Как развлекались и чем жили солдаты и офицеры. Истории о солдатской смекалке во время великой отечественной

Расцвет дедовщины в Советской армии пришелся на 1970-1980-е годы. В это время окончательно сформировалась неофициальная солдатская иерархия, состоящая из «молодых» и «дедов». Эти две группы, в свою очередь, делились на подгруппы. Самой привилегированной кастой были дембеля, срок службы которых подходил к концу. Демобилизация, то есть увольнение в запас, породила ряд ритуалов, ставших неотъемлемой частью армейской субкультуры. Откуда корни Дембельские ритуалы являются важной составляющей дедовщины – неуставных взаимоотношений, построенных на превосходстве «дедов» над «молодыми» на основании срока службы. Считается, что корни этого явления уходят еще в царское время. В Советской армии случаи неуставных взаимоотношений начали фиксироваться в Великую Отечественную войну, когда в войска стали призывать уголовников, привнесших в армейскую среду элементы тюремной субкультуры. Серьезное влияние на формирование дедовщины в вооруженных силах страны советов оказала реформа 1967 года: срок службы призывников был сокращен в армии до двух лет и до трех – на флоте. Новобранцы, прибывшие в войска по «сокращенке», вызывали ненависть у старослужащих. «Деды» принялись вымещать на них злобу, стараясь испортить жизнь рядовых абсурдными приказами и распоряжениями, да или просто поглумиться над несчастным. Уменьшение срока службы совпало с демографическим провалом, вызванного последствиями войны. Из-за этого пополнять войска стали бывшими уголовниками. Все эти факторы привели к формированию дедовщины и связанных с ней ритуалов. Пожалуй, самые оригинальные из них возникли в дембельской среде. Стодневка «100 дней» – один из самых главных дней для старослужащих. «Деды» праздновали сто дней до выхода приказа министра обороны об увольнении военнослужащих-срочников. Как правило, приказ выходил в одно и то же время из года в год, поэтому солдаты легко могли вычислить дату нового. С момента выхода приказал «дед» считался «дембелем», а значит переходил на высшую ступень неформальной армейской иерархии. Срок оставшейся службы при этом зависел от успехов солдата в боевой и политической подготовке, его заслуг и личных качеств. Лучшие, как правило, уходили в первой партии. В «сто дней до приказа» любой уважающий себя старослужащий должен был брить голову «под ноль», то есть налысо. Также «деды» отдавали масло «молодым» (мол, на гражданке наедимся). Кроме того, в некоторых частях был распространен ритуал бросания мала в потолок. С началом «стодневки» связан также ритуал «сигарета под подушкой». Каждое утро будущий «дембель» должен был находить под своей подушкой приятный сюрприз – сигарету. На ней специально назначенный для этой цели рядовой писал количество оставшихся до приказа дней. Высшим пилотажем считалось положить сигарету под подушку так, чтобы не разбудить старослужащего. Однако даже если такое случилось, то проступком не являлось. За выполнение ритуала будущие «дембеля» отдавали салагам масло. А вот отсутствие сигареты считалось очень серьезным «косяком». За это «молодой» мог быть подвергнут серьезному наказанию. Когда половина «стодневки» истекала, «деды» на один день менялись ролями с «молодыми». Последние становились полновластными хозяевами казармы, а старослужащие должны были исполнять все их приказы. Теоретически, «дедам» могли отдавать какие угодно команды, но каждый солдат помнил, что на следующий день все вернется на круги своя, а значит придется расплачиваться за излишнюю наглость и смелость. Другой ритуал – «дембельские вопросы». Старослужащие задавали «молодым» самые разные вопросы: о размере ноги «дедов», про масло и, самое главное, – про выход приказа об увольнении. Рядовой должен был всегда помнить количество дней до этого события. Забывчивость солдата могла обернуться для него серьезными проблемами, ведь старослужащие рассматривали это как признак неуважения. После выхода приказа о демобилизации, наступало время для «читки» – особо почетного ритуала зачитывания опубликованного в «Красной звезде» текста. На роль глашатая выбирался новобранец. Друг на друга ставились несколько табуреток, на них залезал солдат и садился на корточки. Необходимо было, чтобы его голова оказывалась прямо под потолком. Солдат во всеуслышание читал текст приказа, а после окончания один из «дедов» выдергивал нижнюю табуретку с криком «Вот и конец стодневке!». Затем новоиспеченные «дембеля» употребляли спиртное, которое кровь из носа должны были достать «молодые». С этого момента начинался последний и самый легкий этап срочной службы. Это просто лафа, когда мы «дембеля» Один из главных дембельских ритуалов – так называемая колыбельная. Исполнялась она солдатом-первогодкой после отбоя. В зависимости от рода войск содержание текста могло отличаться. Один из ее вариантов таков: «Масло съел – и день прошел, старшина домой ушел. Дембель стал на день короче, всем «дедам» спокойной ночи». Другим популярным ритуалом был «дембельский поезд». Новобранцы играли массовку, а «дембеля» – пассажиров, которые едут домой. В процессе сего действа салаги раскачивают кровать старослужащего, создавая имитацию движущегося поезда. Для пущей убедительности стоящие рядом с кроватью «молодые» используют фонарик и ветки деревьев, изображая пролетающий за окном поезда пейзаж с лесами и полустанками. Со скорым увольнением в запас связано и изменение приказа «рядовой, ко мне»: в дембельской среде он трансформировался в команду «Один!». Старослужащий громко отдает приказ, который должны услышать находящиеся рядом «молодые». После этого одному из новобранцев необходимо было очень быстро (в течение 1-3 секунд) подбежать к «дембелю» и представиться. Смысл ритуала заключался в скорости его выполнения. Если рядовой исполнил приказ недостаточно быстро, он возвращается обратно, после чего «дембель» вновь давал аналогичную команду. В случае, если никто из солдат не спешил явиться к старослужащему по его команде, то наказать могли все подразделение.

