разный коэффициент расширения, отсюда и поступление воздуха. В любом случае при пожаре в отсеке в центральном перекрывать ВВД -1. А уж про «Комсомолец», это еще надо придумать такое, чтобы при пожаре система продувания ЦГБ сумела выгореть и ВВД в отсек пошел. Такое и в ночных кошмарах не приснится. Попробуй командир разберись, что за гадость такую изобрели проектанты.

Я еще минером был, ремонт в заводе. Собрали нас, решают, как сроки сократить, деньги сэкономить. Ко мне военпред: «лейтенант, вот Вы когда-нибудь пользовались системой орошения торпед? Нет, так давайте вычеркнем из ремонтной ведомости». Нет, говорю, дядя, при моей службе без году неделя, я и действие ЛОХ видел только раз и то при проверке системы ЛОХ, вылили весь фреон в первый отсек. Была раньше такая проверка, потом запретили.

На соседней лодке подобное как у нас произошло с фреоном. Отсек провентилировали, но фреон он тяжелый, внизу отсека остался. На лодке при стоянке в базе, отсеки вахтенными осматриваются каждые 30 минут с докладом в центральный пост. Время вышло, доклада с первого нет. Дежурный: «Первый доложите». Молчание. Отправляет вахтенного трюмного, пропал трюмный, еще одного отправляет, нет доклада. Пора тревогу объявлять, так и сделал: «Аварийная тревога». Готовятся аварийные партии, не только на своем корабле, с соседних тоже бегут. Вскрыли первый отсек, три без сознания, потом погибли, а мичман забрался в трюме за помпу, живой, но ведет себя как жутко пьяный, поймали, зацепили, вырвали из шхеры.

По каждому непонятному случаю, всегда наука приезжает, разбирается. Задают мичману вопросы уже в госпитале: «Куришь?», «Курю», «Пьешь?», «А кто ж не пьет, пью», «А сколько пьешь?», провокационный вопрос. «А сколько нальете, столько и выпью, отвечает счастливец». Записали ему в медицинскую книжку: «Хорошо подготовлен к наркотическим воздействиям». Так что подумайте работодатели, особенно на токсичных производствах как относится к работникам, кто на грудь принимает. Может это когда-нибудь будет ваше спасение.

Ну, вот сам повторил, и экипаж отработал, немного развлекся, пора домой.

Прощай Камрань, красивое место. Спасибо тебе за приют, за то, что все живы, здоровы.

Корабль обеспечения проводил нас на выход. «Срочное погружение, курс на Баши, идем домой».

Все как обычно, вахта, учеба, тренировки, приборки… Врагов не боимся, они нас теперь боятся и охотников не видать за орденами.

Прошли Баши. Всплыли на сеанс связи, тайфун, волны как горы. Ревет Филиппинское море, опять самое сердце. Работаем с наукой. Мы на глубине 150 метров. На 5-ые сутки, почему всегда ночью, доклад из 6-го (турбинного) отсека: «Аварийная тревога, поступление воды по левому борту, большой распыл».

По лодке перезвон аварийной тревоги. «Всплывать на глубину 40 метров, левой турбине средний ход». Выскочили на 40 метров. Экипаж работает, развертываются рубежи обороны, водоотливные средства, все как учили. А в голове бьет, распыл воды, попадание на циркуляционные насосы, короткое замыкание, пожар. Помню К-122 и если что выводить моряков буду в 5-ый. Команду в 5-ый: «Приготовиться по приказанию принимать личный состав 6-го».

Если зальет насосы, объемный пожар, лодка без хода, вокруг самолеты, корабли американские. И мы как кинозвезды в хреновом боевике на телеэкранах. Бр-р-р.

Доклад с 6-го: «Аварийная тревога, поступление воды по левому борту». Опять, что-то новое. Некогда рассуждать и переспрашивать. «Боцман всплывать на перископную глубину». Всплыли, ночь, звезды, далеко огонек науки. Опять с 6-го: Аварийная тревога: «Поступление воды по левому борту». Ладно, разберемся.

