Молочные реки, кисельные берега. Или вот оно изобилие

«Вчера ночью интересная вещь произошла. Я собирался ложиться спать, как
вдруг у меня сделались боли в области желудка. Но какие! Холодный пот
выступил у меня на лбу.»
М.А. Булгаков «Записки юного врача. Морфий»

Когда случается вспомнить годы, которые какой-то лицемерный негодяй жизнерадостно и оптимистично назвал «перестройкой», то каждый раз вспоминается мне одна и та же история. Был тогда 1991 год. Не знаю уж как и от чего, а только случилось со мной нездоровье - ни с того ни с сего разболелся желудок, да так, что в три погибели согнуло. Как тут не вспомнить Булгакова. И не нашлось ни у кого в нашей студенческой общаге никаких желудочных лекарств, окромя но-шпы, которая, как известно, нифига ни от чего никому не помогает. И от этого факта облегчения на горизонте не было и не предвиделось.
Ну вот… Лежу, значит, я на кровати, подтянув ноги к груди, и пытаюсь силою мысли унять острую режущую боль. А она, зараза, режет все сильнее и сильнее. Так что иногда зубами скрипишь, а порой и тихо подвываешь… Всю ночь промучилась, не могла найти места… страшно не хотелось вызывать скорую, хотя воображение рисовало самые ужасные картины… А потом, под утро, неожиданно и как бы из ниоткуда пришло озарение, чем же все-таки можно унять боль. Нет-нет... тут уже не по Булгакову, хотя доведись тогда иметь это при себе, думаю, все могло случиться и иначе... Но не было…. Слава Богу, не было…
А озарение, картинка, видение, как ни назови, пришло в виде большого граненого стакана, полного чем-то белым и теплым.… Молоко!... Помню, как совершенно четко и ясно я поняла, что доведись мне принять этот спасительный стакан белого теплого молока, как терзающая меня адская боль немедленно истает, уйдет в небытие…. Видение было до того ясным, что я почти воочию зрила как благословенная белая струйка, аки живая вода, стекает по пищеводу и разливается, обволакивает мучительно-раздраженную трепещущую алую рану, скрывает ее от глаз теплым озерцом, а когда исчезает в подземное царство, то оставляет по себе здоровую спокойную розовую гладкую плоть….
Но молока в нашем пустом студенческом холодильнике, естественно, не оказалось. Более того, не могла я вспомнить и того дня, когда оно там в последний раз пребывало. Но спасаться-то как-то ведь надо. Тем более, когда сжалившиеся боги, узрев мои страдания, милосердно указали средство. Оставалось только его добыть. Собрав остатки сил, я поднялась с кровати, прижимая руки к солнечному сплетению и морщась с каждым движением, медленно оделась, вышла на улицу и побрела куда глаза глядят. А глаза глядели в сторону ближайшего гастронома.
Гастроном - слово-то какое изысканное… вкусное… пахнет копчеными мелкозернистыми колбасами, нежными сырами, красной икоркой, белужьим балыком и пышным пшеничным караваем с бугорком и хрустящей корочкой… Пишу и сглатываю слюну… Вроде вот хоть сейчас иди в супермаркет да бери что хочешь, а все не то… Не тот вкус, не тот аромат, а, главное, не то ожидание, не то предвкушение, не тот почти священный трепет… Все не то… да-с…. Но в тот момент остродефицитная сырокопченая колбаса с мелким бисером жира могла лишь усилить и без того жуткую резь, а потому грезы о ней даже и не возникали. А мнилось мне исключительно самое что ни на есть простое корвье молоко в стеклянной голубоватой бутылке с фольгой вместо крышечки, на которой выбитыми изнутри бугорками проступала наисвежайшая дата его производства. Да и глупо было сомневаться в свежести даты, ибо драгоценное молоко моментально раскупалось в первые же полчаса по привозу в гастроном мамочками с колясками, в которых спали или плакали бледные младенцы, рожденные на заре перестройки… Бедные малыши… И бедные мамочки, которые встав ни свет ни заря, проявляли чудеса стойкости, сообразительности, редкие боевые качества и способность одновременно оказываться в нескольких точках пространства, успевая купить тут молока, там масла, здесь костей для супового набора, а в гастрономе соседнего микрорайона по счастливой случайности отхватить мороженного минтая на ужин. Настоящая охота в каменных джунглях, чтобы выкормить своего детеныша и самой не протянуть ноги.
Потому-то молоко и испарялось с прилавков уже к половине девятого утра. А в девять часов добро пожаловать в магазин только со сдачей тары - пустых молочных бутылок. Вот… А я-то по тогда еще детской наивности, по неопытности да по незнанию законов джунглей выползла из дома в десять утра… И естественно, обходя магазин за магазином, видела только пустые серые проволочные ящики, которыми громыхали грузчики. В каждом магазине я встречала удручающую картину пустых прилавков, за которыми, облокотясь, скучали полные блондинки в кружевных чепчиках и в белых халатах, обтягивающих пышные бюсты и мощные складки на спине. Время от времени у меня, помнится, возникала мысль об особой специально выведенной на радость остальным породе людей, которые даже во время тотального отсутствия продовольствия, умудряются выглядеть процветающе и вроде как день ото дня не только не худеть, а напротив, наливаться соками и румяным здоровьем. Странно и причудливо гармонировали они с пустыми поддонами из нержавейки там, где должно радовать советского человека окоченелое бордовое мясо самой глубокой заморозки, пусть всё в сухожилиях, пусть большая его часть - это здоровенная расколотая кость или старый мосол, пусть. Но оно должно быть. Вместе с блондинками… Но блондинки есть, а мяса почему-то нет… И об этой тайне очень хотелось спросить блондинок, но было стыдно - перестройка же… все страдают, и они тоже… Надо только подождать, потерпеть и все наладится…и все появится… может быть даже вот прямо сейчас… надо только поверить… Но такие же пустые поддоны ждали меня и кололи глаза своей нержавелостью в молочном отделе вот уже четвертого продовольственного магазина. Надежды на молоко таяли, и я мечтала уже хотя бы о ложке сметаны или стакане кефира, ряженки, простокваши… чего угодно… только молочного…