Расцвет дедовщины в Советской армии пришелся на 1970-1980-е годы. В это время окончательно сформировалась неофициальная солдатская иерархия, состоящая из «молодых» и «дедов». Эти две группы, в свою очередь, делились на подгруппы. Самой привилегированной кастой были дембеля, срок службы которых подходил к концу. Демобилизация, то есть увольнение в запас, породила ряд ритуалов, ставших неотъемлемой частью армейской субкультуры.

Откуда корни

Дембельские ритуалы являются важной составляющей дедовщины – неуставных взаимоотношений, построенных на превосходстве «дедов» над «молодыми» на основании срока службы. Считается, что корни этого явления уходят еще в царское время. В Советской армии случаи неуставных взаимоотношений начали фиксироваться в Великую Отечественную войну, когда в войска стали призывать уголовников, привнесших в армейскую среду элементы тюремной субкультуры.

Серьезное влияние на формирование дедовщины в вооруженных силах страны советов оказала реформа 1967 года: срок службы призывников был сокращен в армии до двух лет и до трех – на флоте. Новобранцы, прибывшие в войска по «сокращенке», вызывали ненависть у старослужащих. «Деды» принялись вымещать на них злобу, стараясь испортить жизнь рядовых абсурдными приказами и распоряжениями, да или просто поглумиться над несчастным.

Уменьшение срока службы совпало с демографическим провалом, вызванного последствиями войны. Из-за этого пополнять войска стали бывшими уголовниками. Все эти факторы привели к формированию дедовщины и связанных с ней ритуалов. Пожалуй, самые оригинальные из них возникли в дембельской среде.

Стодневка

«100 дней» – один из самых главных дней для старослужащих. «Деды» праздновали сто дней до выхода приказа министра обороны об увольнении военнослужащих-срочников. Как правило, приказ выходил в одно и то же время из года в год, поэтому солдаты легко могли вычислить дату нового.

С момента выхода приказал «дед» считался «дембелем», а значит переходил на высшую ступень неформальной армейской иерархии. Срок оставшейся службы при этом зависел от успехов солдата в боевой и политической подготовке, его заслуг и личных качеств. Лучшие, как правило, уходили в первой партии.

В «сто дней до приказа» любой уважающий себя старослужащий должен был брить голову «под ноль», то есть налысо. Также «деды» отдавали масло «молодым» (мол, на гражданке наедимся). Кроме того, в некоторых частях был распространен ритуал бросания мала в потолок.

С началом «стодневки» связан также ритуал «сигарета под подушкой». Каждое утро будущий «дембель» должен был находить под своей подушкой приятный сюрприз – сигарету. На ней специально назначенный для этой цели рядовой писал количество оставшихся до приказа дней. Высшим пилотажем считалось положить сигарету под подушку так, чтобы не разбудить старослужащего. Однако даже если такое случилось, то проступком не являлось. За выполнение ритуала будущие «дембеля» отдавали салагам масло.[С-BLOCK]

А вот отсутствие сигареты считалось очень серьезным «косяком». За это «молодой» мог быть подвергнут серьезному наказанию.