Командир БЧ-5, Сергеев в 6-ой отсек. Оказалось три трубы, что выходят из прочного корпуса в отсек, проржавели, лучше сказать электролит южных морей сгрыз металл. Перекрыть эти трубопроводы не чем, от корпуса идут и там же разрушились. Добраться до них тоже нельзя, настолько узкое пространство. Нашли мы самого маленького, щуплого моряка, он телогрейками, шинелями закидал пространство вокруг трубопроводов, чтобы не было распыла воды.

Погрузились на безопасную глубину 40 метров, продолжили выполнение задания, записав в журнал, ограничение глубины погружения 40 метров.

С нами особист, бывший командир 6-го отсека грамотный командир отсека, ко мне обращается: «Я прошу донести об аварии и следовать в Камрань». «Нет, хочешь, дам тебе радио, сам докладывай, а я буду выполнять задачу». Пять суток мы еще работали в районе и старой дорогой домой.

Корейский пролив форсировали под водой по нашим знакомым изобатам. Вышли в Японское море, банку Ямато проходим, здесь гидрофоны Сосус стоят, для обнаружения подводных лодок. Ко мне механик: «Командир давай ход увеличим, хоть на траверз Владивостока выйдем, если что, хоть помогут». Согласился с ним сразу, хрен с ней со скрытностью. Столько боли было в словах механика.

После этого мне так захотелось выпить и не просто чего-то, а водки три четверти граненого стакана и именно так. До самого дома пока шли, итоговое донесение пишу уже в дивизии, домой бегу, стоит перед глазами сладкая.

Дома водки не было. Потом бы отпуск, через всю страну проехал, так и не удовлетворил свое желание, то водки не найдешь, то стакан запропостился. Сухой закон, борьба с пьянством. Все- таки, какая это сволочь, даже выпить по-людски нельзя.

Прощайте красотки, прощай небосвод,
Подводная лодка уходит в поход.
Подводная лодка морская гроза,
Под черной пилоткой, стальные глаза. ()

Люблю я эту работу.

Закончился боевой поход. Ошвартовались у четвертого пирса в п. Камрань. Экипаж пополняет запасы, материальную часть к походу лодку готовит. Я на доклад к командиру эскадры. Вице-адмирал Кузьмин рожден подводником, докладывать ему трудно, строг, умен, мудр. «Ну что командир, через неделю оперативно-тактические учения. Все силы в море. Твоя лодка - первая скрипка. Задача: «прорвать противолодочную оборону, выйти в район и атаковать ОБК (отряд боевых кораблей)». Есть! Крутнулся и на улицу, а там жара 50 градусов в тени. А мы белые как моли, руки трясутся, сердце колотится. Сразу и обгорели.

Темнеет рано и быстро. Почти экватор. Вечером фильм смотрим «Шанс». Старики эликсир выпили, молодые и красивые стали. Я за сердце держусь, завидно, мне бы так. А почему нет? Подъем в эскадре в 6 часов, чтобы до обеденной жары все успеть. Три часа, пока солнце остервенело хлещет, обеденный перерыв. Мое утро начиналось в 4 часа, бег, брусья, турник, вертикальный канат. И упражнения, тысяча движений по Амосову, академик. В обед 2 часа плавание, не обязательно махать руками, просто гребешь, не насилуя. Через время мне уже захотелось и вечером бегать. Вестовому: масло, сладкое исключить. Без хлеба. Обед без картошки, без макарон и т.п. Ужин, тоже подобное. Из-за стола встаешь, жрать охота, в глазах темно. Через месяц, ни капли жира, мышцы как у Сталлоне. По канату на двух пальцах поднимаюсь. Про пальцы лишка. А красиво... Утро свежее. Небо голубое, высокое, еще солнцем не обожглось. Зелень зеленущая. Солнце уже встало, но на спортплощадке его еще нет, за сопкой. И вот оно выскочило, большое, яростное, лохматое. Чего вы тут…? А…? И сразу огнем, жарой… Красива Камрань. А море, яркое, сине-синее и прозрачное. Про мир подводный дайверы расскажут. Хотя несколько встреч интересных были у меня, со змеищей огромной, со скатом местным, хвост как труба асбестовая и, наверное, с мантой, почему, наверное, потому как она взмахнула крыльями и в море, а я к берегу, метров за пять после уреза воды остановился. Но это утром и в обед. Все остальное время, лодку в порядок приводим, учимся, на тренажере в атаку торпедную.