В одном магазине увидела огромную темную очередь из женщин разных возрастов, враждебно взглядывающих на всех, кто, любопытствуя, приближался к прилавку, усматривая в любопытствующем наглого любителя пролезть без очереди. Я тоже полюбопытствовала, хотя по тем временам в правилах было сначала занять очередь, а потом уже задавать глупые вопросы типа «что дают?» Но терять время на какой-нибудь суповой набор из кем-то обглоданных коровьих костей было нельзя - в глазах время от времени то мелькали опасные искорки, то начинало темнеть от боли. Поэтому я, совсем еще девчонка, набралась смелости, приблизилась вплотную к прилавку, поднялась на цыпочки и заглянула за головы… хотела было написать «покупательниц»… Но «покупательница» - это такое благородное слово, означающее нечто культурное и облеченное достоинством. «Покупательница» - это та, которая покупает - приходит в магазин, достает кошелек, отсчитывает денежку, в ответ получает сверточек и, любезно улыбнувшись, благодарит продавца…. А здесь были вовсе не «покупательницы», а волчицы, самые настоящие… которым надо во чтобы то ни стало принести в зубах добычу своим голодным волчатам…
Но я не услышала их угрожающего рычания. Не потому что его не было, а потому что глаза мои были прикованы к разделочным столам по ту сторону прилавка. А там, в мясном отделе, лежало нечто мне совершенно непонятное и незнакомое. Что-то большое… желтое… упругое… округлое… в поперечном разрезе с какими-то полыми сосудами… странное… А рядом не менее странное кровавое пузырящееся, по которому полосовали ножом отмахивая небольшие порции-шматы две лихие авгурши. Из ступора меня вывел пронзительный голос тетки из-за прилавка («продавец» тоже, пожалуй, слишком благородное слово для этой породы): «Женьщинаааа, вы чего это мне тут?… Выбирает она… Сказано, в одни руки - полкило вымени и полкило легкого!... Оглохли что ли?...»
Боже мой… Боже мой… так это … вымя… Огромное… желтое… это же можно сказать…. грудь…
В глазах у меня потемнело, но в обморок я все-таки не хлопнулась - слышала ругань в очереди, льстивый безрезультатный подхалимаж в надежде на лучший, присмотренный еще издалека кусочек тех, чья очередь наконец-то подошла… На меня никто внимания не обратил, а я сделала пару шагов назад и уперлась спиной в прямоугольную колонну, покрытую холодной масляной краской…
Масляной… Масло… Господи… хотя бы масло….
Выйдя на студеный ноябрьский воздух из душного гастронома, я четко и ясно поняла, что если не найду хоть чего-нибудь молочного, то просто не доживу до утра. Оставался самый большой, самый дальний и самый бестолковый гастроном, что на проспекте Мира. Тугие неприветливые двери нехотя пропустили меня внутрь длинного помещения, начинающегося отделом, в котором единственно где прилавки были хоть чем-то заполнены. Чем-то жизнерадостно зеленым и пестрым. Это оказался отдел с вкусным капиталистическим названием «Бакалея», где на прилавках в три ряда, словно заслоняя брешь в борту тонущего корабля, стояли зеленые картонные коробочки с гордым названием «Какао «Золотой Ярлык». Вся остальная пестрая продукция оказалась лавровым листом, хмели-сунели и душистым горошком. Лавровым листом, как и душистым горошком, ясный перец, сыт не будешь, и я побрела дальше по длинному магазину, занимающему весь первый этаж жилого дома… Такому же пустому, как и все предыдущие, если не считать овощного отдела, где продавали искалеченную морковь, с налипшими на ней комьями грязи… или комья грязи, в которых встречалась искалеченная морковь…. И вдруг…
Вдруг… я увидела очередь… в той самой стороне, где располагался молочный отдел… Очередь… Я бросилась туда… И вправду что-то дают… Быстрей в конец, занимай, а то не хватит…. Уже встав в очередь и приняв боевую стойку на случай явившейся конкурентки типа «я здесь до вас стояла», стала узнавать - «чего дают-то?»… О чудо из чудес!... Давали масло!... Масло!.... О боги! Боги!... Нежное… сливочно-желтое… оно мягко опустится по моему измученному пищеводу вместе с хлебушком и милосердно укроет раздраженную трепещущую красную рану, а потом, когда…
«Девушка!... Де-вуш-ка!... Вы слышите?… Соленое масло-то… «Крестьянское»… со-лё-ное!»
Соленое?... А разве масло бывает соленым?.... Не к месту представилась солонина, которой Джек Лондон кормил своих ездовых собак… а потом к чему-то явились огромные бочки с ворванью, который отважный не расстающийся с трубкой капитан Гулль, выливал в бушующее соленое море, чтобы на миг утихомирить волны, чтоб китобойное судно могло скользнуть в бухту… Соленое масло… Соленое…. На мою алую, раздраженную рану….
О боги! Боги! Да пусть хоть горькое, лишь бы масло…