Когда половина «стодневки» истекала, «деды» на один день менялись ролями с «молодыми». Последние становились полновластными хозяевами казармы, а старослужащие должны были исполнять все их приказы. Теоретически, «дедам» могли отдавать какие угодно команды, но каждый солдат помнил, что на следующий день все вернется на круги своя, а значит придется расплачиваться за излишнюю наглость и смелость.

Другой ритуал – «дембельские вопросы». Старослужащие задавали «молодым» самые разные вопросы: о размере ноги «дедов», про масло и, самое главное, – про выход приказа об увольнении. Рядовой должен был всегда помнить количество дней до этого события. Забывчивость солдата могла обернуться для него серьезными проблемами, ведь старослужащие рассматривали это как признак неуважения.

После выхода приказа о демобилизации, наступало время для «читки» – особо почетного ритуала зачитывания опубликованного в «Красной звезде» текста. На роль глашатая выбирался новобранец. Друг на друга ставились несколько табуреток, на них залезал солдат и садился на корточки. Необходимо было, чтобы его голова оказывалась прямо под потолком. Солдат во всеуслышание читал текст приказа, а после окончания один из «дедов» выдергивал нижнюю табуретку с криком «Вот и конец стодневке!». Затем новоиспеченные «дембеля» употребляли спиртное, которое кровь из носа должны были достать «молодые». С этого момента начинался последний и самый легкий этап срочной службы.

Это просто лафа, когда мы «дембеля»

Один из главных дембельских ритуалов – так называемая колыбельная. Исполнялась она солдатом-первогодкой после отбоя. В зависимости от рода войск содержание текста могло отличаться. Один из ее вариантов таков: «Масло съел – и день прошел, старшина домой ушел. Дембель стал на день короче, всем «дедам» спокойной ночи».

Другим популярным ритуалом был «дембельский поезд». Новобранцы играли массовку, а «дембеля» – пассажиров, которые едут домой. В процессе сего действа салаги раскачивают кровать старослужащего, создавая имитацию движущегося поезда. Для пущей убедительности стоящие рядом с кроватью «молодые» используют фонарик и ветки деревьев, изображая пролетающий за окном поезда пейзаж с лесами и полустанками.

Со скорым увольнением в запас связано и изменение приказа «рядовой, ко мне»: в дембельской среде он трансформировался в команду «Один!». Старослужащий громко отдает приказ, который должны услышать находящиеся рядом «молодые». После этого одному из новобранцев необходимо было очень быстро (в течение 1-3 секунд) подбежать к «дембелю» и представиться.

Смысл ритуала заключался в скорости его выполнения. Если рядовой исполнил приказ недостаточно быстро, он возвращается обратно, после чего «дембель» вновь давал аналогичную команду. В случае, если никто из солдат не спешил явиться к старослужащему по его команде, то наказать могли все подразделение.

По этой же теме:

Игры «дембелей»: как развлекались старослужащие в Советской армии Игры «дембелей»: забавы старослужащих в Советской армии Посвящение в «деды» в Советской армии: главные ритуалы

Лагерь екатерининских солдат. Иллюстрация Александра Бенуа для издания «Картины по русской истории». 1912 год Wikimedia Commons

Рекрут XVIII столетия после долгой дороги попадал в свой полк, который становился для молодых солдат родным домом — ведь служба в XVIII веке была пожизненной. Только с 1793 года ее срок был ограничен 25 годами. Новобранец принимал присягу, навсегда отделявшую его от прежней жизни; получал из казны шляпу, кафтан, плащ-епанчу, камзол со штанами, галстук, сапоги, башмаки, чулки, исподние рубахи и портки.

«Инструкция полковничья конного полку» 1766 года предписывала учить рядовых «чистить и вохрить штаны, перчатки, перевязь и портупею, связывать шляпу, наложить на нее кашкет и обуть сапоги, положить на них шпоры, привить косу, надеть мундир, а потом стоять в требуемой солдатской фигуре, ходить просто и маршировать… и когда во всем том он привыкнет, начать обучать ружейным приемам, конной и пешей экзерциции». Требовалось немало времени, чтобы научить мужицкого сына молодцевато себя держать, «чтобы крестьянская подлая привычка, уклонка, ужимка, чесание при разговоре совсем были у него истреблены». Солдаты должны были бриться, но зато им разрешалось отпускать усы; волосы носили длинные, до плеч, и в парадные дни пудрили их мукой. В 30-х годах солдатам было приказано носить букли и косы.

