Евгений Тугаринов: «Хор — это семья. Евгений Тугаринов: Русские регенты

ВАРВАРА ВОЛКОВА

18 февраля 2015 года в храме святой мученицы Татианы при МГУ состоялась презентация книги «Русские регенты» Евгения Тугаринова, в рамках которой прошла встреча с известными московскими регентами и мастер-класс по работе с хором. В вечере приняли участие протоиерей Александр Агейкин, Владимир Кондратьев, Алексей Пузаков, Евгений Кустовский, Илья Красовицкий, Евгений Тугаринов и другие профессионалы. Накануне встречи регент домового храма гимназии святителя Василия Великого Варвара Волкова задала несколько вопросов автору книги.

Евгений Святославович, Ваша книга не имеет аналогов – подобное исследование появилось впервые, по крайней мере в новое время. Что сподвигло Вас на написание этого исследования и можно ли ожидать его продолжения?

Интерес к теме возник давно — в 1980-е. Орлов, Синодальная школа, Придворная капелла и прочее. Здесь был не столько интерес к биографиям, сколько к таким явлениям, как традиция, школа, стиль. Я и учиться поехал в Лондон за этим, т.к. увидел в регентском подходе протоиерея Михаила Фортунато нечто такое, что не видел у других в России за редчайшим исключением.

В Лондоне и через Лондон я быстро понял, что надо изучать деятельность тех, кого мы называли обидным словом эмигранты — Афонский, Спасский, оба Евца, Ледковский, Феокритов. И первыми у меня появились материалы именно об эмигрантах. Но публиковать книгу о них без России — абсурд. Поэтому пришлось заняться теми, кто трудился здесь.

Разумеется, охватить тему целиком одному человеку — вещь нереальная. Я беру прежде всего тех, кто особенно симпатичен мне самому и на их примерах стараюсь выяснить фундаментальные категории, относящиеся к церковному пению вообще и к регентскому делу в частности. Но если Бог даст так и буду двигаться дальше: писать об ушедших известных и неизвестных, о живущих ныне. Жизнь Церкви продолжается.

На Ваш взгляд, можно ли говорить о русской (советской) регентской школе? Можно ли говорить о ней как о явлении или в советский период трудились, скорее, отдельные регенты, не имеющие между собой связи?

Говорить о школе можно там, где есть продолжатели, последователи, ученики. В Париже такая школа есть, это плеяда регентов кафедрального собора Александра Невского от Кибальчича до протодьякона Александра Кедрова. Такая школа была на Сергиевском подворье в лице отца и сына Осоргиных. Школа была в Лондоне — Феокритов и Фортунато. Была и есть в Нью Йорке в зарубежном соборе — отец и сын Ледковские и Петр Фекула.

Есть в России? Чтобы говорить о школе, надо иметь большие временные отрезки, а у нас после десятилетий гонений все только формируется. Те крупные фигуры регентов, которые трудятся на местах, еще не обросли учениками, да и хотят ли? Жизнь покажет.

И все же — в СССР были Комаров, Матвеев, о. Матфей. Чьи последователи были они? Создали ли они сами школы? Вот об этом вы немного найдете в моей книге.

Евгений Тугаринов

Что происходит сейчас, какие тенденции Вы видите в развитии регентского дела в России?

Я сам попал на тенденции, вернувшись в Россию почти год назад. Мне надо осмотреться, но прежде всего понять, что требуется от меня как регента хора Богоявленского собора в Москве. Поговорим через пару лет.

Самое ценное — непрерывность, неповрежденность традиции. Носители традиции «вывезли» ее в своем опыте и личном участии в церковной жизни дореволюционной России. Когда у Осоргина и владыки Вениамина не было под рукой нот и книг, они восстанавливали нужное по памяти, как это было на Сергиевском подворье в 1920-е годы. Так они «вспомнили» гласы Троице-Сергиевой Лавры.

Вы провели много лет за работой в Лондоне, трудились рядом с замечательным исследователем церковного пения отцом Михаилом Фортунато, который, можно сказать, связывает своей фигурой разные эпохи и места – и дореволюционную российскую через своего отца и зарубежную – Париж и Лондон. Что, на Ваш взгляд, особо интересно в зарубежной традиции русского церковного пения?