Неделя пролетела. По эскадре «Боевая тревога». «Вывод сил из под удара». В прошлый раз отходил от пирса, осторожно, под моторами. Комэск бурчал: «Что вы как тараканы беременные ползаете». Поэтому сейчас с механиком отработали. Моторами оттолкнул корму от пирса и реверс правой турбиной. От пирса лихо, нос вправо летит, почти уже на выход. Правой турбине ТГ режим, левой малый ход. Не так все просто как кажется. Электрики, турбинисты, управленцы реактором, все заняты: переключают, снимают, принимают нагрузку и еще и еще, это уметь надо. Есть, кому это делать на лодке. Забурлила вода, левая турбина дала ход. Нос еще быстрее полетел вправо. Боцман: «Держать на выход. Курс…». Адмирал довольно кряхтит: «А то осторожно, осторожно. А как война, тоже осторожно…». Выскочили из бухты, сигнал «Воздух». Налет авиации, ракеты летят. «Срочное погружение»! Погрузились на перископную глубину. Глубина моря метров 60. Встали на якорь. Подводники скажут, атомные лодки в подводном положении на якорь не становятся. Правильно, это комэск задумал. Умело учил вице-адмирал Кузьмин.

Пролетели самолеты, мне в точку бежать, первая скрипка взмахнула смычком. Ну, с Богом! «Срочное погружение!» «Погружаться на глубину 240 метров». «Снять гидрологический разрез моря». Так, на глубине 120 метров слой скачка. Поднырнули под него. «Внимание экипажа. Начинаем форсирование противолодочного рубежа. Режим тишина».

А над головой самолеты наши летают, буи бросают. Не срабатывают у них буи, не слышат они нас. 100 буев выкинули и ни один не сработал. Комэск волнуется, где лодка, что случилось, а если и не случилось, то, что всему полку двойку ставить? Ну, извините, нужно было попросить, я бы где-нибудь и показался. Вот Валера Лебедев, подошел ко мне, Юра, ты там сильно не выпендривайся, дай моим кораблям поработать. Мне что жалко, да и самому интересно. Вышли мы в район действия КПУГ, слышу, мечутся они, молотят опускаемой «шелонью». Можно, конечно, и обойти и под слоем скачка пройти. Но обещал. Развернулся и к ним. Заволновались они, частота, продолжительность посылок изменилась. Узрели, обнаружили меня, ну теперь не отпустим. Оружие готовят, атаковать собрались. Лишнее это, я же договаривался немного поработать. Выстрелили мы из ДУКа отработанную регенерацию, она сейчас столько пузырьков создаст, не перепугались бы. Заложили пологую циркуляцию, скорость увеличили, винтами воду молотим, экран создаем. Прикрывшись взбаламученной водой и воздухом отскочили в сторону. Заметались противолодочники, а как вы хотели, мы американцев сделали, а их побольше было.

Дам им еще шанс, пусть потренируются. Опять к ним подхожу, обрадовались, нашли. Уцепились за меня. Стучат радостно гидролокаторами. Мы все делаем то же самое, высыпаем отработанную регенерацию, крутим циркуляцию. Они как слепые котята, обиженно замяукали своей «шелонью», потеряли нас, кинулись в разные стороны, ищут.

Некогда нам, следующих рубеж, КПУГ «Летучий» главный вояка, обошли его, ведь не договаривались. Дальше район дизельной подводной лодки. Здесь, как и должно быть, без обид, никто никого не услышал.

«Отбой боевой тревоги. Боевая готовность номер 2 подводная, третьей смене заступить.» Уже ночь, а еще регенерация воздуха. Выброс на завтра перенесем.