Требовалось немало времени, «чтобы крестьянская подлая привычка, уклонка, ужимка, чесание при разговоре совсем были у него истреблены»

Приходя в роту или эскадрон, вчерашние мужички-общинники включались в привычную для них форму организации — солдатскую артель («чтоб не меньше восьми человек в каше было»). При отсутствии развитой системы снабжения (и привычных для нас магазинов и лавочек) русские солдаты приспособились обеспечивать себя всем необходимым. Старослужащие обучали новичков, опытные и умелые закупали на артельные деньги дополнительный провиант, сами чинили амуницию и шили мундиры и рубахи из казенного сукна и полотна, расторопные на постое нанимались на заработки. Деньги из жалованья, заработков и наградных отчислялись в артельную кассу, во главе которой солдаты избирали степенного и авторитетного «расходчика», или ротного старосту.

Такое устройство военной жизни делало русскую армию XVIII века социально и национально однородной. Чувство связи в бою обеспечивало взаимную выручку, поддерживало боевой дух солдата. С первых же дней новобранцу внушали, что теперь «он уже не крестьянин, а солдат, который именем и чином своим от всех его прежних званий преимуществен, отличается от них неоспоримо честью и славою», так как он, «не щадя своей жизни, обеспечивает своих сограждан, обороняет отечество… и тем заслуживает признательность и милость Государя, благодарность земляков и молитвы чинов духовных». Рекрутам рассказывали историю их полка с упоминанием сражений, где этот полк участвовал, и имен героев и полководцев. В армии вчерашний «подлый мужик» переставал быть крепостным, если был им прежде. Крестьянский парень становился «государевым слугой» и в эпоху постоянных войн мог дослужиться до унтера и даже — если повезет — до обер‑офицера. «Табель о рангах» Петра I открывала дорогу к получению дворянского звания — таким образом «вышла в люди» примерно четверть пехотных офицеров петровской армии. За примерную службу предусматривалось повышение оклада, награждение медалью, производство в капралы, сержанты. «Верные и истинные слуги отечества» переводились из армии в гвардию, получали медали за сражения; за отличия по службе солдат жаловали «по рублю» с чаркой вина.

Повидавший в походах дальние края служивый навсегда порывал с прежней жизнью. Состоявшие из бывших крепостных полки без колебаний подавляли народные волнения, и в XVIII и в XIX веках солдат не ощущал себя крестьяни-ном. Да и в повседневной практике солдат привыкал жить за счет обывателей. На протяжении всего XVIII века русская армия не имела казарм. В мирное время она располагалась на постой в домах сельских и городских жителей, которые должны были предоставлять военным помещения, постели и дрова. Освобождение от этой повинности было редкой привилегией.

В повседневной практике солдат привыкал жить за счет обывателей

В короткие дни отдыха от боев и походов солдаты гуляли вовсю. В 1708 году во время тяжкой Северной войны бравые драгуны «становились постоем в городках. Вино и пиво собирали до обозу. А некой чины шляхетские пили невмочь. Поносили таковых зело, а також били батожьем государевым именем. А блудовство все же являлось. Имали по закутам драгунов швадроных шляхетов. Были дети те млады и проходу от сих блядовин девкам да бабам никакого нету «Шляхеты» — служившие в драгунском эскадроне («шквадроне») дворяне (шляхта). Эти-то молодые дворяне и не давали прохода бабам. . Полковник наш и кавалер достойный Михаил Фаддеич Чулишов страшать всех тех, кто дерзок, велел и бити в батоги. <…> А те дра-гуны да гранодиры, кои из баталий мелких вышадши были, — те отдыхали и с калмыки да со татаре кумыс пили, сдобря водкой, а потом с соседским полком на кулаки дрались. Де мы, корили, бились и животы лишались, а де вы ховались и свеев Свеи — шведы. убоялись. И в дальний швадрон шатались и лаялись матерно, и полковники не знали, что и делать. Государевым повелением самые злостные ималась и вещались и в батоги бились на козлах пред всем фрунтом. И нашим из шквадрона двоим тоже досталось драгуну Акинфию Краску и Ивану Софийкину. Вешаны были за шею. А у Краска так от удавления язык выпал, то даже до средины грудей доставал, и многие дивились тому и глядеть ходили» «Записки служебные (дневник) Симеона Куроша, капитана швадрона драгунского, рославского же». .