Честно, я помню все как наяву… Я помню холодный ноябрьский день… Отчаяние… Я даже помню ту боль… Но я совершенно не могу вспомнить, как собственно этот вожделенный крохотный сверточек из пергаментной бумаги оказался у меня в руках… Не помню была ли та авгурша полной и была ли она блондинкой… и сколько грамм затвердевшего в холодильнике эликсира жизни мне выдали в одни руки… Не помню и все…
Зато помню, как сакрально-вожделенно дрожащими руками мазала я это соленое уже размягшее золото на скромный пористый прямоугольник черного хлеба, как мысленно заклинала его: «Помоги… помоги»… Как представляла его путь вниз… ту мягкую перинку, которой укрывало и приглушало пульсирующую боль… Как улеглась на кровать, приняла позу зародыша, подтянув колени к подбородку, и стала ждать…. ждать…

«Не могу не воздать хвалу тому, кто первый извлек из маковых головок морфий. Истинный благодетель человечества. Боли прекратились через семь минут после укола. Интересно: боли шли полной волной, не давая никаких пауз, так что я положительно задыхался, словно раскаленный лом воткнули в живот и вращали. Минуты через четыре после укола я стал различать волнообразность боли. После укола впервые за последние месяцы спал глубоко и хорошо»…
Ах… милый… милый Михаил Афанасньевич… маковые головки… морфий… Знали бы вы какое исцеляющее действие может произвести маленький кусочек обыкновенного соленого масла… самого простого… крестьянского… Жаль, что Вы не знали, Михаил Афанасьевич… жаль, что не знали…