Утром изображаем поиск ОБК. А чего его искать, знаю я, что он здесь пройдет. Больше не куда ему. Поэтому спокоен. Ужинаем. Аккустики: «По пеленгу 221 градус слабый шум винтов». «Классифицировать контакт», это вахтенный офицер. «По характеру шумов, цель номер 1, цель 2, цель 3 надводная, прослушивается работа турбин. Не дергаю экипаж, когда еще будет этот ужин, но предупредил, еще пять минут, быстрее ложками стучите. Мне проще, в центральном у меня своя кружка. Кружка командирская, это тоже предмет зависти и обожания. Как и командирское кресло, так и кружка, предмет особый, никто никогда не сядет в командирское кресло и кружку не возьмет. Так заведено. На флоте много всяких традиций, иногда даже самому тебе не понятных. Но все их чтут и всячески поддерживают. Вот например женщина на лодке к несчастью. Почитайте «Морские рассказы» Станюковича, до революции было. Перед выходом на лодку пришел морской начальник со своей дочерью. И была она так мила и прелестна с экипажем, что все забыли и простили нарушение морской традиции. А лодка вышла в район дифферентовки и затонула. Забыли на камбузе закрыть вентиляционное отверстие. Погибли почти все, четыре человека в центральном посту сумели отдраить верхний рубочный люк и в пузыре с глубины 40 метров выйти на поверхность. Почитайте, там есть и другие рассказы.

На «К-259» я старпом, на борт посадили человек 10 «морских дьяволов». Парни 2 метра ростом и другие физические данные... А я в тылу за пару пузырей «Шила» несколько больших зеркал в кают-компанию добыл. Послал этих слонов за ними. Принесли, стали спускать в центральный пост и три разбили. Затихла лодка, что теперь будет? Что старпом?. Три раза возвращались в базу, то испаритель не варил воду, то еще что-то. Автономка получилась вместо двух три месяца. Но ничего страшного.

Ладно. Где там ОБК? Акустики звенят голосами: Цель номер 1 пеленг 221, «Летучий», цель номер 2…, цель номер три… Спецы ехидно скажут, акустики даже название определили, может, знают, что на корабле на ужин давали. Не ухмыляйтесь, мы эту неделю, не только чайком баловались. Учились мы. Знали, что Летучий нам придется атаковать. А посему акустики наши музыку его винтов каждый день часа по 2 на магнитофоне прослушивали. Можете вы отличить звучание «Ой, мороз, мороз» от «По диким степям Забайкалья». А мы акустиков отбираем, наш матрос-акустик на лодку из консерватории пришел. Так что волнующую музыку поющих винтов сегодняшнего «противника» наши ребята хорошо знали.

«Утверждаю, цель номер 1 главная цель». Сам в кресло, карандаш свой достаю, планшетик, на него листочек. Старший помощник запел свою песню, на что я ему одобрительно кивнул, зачем слова лишние.

Выводит старпом: «Боевая тревога! Торпедная атака! Атака надводной цели, торпедами 53-65К. Торпедные аппараты три, четыре к выстрелу приготовить». Заревел ревун. Вахтенный инженер-механик доклады с отсеков о готовности к бою принимает. Старпом от ГКП, потом мне докладывает. Я ему, ввести глубину хода торпед 8 метров. Осадка самой большой цели 4 метра, вот мы и вводим на 4 больше, чтобы борта нашим кораблям не попортить.

Легли на курс 220. Ход увеличили до 12 узлов. ЭДЦ определить это хорошо, куда важнее позицию залпа занять и атаковать, пока противник нас не услышал. А он думать не будет. Шлепнет гидролокатором, а потом торпедой или из РБУ приласкает.

Дальше поет старпом: «БИП, штурман, акустики, ТАС, секундомеры, Первый замер. Товсь. Ноль.» Заголосил акустик, докладывает, кто у него по какому пеленгу. «Ввести первый замер. Режим замеров одна минута». Весь расчет сейчас решает одну задачу определить ЭДЦ - курс, скорость и дистанцию до цели. «Второй замер. Товсь. Ноль». Акустики на цели пеленга доложили. «Определить курс цели». Сухо идут доклады: «БИП, курс цели 20 град». Штурман, курс 18 градусов. ТАС, курс 25 град.» «Утверждаю, курс цели 21 градус» Нам он точный и не нужен. Акустики: «По числу оборотов винтов скорость цели 23-24 узла». «Утверждаю, скорость цели 23 узла», твердо выводит старпом. Люди скажут, что-то все старпом делает. А как вы хотели, мне в академию надо, а так принято, если замены не будет, то нечего тебе делать в академии. На флоте каждый заинтересован в преемственности, поэтому и учат и учатся. Научиться кукарекать просто, а вот принимать решения… Нужны твердые знания, воля, твердость в глазах и голосе. Пусть вырабатывает эти качества, если что, поправлю. «Ложиться на курс 200 град», говорю я, на листочке своем линий нарисовал разных. «Курс 200. Корректура дистанции», понимающе командует старпом. Расчету ГКП понятно каждое слово, пауза. Пошли доклады: «БИП цель номер 1 главная, дистанция 50 кабельтовых, штурман-52. ТАС 48.» «Утверждаю дистанцию 50 каб.» Вот и все. Сейчас поворота цели дождаться. «Противник» знает, что где-то должна быть лодка, поэтому будет менять курс. Сейчас борт цели правый, мы в позиции стрельбы. Ну и что, сколько ждать? Вот, а для этого, пока с ним сближались, должен был изучить характер. Ленив, суетлив или расчетлив.