Я покажу Вам преемственность на одном примере. О. Михаил Фортунато учился в Париже у Кедрова, Ковалевского, потом перенимал дело у Феокритова, а тот учился в Пензе у Касторского. Касторский учился у Римского-Корсакова, а это уже опыт не только регентский, а опыт Могучей кучки, т.е. классической русской композиторской школы. Значит я, как преемник о. Михаила Фортунато в Лондоне, наследовал самому Глинке. Но Феокритов был регентом в Москве, был хорошо знаком с опытом Синодального хора, значит во мне есть что-то от Данилина, Кастальского, Орлова, Багрецова. Человек впитывает в себя многое, он учится всю жизнь. Было бы кому перенимать и продолжать.

Организовали эту удивительную встречу Нина Дмитриевна Лебедева, директор Школы духовного пения при Храме мц. Татианы, регент Варвара Волкова и Татьянинское творческое содружество.

Как должен строиться репетиционный процесс при работе с церковным хором? У каждого из мастеров сегодняшнего вечера был свой ответ на этот вопрос. Евгений Кустовский выделял этапы репетиционного процесса, Евгений Тугаринов, напротив, отказывался от разучивания произведения, Алексей Пузаков сразу раздал сложнейшие ноты.

При этом никакого соревнования не было, да и вряд ли оно возможно, когда мастер-класс проводят регенты с многолетней репутацией знатоков церковного пения.

Наблюдать за этим собрались не просто интересующиеся, а такие же профессионалы – регенты московских и подмосковных храмов. В результате состоялся уникальный мастер-класс – событие, которое, возможно, положит начало регулярным встречам и созданию Регентского клуба.

Прежде всего, всем пришедшим на встречу было предложено рассесться по голосам – первые и вторые сопрано, альты, тенора и басы. Получился огромный хор из регентов и певчих московских и подмосковных храмов.

Причем высокий уровень импровизированного хора проявился при первом же уроке мастер-класса, который провел Евгений Кустовский . Он выбрал для работы Причастный стих «Хвалите Господа с небес» и предложил спеть произведение с листа, ожидая, что сможет проиллюстрировать принципы репетиционной работы, когда в исполнении возникнут трудности.

Однако, несмотря на сложные мелодические ходы, песнопение прозвучало от начала до конца.

– Признаться, я удивлен, что вы спели с листа ноты, которые видите первый раз, – похвалил хор Евгений Кустовский. А затем рассказал об этапах работы с хором:

Однажды, когда зашла речь о работе хормейстера с хором, я употребил термин ассенизатор, так как настоящий хормейстер – это тот человек, который умеет грязное сделать чистым.

Очень часто можно видеть такую картину – регент предлагает хору начать петь новое произведение, возникает какая-то трудность, все разваливается. И так несколько раз лбом об стенку. Ведь что такое ошибка? Ошибка – это когда певец не смог преодолеть трудность. Причем просто трудностей не бывает, трудности могут быть мелодические, гармонические, фактурные и т д., и более опытный регент сможет понять, из-за чего произошел развал, выявить тип трудности.

Репетиционная работа – очень непростой сценарий. Когда дирижёр выходит к певчим, он знает произведение не только с точки зрения эстетики, но и с точки зрения карты трудностей. И он знает, как лечить эти трудности, знает способы, которые включают не только правильные приемы, но и скорость, очередность этих приемов.

Первый этап репетиционной работы – этап самого первого прочтения, охват, то, что получилось у нас при чтении с листа. Здесь регент запрещает себе останавливать хор, как бы ни звучало произведение. Это дает хористам психологический комфорт и уверенность, так как человек не боится, что из-за него остановят хор.

А для регента первый этап дает возможность заготовить карту трудности, сопоставить знание о произведении с тем, что звучит реально.

Второй этап – черновая работа. Любая ошибка певчего – не его вина, он же сделал это не специально. Должна существовать технологическая причина ошибки, и регент должен найти эту причину и включить технологию, которая ее исправит.

Чтобы проиллюстрировать второй этап, Евгений Сергеевич попросил хор спеть песнопение еще несколько раз, поправляя и направляя звучание: «Вторые, высокие полутона! Слушаем. Самое главное успеть адаптироваться в неожиданной модуляции».

Читок – такое состояние напева, при котором слова исполняемого богослужебного текста пропеваются на одной высоте и одинаковыми длительностями. В партесном церковном пении (не в смысле пения партесных концертов, а при пении по партиям) читок содержится в основных жанрах церковной музыки – стихирных, тропарных, ирмологических распевах и несет формообразующую нагрузку.