С давних времен человек стремился обеспечить свою семью сначала хлебом и молоком, а уж потом «чем Бог пошлет». Молоко и хлеб – обязательны, остальное – желательно. Отсюда и мечта о «молочных реках и кисельных берегах» – символе сытости и благополучия. Отсюда и бесчисленные предания, легенды, сказки и мифы о молоке у самых разных народов. Редкий народ не сложил о нем свою историю.
Согласно болгарским легендам молоко произошло от одной из трех голов змея Лами (не правда ли вспоминается Змей-Горыныч?): святой Георгий отрубил головы змея, и из них потекли три реки – из молока, пшеницы и вина.
Словенская легенда говорит о том, что молоко для людей спасла кошка: когда-то вымя у коров было на все брюхо, и молока в нем было «как воды», отчего люди зазнались и обленились: женщины купали в молоке детей, да и сами умывались им. Тогда Бог отнял у коровы вымя, но кошки, которые, как известно, любят молоко, замяукали и упросили Бога оставить корове несколько сосков.
У всех славян молоко связано с небом и атмосферными явлениями – дождем, громом и молнией. По самым древним, еще индоевропейским представлениям, дождь – это молоко небесных коров-туч.
Интересно, что по древнеславянским верованиям пожар, зажженный молнией, можно потушить только молоком черной коровы.
В Болгарии популярны легенды, рассказывающие о том, как ведьмы стаскивают с неба луну и выдаивают ее, как корову, а из лунного молока сбивают колдовское масло. По болгарским поверьям змеи очень любят молоко и часто высасывают его у коров – у змей очень «сильные» глаза, которыми они привораживают самых молочных коров. Чтобы расположить к себе домовую змею, ей ставили миску с молоком. Так поступали не только болгары, но и словенцы, белорусы, украинцы, поляки. Вологодские крестьяне верили, что дьявол не может обмыться ни в реке, ни в колодце, ни в луже (потому что Спаситель освятил воду на Крещение), а может обмыться либо в воде, стоящей на столе, либо в молоке.
Молочные реки…
Но откуда взялись молочные реки, да еще и с кисельными берегами? Оказывается, сюжет о молочных реках или молочных источниках традиционен для самых разных народов.
В славянском колдовстве в магических действиях, направленных на повышение надоев, молоко уподоблялось текущей воде. Поляки Жешовского края совершали пасхальные обливания водой в убеждении, что без них молока у коров станет меньше или оно и вовсе пропадет. Архангельские крестьяне, когда в Вербное воскресенье первый раз выгоняли скот вербовыми ветками, эти ветки затем опускали в реку или ручей, чтобы у коровы было больше молока.
Жители Закарпатья верят, что на мифической Черной горе есть молочный источник Навий. У румын известны сказочные молочные реки с берегами из мамалыги – кукурузной каши.

В якутской мифологии молочная река является символом довольства и изобилия. В самых различных мифологических традициях Евразии молочная река является райским символом верхнего мира.
О земле, где течет молоко и мед, как о прекрасной цели скитаний еврейского народа, упоминается в библейском Ветхом Завете.
В армянском эпосе "Давид Сасунский" говорится о молочном источнике, помещенном на вершине горы. Наконец, как не вспомнить название "Млечный путь", который, согласно греческому мифу, образовался из пролитого молока богини Геры.
«Молочные реки и кисельные берега» – одно из популярнейших русских выражений. Оно – символ беззаботной и привольной жизни, неиссякаемого материального достатка и благополучия. Выражение это знакомо нам по сказке «Гуси-лебеди», его можно найти и в «Сказке о царе Горохе»: «В то давнее время, когда мир божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Горох».
Считается, что молочные реки в русские сказки попали из Библии: реки с молоком и медом превратились в молочные реки с кисельными берегами. Но почему именно кисельными?
… и кисельные берега
Кисель с молоком был на Руси лакомством – одним из любимых праздничных блюд. Кисель, залитый молоком, свидетельствовал о благосостоянии крестьянского дома. Следует подчеркнуть, что кисель этот готовился из овса. То есть густой овсяный кисель с молоком – не что иное, как молоко и хлеб – традиционный фундамент семейного благополучия.

Было бы молоко с хлебом – всё остальное приложится.

Привет! Сегодня я расскажу вам, как устроена жизнь на нашей станции, где живут зоологи, изучающие обезьян, которые, в свою очередь, живут в амазонских лесах. Вы узнаете, какого цвета вода в нашей речке, что мы едим и пьем, а также что делать, если в тропиках наступает засуха. Приготовьтесь, будет много подробностей.

Так выглядит наша станция

Наша станция стоит в дремучем тропическом лесу в верховьях Амазонки, примерно в 90 километрах от Икитоса. Стоит она там с 80-х годов и сейчас принадлежит Немецкому приматологическому центру (German Primate Center), который находится в городе Гёттинген. Этот старый университетский городок, между прочим, даже упоминается в Евгении Онегине: Владимир Ленский там был «с душою прямо геттингенской».