Перед выходом на боевую службу, последняя проверка расчета на тренажере. ПТ-З - атака подводной лодки в дуэльной ситуации. «Противником» моим поставили стратегическую ПЛА 667 Б проекта. Командир капитан 1 ранга, важный и заслуженный, на меня скользнул взглядом. «Капитан 3 ранга, только назначенный, что-нибудь, наверное, умеет, раз назначили», так примерно подумал он. Моя лодка, шумность большая, услышать смогу только торпедный залп по мне. Проверяющий, мой первый командир, сейчас вице-адмирал Кожевников. Когда он командовал подлодкой, красив, строен, удачлив. Смотрел я на него во все глаза с любовью и завистью хорошей. Расчет мой тоже смотрит на меня, ну как наш новый командир, что делать то будет. Злость меня взяла, так уж мне не хотелось услышать, что уничтожен мой корабль, пусть и на тренажере, хотя это так должно и быть, главное здесь проверяли правильность действий согласно ТРПЛ (тактическое руководство подводных лодок). Погрузились, идем. Акустик: «Слева 30, наблюдаю торпедный залп». Командую: «Ввести угол «ОМЕГА», 30 град влево. Торпедные аппараты номер 1,2 ТОВСЬ. ПЛИ». Пошли мои торпеды по тому направлению, где залп мы услышали. В нарушении ТРПЛ командую: «право на борт, на обратный курс, обе турбины самый полный ход». Сам сжался, жду. Сейчас скажут, взрыв по правому борту, лодка уничтожена. Противно это слышать, сколько раз уже с лейтенанта начиная. Слышу эти слова, но только в адрес моего «противника». Четко я его определил, что будет стрелять он с полной подготовкой, в упрежденное место цели. Это Вам за неуважение. Его торпеды мимо прошли.

Нет, на «Летучем», к нам со всем уважением. «Поворот цели вправо, на нас». Курсовой цели и так мал был для обычной стрельбы. «Утверждаю поворот цели». Курсовой цели 7 градусов, правого борта. Мы уже и не в позиции по курсовому углу цели. Командую: «Стрельба с углом на дистанции. Борт цели правый. Угол второго поворота 90 градусов вправо. ОМЕГА 10 влево, из таблиц выбираю. Ввести путь торпеды…». Так скорость цели 24 узла: 6= 4 каб/мин. Скорость торпеды 45 узлов. Время стояния кильватерной струи 180 сек. Итого длина цели с учетом кильватерной струи 12 кабельтовых, почти два с половиной километра. А где у нас точнее в ЭДЦ, курс и скорость. «Ввести путь торпеды 6500 метров». «Торпедные аппараты 3, 4. Товсь. Пли». Если кто-нибудь, очень умный, когда-нибудь прочтет мой рассказ и найдет ошибку, прости дорогой, 26 лет прошло. Да и таблиц нет у меня сегодня. Доклад с первого отсека: «Торпеды вышли. Боевой на месте» Я представляю, что сейчас наверху. Черная ночь, руки не видно. Звезды в кулак.. За кормой зеленая полоса кильватерной струи переливается и навстречу кораблям, левее Летучего, мимо него с интервалом вылетают ракетки, это наши торпеды несутся. Промазали подводники… Но вот ракетки ушли дальше за корму и начали смещаться вправо, пересекли кильватерную струю и стремительно начали догонять корабль извиваясь в кильватерном следе. Догнали, прошли под целью, с шипеньем выстреливая из себя ракетки с одного, потом с другого борта. На кораблях радостные вопли. Смотри, вон она…, левее, вон вторая…