В стихире, которую исполнял хор, как раз была фраза, которую нужно было пропеть читком, и Илья Красовицкий сделал важное замечание: несмотря на то, что читок безразмерный, то есть не имеет собственной протяженности и ритмичности, он не должен исполняться всегда в одном темпе: «Активность читка должна реагировать на содержание слов», – отметил Илья Александрович.

Выбрал для исполнения довольно сложное многоголосное произведение – «Свете тихий» А. Д. Кастальского – показав прекрасную работу с хором:

– В основе произведения киевский распев, который проходит у теноров и басов. Нюанс – пиано. «Тихий» – сразу тише. «Прешедше на запад солнца» – вам хочется сделать динамическое развитие, а делать этого не нужно. Все также тихо, все пиано. На слове «вечерний» звук собрать и сфилировать, тогда будет образ вечера и тихого света.

Не прибавляйте звук, по руке крещендо, потом диминуэндо. Басы, прибавьте текст, ритмично. Пианиссимо! Все должно перетекать одно в другое, снимаем без «т». Звук стихает, как растворяется последний луч.

За три прогона произведение было практически готово к исполнению на Богослужении.

– В этой книге есть герои – регенты, которые продолжают традицию церковного пения. Все те, кто выступал сегодня перед вами – также герои книги.

Так сложилась жизнь, что мне пришлось тринадцать лет жить вместе с эмигрантами. В 1917 году Русская Церковь разделилась – огромное число церковных людей уехало на Запад. Но Русская Церковь в изгнании сохранила традицию церковного пения, она покинула Россию, но молилась о России.

И поэтому сейчас эти произведения, переложения, гармонизации, к которым приложили руку русские эмигранты, – это возвращение назад, обогащение нас с вами через те звуки, которые они записали.

Евгений Тугаринов предложил исполнить песнопение «Чертог Твой» киевского распева в обработке протоиерея Михаила Фортунато, родившегося во Франции в семье русских эмигрантов:

– Давайте все вместе в унисон споем это произведение. Мелодия здесь помещена отцом Михаилом в середину партитуры.

А теперь все начисто, нам нужно, чтобы высокие тенора повели эту киевскую мелодию, мы все ее слышали, а остальные голоса дали этой мелодии самую дорогую рамку, самое прекрасное обрамление.

И еще одно замечание: мы все с вами читаем ноты, но в Великий пост Богу нужны не наши ноты, а наше сердце, настроенное на определенный тон. Какой тон? Цель всего поста – наше покаяние, наше исправление. Давайте споем так, чтобы настроение Страстной недели сохранилось, попытаемся достичь это нашим сердцем.

Завершил встречу протоиерей Александр Агейкин, настоятель Богоявленского кафедрального Елоховского собора. Он выразил надежду, что Регентский клуб будет существовать:

– Нужно, чтобы пение жило, чтобы встречи продолжались, чтобы решались наболевшие проблемы. Конечно, важно передавать традицию церковного пения, но главной традицией должна быть жизнь.

Ведь традиция – это не просто эстафетная палочка, которая была золотой, но почернела от времени. Нужно донести с любовью, со смыслом то, что ты принимаешь. Золото в традиции должно сохраняться, золото должно блестеть.

Евгений Святославович Тугаринов родился в 1958 году в Москве в семье музыкантов. Закончил дирижерско-хоровое отделение Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского. В 2001 году был официально пригашен митрополитом Сурожским Антонием в лондонский Успенский собор в качестве регента. В настоящее время – руководитель правого хора Богоявленского Елоховского собора в Москве и руководитель детской хоровой студии «Царевич» при Димитриевской школе.

Наша беседа с Евгением Святославовичем – о том, как сохранить традицию и где ее искать, нужны ли «концерты» во время службы и почему детям полезно петь.

– Евгений Святославович, вы 13 лет руководили хором в лондонском Успенском соборе. Есть какая-то разница в церковной хоровой традиции в России и в Великобритании?

– Есть, огромная. Традиция, которая сейчас существует на русском Западе, – она и есть наша исконная, она из первых рук. Там сохранилась преемственность. Скажем, мой лондонский учитель протоиерей Михаил Фортунато перенял традицию церковного пения у регента лондонского Успенского собора Михаила Ивановича Феокритова. А Феокритов – ученик Касторского. А Касторский – ученик Римского-Корсакова. А Римский-Корсаков был помощником управляющего придворной певческой капеллы. До него управляющими были Балакирев, Бортнянский и т.д. Вот такая преемственность.