Сама станция почти нигде не упоминается, и даже среди местных о ней мало кто знает. Это потому, что она спрятана в лесу, в стороне от реки, на которой сосредоточена тут вся жизнь. Да и река эта не из больших: приток Амазонки второго порядка, Рио-Бланко (Rio Blanco). Так она называется потому, что несет белые воды. Это непрозрачные, цвета кофе с молоком, воды со взвесью твердых частиц. Откладываясь вдоль русла беловодной реки, эта взвесь дает плодородные почвы. Молочные реки, кисельные берега - это как раз про такие реки.

Большинство притоков Амазонки в ее верховьях - беловодные, потому что стекают с Анд и смывают с них то, что попадается на пути. Другой тип рек - черноводные. Это реки с прозрачной и чистой, но при этом темной, цвета чёрного чая или кофе, водой. Такой цвет получается оттого, что реки, протекая через болота и затопляемые леса, вымывают из гниющих растений красящие вещества таннины. Черные воды кислые и бедны минералами. Самая известная из черноводных рек - бразильская Риу-Негру. Сливаясь с беловодной Амазонкой в месте «встречи вод» (Encontro das Águas), черная вода Риу-Негро еще несколько километров течет бок о бок с белой амазонской водой и не смешивается с ней.

По нашей молочной реке мы подходим на моторке к маленькой пристани: деревянный настил и ступеньки в глинистом берегу. Поднявшись, с палящего солнца ныряем во влажный сумрак леса - как в жаркий день в деревне, когда с жары забегаешь в прохладную тень дома. Полчаса пути через лес - и мы на станции.

Станция устроена просто: жилой дом, кухня и библиотека. Все это, согласно традициям перуанской Амазонии, кое-как слеплено из дощечек и веревочек и держится на соплях. Стены сделаны из натянутой москитной сетки, которая, по замыслу строителей, должна защищать от комаров. Но поскольку строения более чем наполовину состоят из дыр, комары беспрепятственно заполняют собой все помещения. Поэтому спим мы в палатках, установленных прямо внутри дома. Можно спать и под москитной сеткой, но палатка еще дает личное пространство - а оно очень нужно, когда месяцами живешь с одними и теми же людьми в одном доме.

Главное на станции - это ручей, носящий то же имя, что и река: Quebrada Blanca (Белый ручей). Или, как ласково называют его местные, quebradita (ручеек). Наша кебрадита для нас все: и душ, и прачечная, и источник питьевой воды. В ручейке белое песчаное дно, а в прозрачной холодной воде плавают маленькие золотистые рыбки. Когда моешься, обливаясь из ковшика, часто выливаешь на себя пару рыбок.

Вообще, многое может случиться, пока принимаешь ванну с золотистыми рыбками. Днем иногда видишь обезьян: полные достоинства, молчаливо шествуют мимо мои родные медные прыгуны, или с шумом и визгами проносится толпа маленьких, вертких как ящерицы тамаринов. Душераздирающе вопят ары, пролетая высоко в небе. Печально свистят тинаму - далекие родственники страусов, толстые, похожие на куриц бескилевые птицы, которых легко услышать, но сложно увидеть.

А ночью, когда принимаешь душ с фонарем и к золотистым рыбкам присоединяются медлительные раки, мимо может пробежать, например, водяной опоссум. Этот изящный зверек мраморной окраски - единственное сумчатое млекопитающее, ведущее полуводный образ жизни. И одновременно единственное современное сумчатое, у которого сумка есть и у самок, и у самцов (вторым таким сумчатым был австралийский тилацин, или сумчатый волк, но его истребили). Эта сумка водонепроницаемая и может герметично закрываться. Во время плавания самки кладут туда детей, а самцы - мошонку. На ногах у водяного опоссума есть плавательные перепонки, ест он рыб и раков и, проходя, оставляет за собой сильный запах мускуса.

На станции нет ни интернета, ни мобильной связи (только спутниковый телефон на случай аппендицита или перелома обеих ног), ни, конечно, магазинов. Поэтому каждый месяц мы три недели проводим в лесу, а потом на неделю уезжаем в город: сообщить близким о том, что мы все еще живы, отмыться в настоящем душе без золотистых рыбок, отоспаться и купить еды. Возвращаясь на станцию, мы тащим с собой запас еды на три недели.