Пора всплывать. Осмотрели горизонт. Всплыли. Я наверх. Отдраил верхний рубочный люк. Вышел на мостик. Огляделся. А в центральном толпа, все «Добро» на мостик ждут. Курить. Набрать воздуха морского. После лодки, вонючий он, иодом, тленом пахнет. Ограждение рубки битком набито, курят, рассказывают, а я.., а мы… Понятно, атака была.

Лейтенант Сатрапинский В.П. с демобилизованными старшинами прощаются с погибшими товарищами

Во время последнего похода на лодке с матросом случилась беда - аппендицит. Корабельный доктор Фомин успешно провел операцию, но тяжелые условия в подводной лодке мешали процессу заживления, что могло привести к тяжелому результату, и была дана команда из Москвы встретиться с проходящим судном и передать больного - он остался живым и встречал нас в Западной Лице в сентябре, а по версии А. Лескова, он был мертвым.

К месту встречи шли на приличной скорости. Я нес вахту в 7 отсеке, как вдруг лодка пошла на глубину с большим дифферентом, из центрального поста была дана команда перевести всю нагрузку на правый борт, а левой турбине дали реверс, но лодку остановить не удалось, и дали задний ход и правой турбиной, в результате чего вся энергетика легла на аккумуляторную батарею.

Точно не помню, какая была глубина погружения, но угольники, на которых крепились аппаратура и пускатели, деформировались с треском. Лодка всплыла, а причина была в работе системы "Турмалин", которую на лодку поставили в экспериментальном варианте.

Система "Турмалин" ошибочно и дала команду на погружение - лодка нырнула и заставила нас поволноваться. На пути в базу поступила команда в Северном море подождать начала учения кораблей НАТО, но погода не позволила кораблям НАТО проводить учения из-за сильного шторма.

5 сентября вышел приказ МО СССР об увольнении в запас отслуживших свой срок матросов и старшин. На лодке настроение было праздничное, меня попросили проиграть марш "Прощание Славянки", так как корабельный магнитофон был в нерабочим состоянии. В тот вечер 7 сентября в кают-компании для офицеров шел фильм Киевской студии "Звезда балета".

Красочный фильм, женский балет на льду, все сидели завороженные красотой, иногда кто-то отпускал шутки лейтенантам, сидящим на палубе под столом. У меня за поясом была инструкция, и утром я должен был по ней сдать зачет командиру БЧ-5 Зайцеву Виталию Васильевичу.

Он был моим земляком, и мне неудобно было неуверенными ответами опозориться перед ним. Недосмотрев фильм, под остроты сослуживцев я покинул кают-компанию и направился в энергетический отсек еще раз прочитать инструкцию и посмотреть на оборудование.

В 4 отсеке я встретил моториста Виктора Тарабана, который после вахты направился в первый отсек спать. "Почему ты изменил своим привычкам спать прямо на вспомогательных дизелях во время похода?" - спросил я его. Он лукаво ответил: "Хочу по-человечески выспаться". Если бы он знал, чем это закончится. Перед походом он получил письмо от мамы, она просила его приехать скорее, т.к. крыша совсем прохудилась, а помочь ей было некому.

У меня были доверительные отношения с личным составом электротехнической группы и не только с ними, я жил на севере один, жена только что родила мне сына и, прервав учебу в Педиатрическом институте в Ленинграде, уехала на Волгу, поэтому я жил в казарме и был постоянным обеспечивающим офицером экипажа.

Ребята в экипаже были крепкие и сильные, особенно Тарабан, Гайвас - они со мной ходили в патрулировании и на дежурство в комендатуру, и я всегда был уверен, что спина у меня защищена. Большинство офицеров были в прошлом спортсменами, ярким примером были Зарембовский В.Л. и Степанов Ю.Ф., который сменил Первушина Г.С. за месяц до похода в Средиземное море.