Кроме того, в Европе русские православные приходы выжили во многом благодаря местному населению: в Англии – англичанам, во Франции – французам, в Германии – немцам. Они перенимали наши традиции, учились славянскому языку, учились церковному пению, переходили в Православие. В России всё иначе. У нас традиция если и сохранилась хоть как-то, то это произошло скорее чудом, вопреки реальности.

И еще одно очень важное, на мой взгляд, отличие: в лондонском соборе, да и практически во всей Европе, нет профессиональных певчих. Люди там приходят на клирос, чтобы молиться. А в России практически всё держится на «концертном» пении и на наемных певчих. Это наша большая проблема. Наемные хоры церковному пению противопоказаны.

– В лондонском соборе нет платного хора?

– Дело не в оплате. Дело в мировоззрении! Там люди не зарабатывают пением в храме. В Англии, если платят за службу, это скорее расценивается как пожертвование, как благодарность. А у нас это – зарплата. Человека берут в хор просто потому, что у него хороший голос. И этого достаточно. Главное – чтобы он хорошо пел Веделя, Бортнянского и прочие «концерты», а причащается он или нет, чем он вообще живет – это никого не волнует.

– Вы считаете, что «концерты» в церкви неуместны?

– Они давно стали традицией, и с этим приходится считаться. Но до середины XVII века мировоззрение русского народа было иным: его формировало знаменное пение. Это был другой мир, в котором вера пронизывала все стороны жизни. Этот мир давно ушел в прошлое. Вот уже более трех веков мы живем в атмосфере партесного пения, которое представляет собой скорее духовную музыку, нежели церковное пение. Сравнивать знаменный распев и духовную музыку – то же самое, что сравнивать икону и религиозную живопись. Духовная музыка – это религиозная живопись. А знаменное пение – это икона. Духовная музыка, как и любая другая, стремится к наслаждению, удовольствию, художественной эмоции, впечатлению. А знаменное пение – это символ, знак, бесстрастие. Современный человек не способен воспринять знаменное пение в его первозданном виде. И я не способен, я же современный человек. Нашему веку соответствует духовная музыка – с этим ничего не поделаешь, нужно стараться и в ней услышать молитву. А для этого не надо увлекаться эффектами, руладами, всякими украшениями. Пение должно быть как можно более простым, чтобы народ мог присоединиться.

– В Елоховском соборе прихожане присоединяются к пению хора?

– Пение богослужения всем храмом – замечательная традиция. Я знаю несколько приходов, где она давно укоренилась. Но таких приходов единицы. В большинстве храмов, и в Елоховском в том числе, люди привыкли к правохорным «концертам» и ждут их. Для некоторых «Покаяния отверзи ми двери» Веделя, «Помощник и покровитель» Бортнянского, «На реках Вавилонских» Крупицкого – знаковые произведения, без них Великий пост просто немыслим. «Ты отнял у нас Великий пост!» – сказали однажды монахи Троице-Сергиевой Лавры регенту отцу Матфею. Знаете, почему? Потому что он решил не исполнять очень эмоциональное «Покаяние» Веделя, и хор просто спел его на 8-й глас – тихо и сдержанно. Даже монахи были возмущены! Что же говорить тогда о прихожанах? Людям нужны «концерты», они привыкли так молиться. Разве можно этим пренебрегать? Нет, конечно! Если от регента ждут «концерта», он должен постараться исполнить его так, чтобы и в «концерте» зазвучала молитва. В церкви нет места эффекту, нет места аффекту. В церкви есть место молитве, вот ее и надо искать.

– Вы применяете в Елоховском соборе и в хоровой студии свой лондонский опыт?

– Я этот опыт не просто применяю, я им живу. Хор – это семья, это сообщество единомышленников. Вообще такие отношения – норма для любого сообщества людей. Возьмем, к примеру, завод. Как директору объединить коллектив на заводе? Да очень просто: человеческим вниманием! Надо просто интересоваться этими людьми: чем они живут, какие у них беды и радости. Сплотить людей можно любовью, то есть христианским отношением к ближнему.