Наша еда - это в основном рис, плантаны - несладкие «овощные» бананы, бобы и маниока, или как ее называют здесь, юка (не путать с юккой из семейства агавовых). Маниока - (Manihot esculenta) - молочайное растение со съедобными корнеплодами, немного похожими по вкусу на картошку. Белому человеку маниока в основном известна благодаря bubble tea, чайному напитку с шариками из тапиоки - крахмала, который получают из маниоки.

Другая важная часть нашей диеты - аквариумные рыбки. Их ловят жители ближайшей деревни, которая расположена на другом берегу реки и состоит из четырех домов. Традиционно очень многих из амазонских рыб содержат в аквариумах: они яркие и красивые и могут жить в теплой и не слишком чистой воде.

Тут, на просторе, эти рыбы вырастают до куда больших размеров, чем в неволе. Например, карачама (Pseudorinelepis genibarbis) из семейства кольчужных сомов: закованный в шипастый панцирь сом, из которого получается вкуснейшая уха. Или красивый, с дымчатым рыжим глазком на боку, глазчатый астронотус (Astronotus ocellatus) из цихлидовых, akarawasu по-местному и «Оскар», или «павлиний глаз», по-аквариумному. И, конечно, пятнистая пиранья (Serrasalmus spilopleura), или palometa del rio - худосочная и не самая вкусная, но зато очень зубастая рыба.

Еще местные приносят нам пак. Это крупные грызуны со смешной круглой попой, которых тут стреляют дробью и потом жарят или варят прямо вместе с когтями. Если плохо рассчитать, сколько еды везти с собой, жареных и вареных пак приходится есть на завтрак, обед и ужин.

Но если при нехватке еды всегда можно съесть паку, от нехватки воды она не спасет. К великому моему удивлению, в июле нам пришлось уезжать со станции на пару дней раньше срока из-за засухи. Кто бы мог подумать, что в дождевом тропическом лесу бывают засухи! Оказалось, бывают, и нередко, каждые пару лет. Обычно в сухой сезон, который длится тут примерно с июня по ноябрь, дожди идут более-менее регулярно: пара сухих дней, пара дождливых. При этом местные дожди не моросят вяло и долго, как в более цивилизованных местах, а со всей решительностью извергаются плотным, как из душа, потоком. Через полминуты такого ливня промокаешь в самом буквальном смысле до нитки. Такие ливни наполняют реки, наш ручей с рыбками и наши огромные баки для дождевой воды, установленные под крышами каждого домика.

В июле ливней не было две недели. Вода в баках кончилась, ручей стал пересыхать, а опавшие листья, которые обычно плотным влажным ковром лежат в лесу, высохли и зашуршали под ногами. Нелепость ситуации была в том, что до реки от станции - меньше километра. Казалось бы, близко! Но недостаточно близко, чтобы каждый день таскать воду для готовки, мытья и прочего.

Проклиная таинственный замысел основателей станции (он, по-видимому, состоял в том, чтобы укрыться в глубине леса от местных жителей, которые постоянно снуют туда-сюда по реке), мы решили уносить ноги. Впрочем, и это оказалось непросто. В Рио-Бланко, и так-то неглубокой, уровень воды упал метра на полтора, и открывшееся русло оказалось завалено огромными упавшими стволами, кусками пальм и другим буреломом. Кое-как прорубая завалы мачете и отталкиваясь от дна веслами и ногами, мы все-таки дотащились до более крупной Рио-Тауайо (Rio Tahuayo), притока самой Амазонки. Надо ли говорить, что как только мы добрались до Амазонки, с неба жизнерадостным потоком хлынул дождь.

Амазонка в окрестностях Икитоса встретила нас удручающим зрелищем. Здесь вода упала метра на три, и обнажившиеся берега оказались покрыты толстым слоем мусора. Бесчисленные пакеты, бутылки, контейнеры, застрявшие в прибрежных кустах, отвратительный мусорный покров, под которым не видно земли. В Перу дела с переработкой мусора обстоят даже хуже, чем у нас в России, хотя, казалось бы, куда уж хуже. У нас его хотя бы иногда сжигают или закапывают, здесь же просто кидают в реку.

Такое огромное количество пластика, как сегодня, появилось в Перу позже, чем в западных странах. Традиционно тут все заворачивают в пальмовые листья - а ими можно хоть все вокруг закидать, через день все сожрут муравьи. Сегодня же, например, рыбу на рынке по-прежнему заворачивают в пальмовый лист - только сверху надевают еще два пакета. Люди по привычке продолжают кидать весь мусор в реку - только теперь муравьи его уже не сожрут. Потому что пластик - это, увы, навечно.