Экипаж лодки был такой же, как и другие экипажи, только служить на К-3 было честью, и предыдущий поход под льды Северного Ледовитого океана для определения толщины льда, которую может взломать корпус лодки для нанесения ракетного удара, доказал, что не случайно было доверено это прославленному кораблю.

В этом походе капитан-лейтенанта Лескова А.Я. не было, и поэтому говорить о каком-то неподготовленном экипаже не солидно.

Аварийная тревога меня застала в 8 отсеке, это был действительно голос помощника командира Лескова А.Я. В считанные секунды я оказался в 4 отсеке и доложил в ЦП. Тотчас услышал голос В.В. Зайцева: "Всем одеть ИДА и ИСП". Лодка шла на всплытие, штормовое море сразу дало о себе знать: лодку стало качать продольно, т.е. появилась килевая качка.

В этот миг я услышал команду Лескова включить вытяжной вентилятор, который установлен в 4 отсеке, на носовые отсеки. Моряки быстро выполнили команду и открыли задвижку между 3 и 4 отсеками. При включении вентилятора хлынул дым в 4 отсек, т.к. вода еще не успела сойти из ходовой рубки.

Замполит, капитан 2 ранга Жиляев Л.А. первым поднялся на ходовой мостик и принял командование кораблем, т.к. командир ПЛ Степанов Ю.Ф. при открытии рубочного люка разбил голову и потерял сознание, так что одновременно у нас появилось сразу три командира: Жиляев, Лесков и Некрасов. Не много ли?

Живучестью лодки командовал В.В. Зайцев, ему периодически при потери сознании мичман Луня М. надевал противогаз. Командир БЧ-5 решил затопить 1 отсек, но, чтобы лодка не нырнула в глубину, на свой страх и риск вывалил носовые горизонтальные рули, и это сразу почувствовали мы через сильные удары волн в рули.

Буквально в первые минуту Лесков А.Я. потерял сознание, и по команде из ПЭЖ Некрасова Ю.Н. мне передали его через люк третьего отсека и я, командир четвертого отсека Сатрапинский В.П., на своей спине отнес высокого, крепкого телосложения Лескова А. до восьмого отсека, и больше я его не видел, т.к. до конца похода я не покидал четвертый отсек, а Лесков А.Я. лежал в 8 отсеке до прихода в базу.

В седьмом отсеке бессменно нёс вахту Г.Н. Борисов, мой наставник по специальности на этой лодке, большинство электриков погибло в носовых отсеках.

В третьем отсеке на переборку второго отсека накладывали мокрые одеяла, чтобы как-то сбить температуру. Буквально перед пожаром В.В. Зайцев напомнил Михнину В. - старшине команды электриков - включить печи дожигания водорода и произвести замеры плотности электролита, и он добросовестно выполнил эту работу, оказался плененным в отсеке и последним доложил из поста СПС.

Через сутки нас встретили корабли и спасатель и сразу стало легче на душе. Правда, мы отказались от замены резервным экипажем и настояли на том, чтобы корабли ушли на безопасное расстояние от нас.

Ко мне в отсек прибыл адмирал Зарембовский B.Л., он был весь мокрый, я достал комплект водолазного белья, и он переоделся в сухое. Владислав Леонидович у многих офицеров пользовался большим уважением. Он был настоящим эрудитом, разбирался в политике, искусстве, музыке, был в отличной спортивной форме.

К офицерам обращался вежливо, знал даже лейтенантов по имени и отчеству и если замечал какие то ошибки, то сначала говорил, как надо делать, и это было внушительней, чем наказание. Присутствие комдива Игнатова, Зарембовского и Зайцева вселяли в нас уверенность в благополучный исход этой борьбы за сохранение ПЛ и наших жизней.

В своих выступлениях А. Лесков часто упоминает о том, что экипаж был сборным. Да, это было правдой, вместо помощника командира Горева, которого откомандировали на другую ПЛ, пришел Лесков за два дня до похода, Толя Малер тоже был командирован вместо убывшего на соревнования по баскетболу командира группы.