И в мирное время постой войска в каком-либо местечке воспринимался обыва-телями как настоящее бедствие. «Он распутствует с его женой, бесчестит его дочь… ест его цыплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет непрестанно. <…> Каждый месяц перед выходом из мест квартирования должны собирать крестьян, опрашивать их о претензиях и отбирать у них подписки. <…> Если крестьяне недовольны, то их поят вином, напаивают их, и они подписывают. Если же, несмотря и на все это, они отказываются подписывать, то им угро-жают, и они кончают тем, что умолкают и подписывают», — описывал поведение солдат на постое в екатерининское время генерал Ланжерон.

Солдат распутствует с его женой, бесчестит его дочь, ест его цыплят, его скотину, отнимает у него деньги и бьет непрестанно

Офицеры имели возможность более изысканного досуга — особенно за границей. «…Все прочие офицеры нашего полку, не только молодые, но и пожилые, занимались совсем иными делами и заботами. Всех их почти вообще усердное желание быть в Кенигсберге проистекало совсем из другого источника, нежели мое. Они наслышались довольно, что Кенигсберг есть такой город, который преисполнен всем тем, что страсти молодых и в роскоши и распутствах жизнь свою провождающих удовлетворять и насыщать может, а именно: что было в оном превеликое множество трактиров и бильярдов и других увеселительных мест; что все что угодно в нем доставать можно, а всего паче, что женский пол в оном слишком любострастию подвержен и что находится в оном превеликое множество молодых женщин, упражняющихся в бесчестном рукоделии и продающих честь и целомудрие свое за деньги.
<…> Не успело и двух недель еще пройти, как, к превеликому удивлению моему, услышал я, что не осталось в городе ни одного трактира, ни одного винного погреба, ни одного бильярда и ни одного непотребного дома, который бы господам нашим офицерам был уже неизвестен, но что не только все они у них на перечете, но весьма многие свели уже отчасти с хозяйками своими, отчасти с другими тамошними жительницами тесное знакомство, а некоторые побрали уже к себе и на содержание их, и все вообще уже утопали во всех роскошах и распутствах», — вспоминал бывший поручик пехотного Архангелогородского полка Андрей Болотов о пребывании в завоеванном русскими войсками Кенигсберге в 1758 году.

Если по отношению к мужикам допускались «продерзости», то во «фрунте» от солдат требовали дисциплины. Солдатские стихи той эпохи правдиво описывают повседневную муштру:

В караул идешь — так горе,
А домой придешь — и вдвое,
В карауле нам мученье,
А как сменишься — ученье!..
В карауле жмут подтяжки,
На ученье жди растяжки.
Стой прямее и тянись,
За тычками не гонись,
Оплеухи и пинки
Принимай так, как блинки.

Нарушителей по «Артикулу воинскому» ожидали наказания, которые зависели от степени проступка и определялись военным судом. За «чародейство» полагалось сожжение, за поругание икон — отсечение головы. Самым обычным наказанием в армии было «гоняние шпицрутен», когда нарушителя проводили с привязанными к ружью руками между двумя шеренгами солдат, которые наносили ему по спине удары толстыми прутьями. Совершившего проступок впервые водили сквозь весь полк 6 раз, провинившегося повторно — 12 раз. Строго спрашивали за плохое содержание оружия, за умышленную порчу его или за «оставление ружья в поле»; за продажу или проигрыш своего обмундирования наказывали продавцов и покупателей. За троекратное повторение этого проступка виновного приговаривали к расстрелу. Обычными преступлениями были для служивых воровство, пьянство и драки. Наказание следовало за «невнимание в строю», за «опоздание в строй». Опоздавшего в первый раз «взят будет за караул или на два часа по три фузей Фузея — гладкоствольное кремнёвое ружье. на плечо». Опоздавшему во второй раз полагался арест на двое суток или «по шести мушкетов на плечо». Кто в третий раз опаздывал, того ждало наказание шпицрутенами. За разговор в строю полагалось «лишение оклада». За халатное несение караульной службы в мирное время солдата ждало «серьезное наказание», а в военное время — смертная казнь.

За «чародейство» полагалось сожжение, за поругание икон — отсечение головы

Особенно строго наказывали за побег. Еще в 1705 году вышел указ, согласно которому из трех пойманных беглецов одного по жребию казнили, а двух других ссылали на вечную каторгу. Казнь проходила в том полку, откуда бежал солдат. Бегство из армии принимало широкий размах, и правительству приходилось издавать специальные обращения к дезертирам с обещанием прощения добровольно вернувшимся в строй. В 1730-е годы положение солдат ухудшилось, что вело к росту численности беглых, особенно среди рекрутов. Усиливались и меры наказания. Беглецов ожидала или казнь, или каторга. Один из указов Сената 1730 года гласит: «Которые рекруты учнут бегать за рубеж и пойманы будут, то из первых заводчиков на страх другим казнить смертию, повесить; а прочим, которые не сами заводчики, чинить политическую смерть и ссылать в Сибирь к казенным работам».