Так получилось, что я одновременно начал работать и в соборе, и в детской хоровой студии «Царевич» при Димитриевской школе. Нам, то есть коллективу педагогов, потребовалось два года, чтобы заслужить любовь детей, чтобы они поверили, что хор – это не очередной педагогический эксперимент, что мы не делаем на нем карьеры, ничего для себя не добиваемся, а просто делаем то, что любим. Я несказанно рад, что дети мне поверили! Сейчас они меня слышат, замечают мое настроение. Если я повесил голову и замолчал, они понимают: что-то не так, стараются исправиться. Я ни на кого не кричу, никого не выгоняю. Я их искренне люблю. И они меня любят и стараются не огорчать. Как бы они ни были заняты, сколько бы уроков им ни задали, пропустить занятия в студии для них невозможно. Отстать, выпасть из общего потока никто не хочет.

Нам очень дороги эти отношения, мы знаем, как легко их разрушить. Дети очень тонко чувствуют фальшь, они чувствуют, когда ты чего-то от них хочешь. «Хочешь» – это всегда мелко. А вот «надо» – совсем другое дело. Наши дети очень хорошо понимают, что значит «надо». Во что бы то ни стало подготовиться к выступлению – надо, прийти на репетицию, даже если очень сильно устал, – надо. Вот это самое ценное, что есть в нашей студии.

– Почему в школе вдруг появился хор? Вы считаете, что детям полезно петь?

– Протоиерей Владимир Воробьев как-то сказал, что, когда наш народ перестанет петь, его и завоевывать не надо будет – он сам вымрет. Дух народа формируется и пением, и верой, и подвигом жизни.

Да, конечно, всем людям очень полезно петь, и детям тоже. Это воспитывает чувства и вкус, укрепляет дух. В нашей студии занимается больше половины учащихся школы, у нас семь хоров разных возрастов. Значит, дети этого хотят, значит, им это для чего-то полезно.

– В студии занимаются только пением или есть и другие музыкальные дисциплины?

– У нас полный цикл хоровой студии: хор, сольфеджио, музыкальная литература, вокал. Обязательный предмет – музыкальный инструмент. Можно заниматься на фортепиано, скрипке, виолончели, кларнете, флейте.

– Вы как-то отбираете детей?

– Мы, конечно, проводим прослушивание, но оно часто бывает не показательно, и мы это понимаем. Я убежден, что в каждом человеке есть способности абсолютно ко всему, просто одни в процессе роста активно затрагиваются, а другие не затрагиваются вообще. Они дремлют какое-то время, а потом с возрастом уходят на периферию. Так вот, пока эти способности еще не угасли, мы даем ребенку возможность их в себе развить. Если не получается, ребенок сам уходит – находит что-то более близкое и интересное для себя.

– Какой репертуар у ваших хоров?

– Очень разнообразный. В нем есть Рахманинов, Бах, Бетховен, Глинка, Дунаевский – «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер», колыбельная Раймонда Паулса… На именины школы 1 ноября (день памяти свято благоверного царевича Димитрия) мы подготовили спектакль по «Борису Годунову»: выбрали из трагедии Пушкина все отрывки, посвященные царевичу Димитрию, и разучили несколько хоров из оперы Мусоргского.

Сейчас по моей просьбе известный композитор Владимир Борисович Довгань пишет нечто вроде оперы, действо, посвященное Александру Невскому, – для совместного исполнения хором Елоховского собора и студией «Царевич». Мы уже знаем, что 11 июня 2017 года в Переславле, в одном из монастырей, будем исполнять это действо, и всех на него приглашаем.

Вообще мы не стремимся к частым выступлениям. Ребенку до определенного возраста вредно много выступать – ему надо работать. Выступать – значит, соревноваться, стремиться к славе. А это не то, чему мы хотим научить наших детей. Но и вообще без выступлений тоже нельзя. Когда знаешь, что у тебя впереди концерт, это мобилизует, стимулирует, помогает собраться.

– А на богослужениях дети поют?

– Конечно! В октябре прошлого года мы полностью заменили на Литургии правый хор в храме Христа Спасителя. Через неделю спели Литургию в Покровском храме в Суздале. Еще через неделю спели Литургию в Минске. Еще через неделю – Литургию в храме царевича Димитрия. За один месяц у нас было четыре полных Литургии! Много ли в Москве детских хоров, которые могут спеть не отдельные песнопения, а всю Литургию от и до? Думаю, не больше трех-четырех, и наш хор в их числе. А ведь ему еще и трех лет нет!