Меня по окончанию Училища направили на Северный Флот. Сначала назначили командиром ЭНГ подводной лодки, потом перевели командиром ЭТГ по специальности на другую лодку, но служить с начала декабря 1966 года направили на "Ленинский комсомол". Морские мне не платили, хотя лодка была в компании. Выплачивали только за действительные выходы в море. Это было выгодно финансистам, а таких офицеров было немало. На комиссии после этой аварии меня спросили, что бы я хотел в дальнейшем, и я попросил служить там, где я стою на штате, обеспечить жильём, чтобы смог привезти свою семью на север.

Меня перевели на другую лодку, где заместителем командира по политической части был В.П. Некрасов, впоследствии член Военного совета Черноморского флота, вице-адмирал. Я сходил еще в одну автономку, но все осталось по-прежнему.

Был негласный приказ с экипажа К-3 в автономки не посылать, но я настоял на своём и мне разрешили. Откровенно говоря, поход для меня был напряженным, я автоматически даже во сне чувствовал все изменения курса и глубину погружения ПЛ, чтобы быть готовым мгновенно оказаться на боевом посту.

Наш командир, Степанов Ю.Ф., когда прибыл на К-3 после ремонта, потерял сознание во втором отсеке. Я помню тот запах горелого мяса, его не перебила даже свежая покраска.

Много лет спустя я встретил в Севастополе капитана 1 ранга Степанова Ю.Ф. Мы замерли в какое-то мгновение, потом обнялись по-братски, правда, многое не успели сказать, я спешил на корабль, чтобы выйти в море на испытание.

С В.В. Зайцевым мы встречались в Николаеве и в Москве и сохранили дружбу до сих пор. В г. Николаеве, я занимался спасательными судами СС "Алагез" и " Эльбрус".

К сожалению, эти уникальные спасатели атомных подводных лодок с мощной подъёмной системой выдвижных ферм и уникальными подводными аппаратами, способными опускаться на глубины до 4000 метров, в девяностые годы превратились в груду металла. Как и "Березина", и многие другие корабли и подводные лодки.

В завершение хочу сказать, что если кто и достоин звания героя из экипажа "Ленинского комсомола", которые спасли лодку, так это: Зайцев В.В, Степанов Ю.Ф, Малер А., Каморкин Л.

Память

По старшинству в строю навек застыли:
Горшков, Каморкин, Ганин и Смирнов
И имена других, которых не забыли
В домах отцовских русских городов.

В домах, где память - как в углах иконы,
С годами ставшие прообразом святых,
А жизнь идет безжалостным законом,
На смену нам прислали молодых.

И снова кинофильм "Звезда балета",
Вихрастый лейтенант, усевшись под столом -
Он на экран глядит как в детстве без билета,
Смотрели мы в далеком и былом.

Я там сидел в ту роковую дату,
Еще не зная, что спустя лишь час
Всем здесь сидящим как солдатам,
Придется жизнь отдать, спасая нас.

Вам не пришлось услышать тех рыданий,
И женский плач среди угрюмых скал
Гласа родных, надгробные страданья,
И голос сына, что отца искал.

Он не нашел, но все еще не веря,
Пытался в люк подлодки заглянуть,
Он говорил, что папа там за дверью,
Вы помогите мне его вернуть.

Он обещал, он дал мужское слово,
Что, как вернется, едем на Урал,
Но кто-то неуместно и сурово
Сказал вдруг: "Боцман! Объяви аврал!"

Года прошли, сравнялись грани боли,
Но память не могу никак унять,
Когда в тот миг помимо нашей воли
Заставил в жизнь поверить БЧ-5.

Мы слышали по громкоговорящей
Спокойный голос: "Всем одеть ИДА",
А из второго лавою горящей
В центральный пост врывалась к нам беда.

И может, тех спокойных слов хватило
Преодолеть свой страх он нам помог,
Пришла надежда и вернулась сила,
И стойкость за такой короткий срок.

Готов я был рвануться в пекло боя,
Неудержимой поступью морской.
Чтоб рядом быть с тобою, Маляр Толя,
Став мощной заливающей рекой.

Чтоб из пожара вышел ты веселым,
А командир в огне не падал в забытье,
Чтоб матери не лили слезы в селах
И горестным их не было жилье.

Чтоб над планетой в летний вечер грозы,
Давали влагу горам и полям,
Чтобы мужчины красочные розы
Дарили женам, сестрам, матерям.