Обычной отрадой в солдатской жизни было получение жалования. Оно было различным и зависело от рода войск. Меньше всех платили солдатам внутренних гарнизонов — их жалование в 60-х годах XVIII века составляло 7 руб. 63 коп. в год; а больше всех получали кавалеристы — 21 руб. 88 коп. Если учесть, что, например, лошадь стоила 12 рублей, то это было не так уж и мало, однако этих денег солдаты не видели. Что-то уходило за долги или в руки оборотистых маркитантов, что-то — в артельную кассу. Случалось и так, что полковник присваивал себе и эти солдатские гроши, заставляя идти на кражу и остальных офицеров полка, поскольку они все должны были подписывать расходные статьи.

Остатки жалованья солдат просаживал в кабаке, где порой в лихом кураже мог «бранить всех матерно и называть себя царем» или поспорить: с кем именно «блудно живет» государыня Анна Иоанновна — с герцогом Бироном или с генералом Минихом? Собутыльники, как полагается, тут же и доносили, и болтуну приходилось оправдываться обычным в таких делах «безмерным пьянством». В лучшем случае дело оканчивалось «гонянием шпицрутен» в родном полку, в худшем — кнутом и ссылкой в дальние гарнизоны.

Солдат мог поспорить, с кем именно «блудно живет» государыня Анна Иоанновна — с герцогом Бироном или с генералом Минихом?

Скучая на гарнизонной службе, молодой солдат Семен Ефремов поделился как‑то с сослуживцем: «Молись Богу, чтоб турка поднялся, то б мы отсюда вон». Он избежал наказания только благодаря объяснению своего желания начала войны тем, что «пока молод, может дослужитца». Уже понюхавшие пороху старые служивые думали не только о подвигах — в числе «вещест-венных доказательств» в делах Тайной канцелярии сохранились изъятые у них заговоры: «Укрепи, Господи, на рати и на бою и на всяком месте от татар и от розных верных и неверных языков и от ратного всякого оружия… а меня, раба своего Михайлу, сотвори яко же лева силою». Иных же тоска и муштра доводила, как рядового Семена Попова, до страшного богохульства: солдат написал своей кровью «богоотступное письмо», в котором «дьявола к себе призывал и богатества у него требовал… чтоб чрез то богатество отбыть от военной службы».

И все же война давала шанс удачливому. Отлично знавший психологию солдата Суворов в своем наставлении «Наука побеждать» упоминал не только о быстроте, натиске и штыковой атаке, но и о «святой добыче» — и рассказывал, как во взятом жестоким штурмом под его командой Измаиле солдаты «делили золото и серебро пригоршнями». Правда, так везло далеко не всем. Прочим же «кто остался жив — тому честь и слава!» — обещала та же «Наука побеждать».

Однако самые большие потери армия несла не от неприятеля, а от болезней и отсутствия врачей и медикаментов. «Ходя при захождении солнца по лагерю, видел одних полковых солдат, копавших ямы для умерших своих собратий, других уже хоронивших, а третьих совсем погребавших. В армии весьма мно-гие болеют поносом и гнилыми лихорадками; когда и офицеры преселяются в царство мертвых, за коими во время их болезни всеконечно лучше присмат-ривают, а за деньги их пользуют врачи собственными своими лекарствами, то как не умирать солдатам, оставленным в болезни на произвол судьбы и для коих лекарств или недовольно, или совсем в иных полках не имеется. Болезни рождаются от того, что армия стоит в каре, четвероугольником, что испраж-няемый кал, хотя немного ветр подует, распространяет по воздуху весьма дурной запах, что вода лиманская, будучи употребляема сырою, весьма нездорова, а уксусу не делят солдатам, что по берегу везде видимы трупы мертвые, потонувшие в лимане в трех бывших на нем сражениях» — так описывал осаду турецкой крепости Очаков в 1788 году армейский чиновник Роман Цебриков.

Большинству же выпадала обычная солдатская участь: бесконечные марши по степи или горам в жару или по грязи, биваки и ночевки под открытым небом, долгие вечера на «винтер-квартирах» по крестьянским избам.