Только вы поймите правильно: мы не готовим профессиональных музыкантов. Наши дети смогут петь в церковном хоре, в самодеятельном хоре, смогут петь застольные песни и колыбельные своим детям. Вот, пожалуй, и все. Мы не имеем в виду музыкальную карьеру, мы готовим к вступлению во взрослую жизнь, в которой есть место музыке. Мне кажется, музыка в жизни никому не помешает.

С Евгением Тугариновым
беседовала Евгения Власова

Идентификатор: 35358aea54221800

В 2001 году преподаватель регентского факультета Свято-Тихоновского университета Евгений ТУГАРИНОВ был приглашен в архиерейский хор Русского православного собора в Лондоне. О своей работе и сложившейся в последние месяцы ситуации в Сурожской епархии Евгений ТУГАРИНОВ рассказал в интервью сайту «НС»

Евгений Святославович, приглашение на работу в Лондон было для вас неожиданным?
-- Нет. Начиная с 1998 года я периодически приезжал в Лондон поработать с хором на несколько недель. Дело в том, что в 90-е годы в Россию часто приезжал протоиерей Михаил Фортунато, бывший регентом архиерейского хора 40 лет. А я в те годы параллельно с работой в консерватории преподавал на регентском факультете Свято-Тихоновского института. Во время его приездов мы много общались, и отец Михаил пригласил меня в Лондон. Он по возрасту и состоянию здоровья собирался на пенсию и искал замену. В 1998 году я впервые приехал в Лондон и на следующий день познакомился с митрополитом Антонием. Увидел я его еще во время службы – там низкая алтарная перегородка, а клирос находится на приличном расстоянии от алтаря. И вот я увидел в алтаре белый клобук. Меня охватило такое волнение, потекли слезы! После службы отец Михаил сказал, что владыка хочет со мной поговорить (значит, он знал заранее о моем приезде). У меня все внутри затрепетало. Владыка Антоний вышел из алтаря, поговорил с некоторыми прихожанами, а потом подошел ко мне, положил мне руки на плечи и сказал: «Мы вас очень-очень благодарим за ваш приезд». У меня ноги подкосились, я еле выдержал его взгляд, полный любви. Через час мне пришлось работать с хором, но я так переживал встречу с владыкой, что сорвал репетицию…
В 2001 году мне предложили приехать на 5 лет. Владыка сразу сказал, что мы в Церкви, поэтому не будет никаких письменных контрактов, а просто поверим друг другу на слово. «Я даю вам слово, что мы вас будем пять лет терпеть, но и вы обещайте, что будете терпеть нас, не уедете раньше». Сначала я был помощником отца Михаила, учился у него всем приемам регентской работы, знанию службы в местном варианте. Постепенно руководство хором переходило ко мне. И уже за год-полтора до его окончательного выхода на пенсию и отъезда во Францию в 2005 году я являлся основным регентом собора.

-- Имеет ли церковная жизнь в Англии свою специфику, отличную от российской?
-- Конечно. Как регент начну с хора и церковного пения. Во-первых, там поют на двух языках. Когда в начале 60-х годов отец Михаил приехал туда из Парижа, регентом хора был его тесть Михаил Феокритов – брат скончавшегося в 1950 году настоятеля собора, отца Владимира Феокритова. При отце Владимире приход был немногочислен, в основном состоял из русских эмигрантов первой и второй волны, и хор пел только по-славянски. А при владыке Антонии (благодаря его проповедям) приход пополнился и англичанами. Некоторые из них попросились в хор. Естественно, отец Михаил начал постепенно вводить и пение по-английски. Отсюда одно из главных отличий – в России, как правило, поют быстро, в Англии медленно. Во-первых, русским трудно петь по-английски, англичанам – по-славянски. Во-вторых (и это, пожалуй, во-первых) английский в принципе медленный язык. Например, «Богородице, Дево, радуйся» певчие-англичане знают наизусть и могут по-славянски спеть достаточно быстро. Но по-английски так же быстро не споешь – язык не ложится. Все уже привыкли петь медленно. Наверное, это неплохо – есть возможность сосредоточиться, осмыслить те же стихиры.
И еще важное отличие – певчие не получают денег и приходят, когда могут, когда свободны от работы. В результате количество людей на клиросе на каждой службе меняется: сегодня 10 человек, завтра 30, послезавтра 5. В субботу на всенощной на клиросе человек 10-15, на воскресной литургии – 30-40, на Пасху – до 60 доходило. Но в будни Великого поста певчих очень мало. На литургии Преждеосвященных Даров - 2-3 человека – англичане (пенсионеры или неработающие). Вообще некоторые певчие начали петь в соборном хоре еще до отца Михаила. И даже на Страстной… В этом году службу Великой Субботы я начал один. Потом прибежала уставщица, затем еще одна. Закончили мы службу вшестером. А у нас нет читающих алтарников - все, кроме Евангелия, читают певчие. На длинной службе Великой Субботы с чтением паремий шесть человек – крайне мало.

-- А приход большой?
-- Довольно большой. Постоянных прихожан, думаю, человек 200-250. А на Пасху храм полный – около трех тысяч. А на улице, по-моему, стоит еще больше.

-- По-разному ли представляют себе церковную жизнь англичане и русские эмигранты?
-- Эмигрантов первой волны я не застал, а застал их уже пожилых детей. Сегодня русские прихожане – не эмигранты, а люди, приехавшие на работу, учебу, вышедшие замуж. Они воспринимают церковную жизнь так же, как мы с вами. Здесь же они сталкиваются с местными особенностями не только пения. Например, в конце литургии не поют многолетие Патриарху. Я спрашивал, почему, мне ответили – у нас так сложилось. Для верующего, приехавшего из России, Украины, Прибалтики, непоминание в конце каждой службы предстоятеля Церкви и правящего архиерея странно. Tакже там сложилось странное отношение к требам: сокращаются панихиды, почти не служатся молебны. Некоторых это коробило.

Но и в России относятся к молебнам и литиям после литургии по-разному. Например, архимандрит Таврион (Батозский) считал, что это ни к чему – в Чаше заключена вся полнота.
-- Вот и владыка и отец Михаил говорили мне примерно то же самое: зачем молебен, зачем панихида, мы уже всех поминали на проскомидии. Но у нас в России сложилось так. Пусть эта традиция свидетельствует о нашей недостаточной воцерковленности, но люди-то приехали со своими привычками и представлениями… С этим в приходе старались считаться, но не всегда получалось. По большому счету, именно разные представления привели к сегодняшнему конфликту.

-- То есть он назревал постепенно?
-- Мне трудно об этом судить – я человек со стороны. Но какие-то вещи не могли не броситься в глаза. В 1998 и в 1999 году – в первые два свои приезда – я попадал на встречу владыки Антония с русскоговорящими прихожанами, и оба раза он говорил примерно следующее: я старый больной человек, но пока я жив, мы будем в Московской Патриархии. Не просто же так он это говорил! По моим субъективным впечатлениям при достаточно активной приходской жизни (после каждой литургии проводились беседы и с англоговорящими, и с русскоговорящими прихожанами, устраивались паломнические поездки) не было единства в приходе. Но владыка Антоний своим авторитетом смягчал нестроения, умел направить энергию людей в другое, мирное русло. После его смерти настоятелем стал отец Михаил Фортунато. Может быть, это грубо звучит, но, на мой взгляд, англичане не доверяли ему, потому что он русский, русские – потому что он англизировался (они так считали). Через несколько месяцев он перенес сердечный удар, потом – несколько операций. Настоятелем стал протоиерей Иоанн Ли – американец, который очень любит церковнославянский язык и предпочитает служить на нем. Он пытается справляться с ситуацией, во многом ему это удается, но… взрыв произошел.

-- А какие настроения преобладают в приходе?
-- Разные. Как вы знаете, через неделю после заявления владыки Василия о желании перейти в Константинопольский Патриархат в Лондон приехал епископ Корсунский Иннокентий, назначенный исполняющим обязанности настоятеля, и сообщил, что владыка Василий выведен за штат. Большинство членов приходского совета не явились на собрание, то есть выразили недоверие владыке Иннокентию и, соответственно, поддержали владыку Василия. В июле проходили выборы в новый приходской совет. Часть священников приняла сторону владыки Василия, часть – нет. В провинции православные вообще плохо представляли, что происходит в Лондоне – их это мало касалось. В хоре тoже напряженная атмосфера. Часть старых певчих во главе с бывшей помощницей отца Михаила, а сейчас и моей помощницей, уставщицей являются сторонниками бывшего епископа Василия. Пока нам удается быть вместе, а что будет дальше, не знаю.

Детище Евгения Святославовича - Лондонский Русский хор

Беседовал Леонид ВИНОГРАДОВ